Именно этот человек позвонил своему земляку и другу Афранио Портеле (который в свое время много сделал для того, чтобы Андраде, одолев двух опасных соперников, стал академиком) и предложил немедленно созвать заседание военного совета и сообща обсудить опасную ситуацию. Дона Розаринья желала знать намерения мужа и его друзей во всех подробностях, а потому устроила воскресный обед — в честь автора «Жизнеописания Руя Барбозы» были поданы блюда баиянской кухни, — на который академиков пригласили без жен, ибо в противном случае доне Розаринье пришлось бы занимать их разговором и, таким образом, пропустить самое интересное.
…Даже всем известный оптимист Эвандро Нунес дос Сантос был в этот день мрачен и встревожен. Было отчего: Лизандро Лейте перед протокольными визитами полковника успел обегать всех академиков и вручить каждому письма от военного министра и прочих могущественных — военных и гражданских — лиц. Лица эти настоятельно рекомендовали поддержать полковника Сампайо Перейру. Кроме Лизандро, две другие сволочи — говоря о своих недругах, старый Эвандро частенько выходил за рамки академической сдержанности — занялись тем же самым. Кое-каких успехов они достигли: Маркондес, который обещал Эвандро голосовать за генерала, переменил свое решение. Министр сельского хозяйства, в ведении и на содержании которого состояла Возглавляемая Маркондесом фольклорная комиссия с непостоянным штатом и неопределенными функциями, обратился к нему с просьбой. Хороша просьба! Это было требование, приказ, ультиматум. Министр без обиняков уведомил Маркондеса, что если Маркондес, его добрый друг и полезнейший сотрудник, будет по-прежнему поддерживать генерала Морейру, заклятого врага нашего правительства, то поддержку эту нельзя будет расценить иначе как недружественный по отношению к правительству акт, и он, министр, не сможет найти оснований для того, чтобы и впредь оказывать фольклорной комиссии, успешной и плодотворной деятельности которой он, министр, так способствовал, необходимую финансовую помощь. Маркондес, припертый к стенке, капитулировал: не мог же он, в самом деле, терять такую чудесную министерскую кормушку! У него хватило порядочности явиться к Эвандро и сообщить о причинах своего отступничества.
— Правительство решило любой ценой провести Перейру в академики, — сказал Энрике Андраде. — Новое государство желает контролировать все сферы и не может допустить оппозиции. Наша Академия — учреждение весьма престижное, выборы каждого нового ее члена вызывают большой общественный резонанс, именно поэтому она должна разделить общую участь. Знаете, сколько писем в поддержку Перейры получил президент меньше чем за неделю? Пять!
Полковник и его приспешники поставили под ружье всех, кого было можно. Накануне вечером кардинал-примас рассказал Андраде, что Лизандро Лейте пытался уговорить его воздействовать на тех академиков, которые больше других были связаны с церковью. Примас отказался. Он не мог, разумеется, не знать, что полковник Перейра несет прямую ответственность за пытки политзаключенных, за налеты на спящие дома в глухие предрассветные часы, за погромы в общественных и частных библиотеках, за публичные сожжения книг, за весь этот бесконечный список преступлений (только вчера архиепископ Ресифе и Олинды сообщил кардиналу о новых, весьма прискорбных происшествиях в Перйамбуко), и потому решил держаться от спора академиков подальше и церковь в него не впутывать. По сведениям Андраде, министр иностранных дел также отказался выступить на стороне полковника, потому что не раз печатно и публично осуждал слишком крутые методы службы безопасности, начальника же ее попросту терпеть не мог: тот велел подслушивать телефонные разговоры, которые вел из своего министерского и домашнего кабинетов бразильский канцлер, — впрочем, ходили слухи, что долго он на этом посту не останется; уж слишком неодобрительно относится к сближению своей страны с державами «оси».
— Слава богу, что генерал Морейра не из пугливых… Но зато и писателя же вы нам откопали, Родриго! — заключил Андраде.
— Сами поищите — может быть, найдете кого-нибудь получше. Генерал, конечно, не семи пядей во лбу, но человек твердый и смелый. У него немало достоинств.
— Главное достоинство нашего храброго воина — это его дочь. Да простит меня дона Розаринья, но я думаю, она могла бы быть нам весьма и весьма полезна… Если бы захотела… Очень миленькая и непохожа на недотрогу…
— Перестаньте, Фигейредо, — прервала его хозяйка, — оставьте ее в покое. Гений генерал или бездарность, он наш кандидат, и я позвала вас не для того, чтобы выслушивать про него гадости. Скажите мне лучше, как вы собираетесь бороться с этим… — Не желая пользоваться излюбленными выражениями своего кума Эвандро, дона Розаринья никак не могла отыскать точного определения для полковника Перейры.
— Как мы собираемся бороться?
Афранио Портела, воочию представив себе страшную картину разгрома вверенных ему войск, понял, что теперь, когда битва при Малом Трианоне вступила во вторую фазу и военное счастье улыбнулось неприятелю, нужно двинуть в бой все силы, все — от обоснованных обвинений до совращений и обольщений. Насчет дочери Морейры Фигейредо прав: он, Портела, уже сам… э-э… видел ее. Впрочем, можно будет отыскать девиц более ловких, опытных и свободных, чем генеральская дочь, которая сейчас, кстати, влюблена по уши…
— Боже мой, Афранио, откуда тебе известны такие подробности? — поразилась дона Розаринья.
— Агентурные сведения, моя дорогая. Я должен быть в полном курсе всего, что происходит с нашим кандидатом и его близкими. Ты и представить себе не можешь, что мне известно!..
Да, теперь пришло время забыть про стыд и про честь, потому что нет большего бесчестья и бесстыдства, чем сидеть на заседаниях Бразильской Академии рядом с нацистом — соучастником, если не организатором всех преступлений режима: это полковник Перейра устраивал костры из запрещенных книг, это он приглашал специалистов из гестапо, чтобы они поучили бразильских полицейских пытать политических заключенных. Полковника нужно провалить, чего бы это ни стоило! Нужно доказать, что в Бразилии есть еще честные люди, что Академия останется независимой и благородной. Шутки в сторону; на карту поставлены свобода и жизнь.
Эвандро Нунес собрался в Ресифе читать лекции на юридическом факультете и желал знать, что же это за прискорбные происшествия в Пернамбуко, о которых рассказывал Андраде кардинал.
— Я слышал краем уха, что там пересажали много народу, запретили какой-то спектакль, но подробностей не знаю и не могу сказать, имеет ли полковник Перейра отношение к этим событиям. Эвандро удостоверится in loco [16] и все нам расскажет.
Заседание военного совета происходило до обеда. Невозможно высказывать мнения и принимать решения после ватапа, каруру, мокеки и эфо [17]. Штаб сопротивления набросился на еду, как целое семейство удавов.
Происшествия в Пернамбуко
Если не считать выступления драматурга Аристеу Арабойи по радио и протеста, опубликованного в конфискованном номере журнала «Вестник Каруару», то можно сказать, что происшествия в Пернамбуко не были освещены средствами массовой информации вовсе. Несмотря на то что протест был подписан виднейшими деятелями культуры — а может быть, именно поэтому, — цензура запретила печатать не только сам протест, но и любое упоминание о событиях, ответом на которые он явился. Однако «Вестник Каруару» отличался таким ничтожным объемом и выходил таким крошечным тиражом, что дежурный цензор департамента печати и пропаганды просто-напросто забыл о его существовании, благодаря чему журнальчик этот получил возможность и по сей день бахвалиться, что опубликовал протест представителей бразильской интеллигенции, причем на первой странице. Объясняется это просто: в числе подписавших протест был и главный редактор «Вестника Каруару» фольклорист Жоан Конде. Номер конфисковали, цензору влепили выговор. При повторном недосмотре журнал бы закрыли, а цензора на благо отчизны и в соответствии с неумолимой сто семьдесят седьмой статьей новой конституции выгнали бы с государственной службы.
События в Пернамбуко начались в ту минуту, когда лейтенант военной полиции Алирио Бастос, известный также под кличкой Цепной, со своими бесстрашными солдатами по бревнышку разнес балаган, в котором происходило представление кукольного театра. Дело было на окраине Ресифе, в бедном квартале, где вперемежку живут рабочие и мелкие крестьяне-арендаторы. Коротенькая пьеска рассказывала о злоключениях одной семьи, страдающей от домогательств буйного и распутного богача фабриканта. Осуществить его гнусные намерения фабриканту помогают полицейские и сам дьявол. Покуда полицейские заставляют главу семьи Жоанзиньо ночь напролет рубить сахарный тростник, сатана толкает его хорошенькую жену Шику в объятия сластолюбивого богача. У солдат волчий аппетит, луженые желудки, а брюхо набито брюквой — пощады не жди. Жоанзиньо, Шике и ребятишкам остается уповать только на покровительство девы Марии и на собственное хитроумие.
