Однако, я не испытывал ничего подобного. Мне вовсе не приходилось бороться ни с упадком сил, ни с тайным отвращением. Мое приподнятое настроение оставалось ровным, мой оптимизм устойчивым и вполне сознательным. Каждый час я готов был предаваться любви с Люсьеной, и кровать заранее рисовалась в моем воображении, как заманчивое и благотворное место. Я ничуть не боялся «возвращения» ума по той простой причине, что он вовсе не представлялся мне отсутствующим или занявшим неодобрительную позицию. Словом, ум не внушал мне никакого беспокойства. Он глядел на мои поступки, нимало не смущаясь. Я прекрасно сознавал, что не низвергаюсь в пропасть. Я думал о тех развратниках, которые из глубины своего падения ожидают какого-то ангельского искупления и считают, что скорее его заслужат своим уничижением. Вспоминал я и о той пресловутой борьбе духа и плоти, о которой говорят, что она рождает настоящие жертвы. Я не относился к ней с улыбкой. Я не видел в моем случае ни борьбы, ни жертвы.
Я не отношусь пренебрежительно к тому обстоятельству, что мы были мужем и женой. Даже самые завзятые скептики среди нас, смеющиеся при трезвом взгляде на вещи, над мэром и его шарфом и не придающие в глубине души никакой цены всему, что в женитьбе является юридической условностью, обрядностью, административной или правовой санкцией, гораздо больше, чем сами это думают, бывают тронуты тяжеловесным одобрением общества, выражающимся в этих формах. Действительно, сознавать, что громадное общество, обыкновенно столь сурово осуждающее удовольствия людей, с улыбкой относится к вашим любовным объятиям, поощряет их и готово удивляться их умеренности, далеко не пустяк, как бы это ни отрицать. И когда пройден первый пояс комических образов и раздражающих мыслей, положение «молодоженов» в обществе приобретает вдруг какое-то величие. Кажется, будто общество окружает их кольцом, одновременно изолируя их и покровительствуя им, возбуждает их знаками и криками: «Бросайтесь в объятия друг к другу, ты, красивый молодой самец, и ты, красивая молодая самка. Прижимайтесь друг к другу, исступленно сливайтесь, насыщайтесь друг другом, теперь все позволено. Собравшиеся, затаив дыхание, радуются вместе с вами». Быть может, это также возбуждает скрытое в глубине нас существо и так же подхлестывает молодых супругов, как возбуждает и подхлестывает быка и тореро пустая арена, окруженная тесным кольцом зрителей. И пока длится все это колдовство, может ли возникнуть вопрос об угрызениях совести или об усталости?
Я не настолько глуп, чтобы не признавать этого. И в конце концов я ничего не имею против, чтобы в чреслах молодоженов к другим силам прибавилась еще и эта. Что же касается лично наших супружеских отношений и их дальнейшего развития, то я допускаю, что некоторая идея законного брака, включая и социальное ее содержание, никогда не переставала оказывать влияние на Люсьену. Сам же я был мало подготовлен для восприятия этого влияния. И в первые недели нашей совместной жизни то чувство полноты, о котором я говорил, обязано было гораздо больше воссоздаваемому вокруг меня своеобразному культу пола. Он вовлекал меня в свою атмосферу. Мне не было надобности составлять о нем суждение, я просто сообразовался с ним. Он требовал от меня признания не столько умом, сколько при помощи приятных и возбуждающих действий. Но мой ум не противился ему. Он различал в этом направлении обширные новые перспективы. Он смутно усматривал также отмщение за те биологические мысли, которые мучили его несколько месяцев назад. У меня, разумеется, не было досуга как следует выяснить все это. Сидя в вагоне и лаская Люсьену глазами или устремив жадный взор на тот или иной изгиб ее тела, на то или иное пересечение линий ее контура, я, конечно, не мог серьезно обсудить никакой проблемы. Но я чуял, что ко мне возвращаются необъяснимыми путями уверенность и надежда.
Такие слова, как «тело Люсьены», «тело женщины», «любимое влюбленное тело» точно хватали меня за шею и пригибали к находившемуся передо мною телу, как будто самый потаенный из его изгибов скрывал в интимной теплоте своей магическую контридею, способную прогнать те мысли, что стремительно овладевали мной три месяца тому назад, иссушая весь доступный моему уму мир живых существ.
Я принимал этот культ пола в той мере, в какой утверждался теперь в моем уме «культ женщины». Прежде одни эти слова приводили меня в раздражение. Я видел в них или выражение низкопробной литературы, какого-нибудь сентиментального романа, или же пошлость самца, раздираемого своим желанием, но слишком жалкого, чтобы простосердечно признаться в нем; в лучшем случае довольно трогательную физиологическую признательность, но того же интеллектуального порядка, что признательность желудка за хорошую пищу.
Теперь я не довольствовался отправлением этого культа. Я дошел до того, что стал приписывать ему силу очевидной истины. К телу женщины, осуществляющему все свое определение, воплощающему всю свою красоту, снабженному всеми своими сексуальными атрибутами, женственному и женскому во всех своих частях (ни одного изгиба, ни одного кусочка от головы до пят, где бы идея пола не была умилительно выражена), я не представлял более естественного отношения со стороны мужчины, чем отношение обожания. Я видел здесь повиновение, сравнимое, хотя и более сложное, с повиновением ума геометрической истине. В обоих случаях человек не может не соглашаться с очевидностью.
* * *
Предшествующие замечания и их тон могут навести на мысль, что в течение всего этого периода мои критические способности бездействовали, а ум служил лишь для того, чтобы комментировать мою страсть. Не скажу, чтобы свобода суждения сохранилась у меня в полной мере. Но свобода мысли не исчезла. И если я, может быть, заранее согласился с моими выводами, это не мешало размышлениям, приводившим к ним, сохранять полную беспристрастность.
В иные минуты (например, ранним утром, когда мне не хотелось спать, или несколько часов спустя, когда я одевался) я неукоснительно говорил себе: «Если взглянуть со стороны трезвым взглядом, то вся эта история сильно упростится. Это классический случай страсти. Когда человек охвачен припадком сексуальности, понятно, в игру входит все его существо. Не бывает любви без фантасмагорий. Так как у тебя известный склад ума, то ты настраиваешь себя в ином направлении, чем это сделал бы приказчик из мануфактурного магазина (или элегический поэт, или светская барышня). Но по существу это имеет такую же цену. Ты увлечен Люсьеной, как до сих пор не был увлечен никакой другой женщиной. Твоя законная жена в данный момент оказывается самой возбуждающей и привлекательной любовницей из всех, каких ты знал до сих пор. В конце концов это большое счастье. Пользуйся же им, пока оно еще длится. Но не лги самому себе, не вызывай улыбки у человека, которым ты был и каким ты рано или поздно опять сделаешься, несмотря на всю эту сексуальную мистерию».
К этому я добавлял: «Фантасмагория, сочиненная твоим умом, не более как отражение фантасмагории Люсьены. Вот у нее это явление представляет несомненный интерес. И разве ты не видишь, как просто оно объясняется? Люсьена вступила в брак, будучи исключительно чистой (и телом и даже воображением). К тому же в умственном отношении она значительно выше среднего уровня. Отсюда наличие тонкого чувства стыда, которое очень трудно победить. Ведь только у глупой девушки стыд рассыпается при первом же толчке. С другой стороны, она чувственна. Сама того не зная, она принесла на брачное ложе дарования настоящей жрицы любви. Могла ли она при этих условиях тотчас же признаться себе в том и без всяких изворотов удовлетворить потребность, которая в силу многих причин должна была поразить ее и даже оскорбить? И вот она сочинила оправдывающий все миф. Теперь она находит способ позволить себе (и тебе также) разные выдумки в области чувственности, не выходя за пределы этого мифа. Ей кажется, что она разыгрывает нечто вроде священной драмы, когда она дает или принимает какую-нибудь весьма смелую ласку, очень реально утоляющую ее. Такими, вероятно, являются хорошенькие и пылкие добродетельные жены (о них-то ты и не подумал), которые умеют находить в своей совести хорошее оправдание актам сладострастия, говоря себе, например, что если бывает много хлопот с ребенком после его рождения, то не следует также слишком скупиться, когда речь идет только о его зачатии или даже о простых планах, о предварительных упражнениях. В конце концов все это очень мило. И лишь дураки могут на это жаловаться. Неужели из любви к логической последовательности ты предпочел бы, чтобы Люсьена сказала тебе: „Фуй! Так это и есть любовь?“»
* * *
В сущности, подобное толкование не было для меня антипатичным. Если оно и охлаждало немного мой недавний любовный лиризм, зато льстило чему-то гораздо более старинному, а именно — складу моего ума. А когда человек не сентиментален, то он больше всего бывает тронут лестными замечаниями о его уме. Чего он только не дал бы, какими душевными и телесными благами не пожертвовал бы, чтобы получить новое подтверждение своей способности всегда правильно судить о вещах!
