Вот как всё «должно» было произойти. А вот как всё произошло на самом деле.
Значит, она произносит:
— Ещё один шаг, и я позову слуг...
Он делает шаг. Тогда она склоняется над столом — но не находит там колокольчика, она ведь его не видит. И ищет, как слепые, на ощупь. Ищет-ищет, долго ищет, так долго, что Л... приходит в голову несуразная идея пособить подруге по несчастью в поисках злополучного колокольчика. И в тишине, которую всё больше и больше нарушал дикий хохот зрителей, их взорам предстали эти двое близоруких бедолаг, что почти сталкиваясь друг с другом лбами, растопырив пальцы, тщательно ощупывали чернильницу в стиле ампир, лампу времён Луи-Филиппа и вазу моды периода Директории, призванных создать «атмосферу» пьесы, чьё действие происходит в восемнадцатом веке... И вот наконец Л... испускает вздох облегчения: он нашёл! Да-да, ему показалось, что он нашёл тот самый исчезнувший колокольчик, который и поспешил протянуть мадемуазель С... Та с готовностью взяла у него из рук небольшой медный предмет, имевший форму колокольчика — но который, к несчастью, вовсе не был искомым колокольчиком.
Она восклицает:
— Вы сами этого хотели!
После чего в полной тишине тщетно трясёт безгласную крышку от чернильницы в стиле ампир.
Хочется думать — и я льщу себя надеждой, — что теперь уже нам больше не придётся стать свидетелями этаких конфузов. И в этом смысле кинематограф совершил хоть одно благотворительное убийство: он нанёс роковой, смертельный удар тем непотребным спектаклям, что провинциальные театры порой навязывали публике. Я говорю «навязывали», ибо у бедных зрителей Бреста или, скажем, Пуатье, просто не было выбора. Совершенно очевидно, что нынче столь дурно поставленные спектакли и исполнители, грешащие столь явными недостатками, стали уже немыслимы. Мне грустно видеть, как в больших городах кинематограф занимает место театра, но увы, я слишком хорошо отдаю себе отчёт, что зритель не станет колебаться между так называемым «спектаклем-гала» и фильмом, который обещает потрясающий состав актёров — ведь по крайней мере в последнем случае обещание наверняка будет выполнено. И даже если фильм окажется плохим — он и в Париже будет не лучше.
Вот уже полтора десятка лет, как зритель с помощью экрана получил доступ в самые роскошные интерьеры, для него воссоздали давно прошедшие времена, он стал участником королевских охот, видел армии на марше и морские сражения. Он всё увидел благодаря кинематографу, и наши холщовые декорации, извините за выражение, в сравнении со всем этим не более, чем жалкие тряпки. Да, с этим хламом покончено раз и навсегда, и все эти оптические обманы уже никого не способны обмануть.
Они уже видели юношей в ролях первых любовников и хорошеньких девушек в ролях молодых прелестниц — так что теперь надо держать ухо востро!
Думается, отныне мы можем рассчитывать лишь на подлинные таланты, чтобы играть роли в пьесах, и на истинный вкус, чтобы оформлять спектакли.
Я видел Селину Шомон на сцене всего один-единственный раз. С тех пор прошло много-много лет, но это навсегда осталось для меня одним из самых отчётливых, самых драгоценных театральных воспоминаний.
Театр «Варьете» организовывал потрясающий спектакль в пользу девочек Дюброка, и за несколько дней перед этим отец предупредил меня:
— Шомон собирается снова сыграть первый акт «Кузнечика», там также будут Барон и Жермен, которые в своё время создали эту пьесу вместе с ней. Ни в коем случае не пропусти этот спектакль, ты увидишь такое, чего уже больше не увидишь никогда!
И это была истинная правда. С тех пор мне довелось увидеть множество постановок, которые казались мне куда прекрасней. Тут и Сара Бернар в «Федре», и Шаляпин в «Борисе», и Дузе в «Привидениях», и Жанна Гранье в «Двух школах», и Режан где ни возьми, и отец во всём без исключения... Но такого — того, чем была на сцене несравненная Селина Шомон, мне и вправду больше никогда не довелось увидеть. Это виртуозное жеманство, эта сила внушения, этот непрерывный кураж, эта постоянная непредсказуемость, эта прихотливая, полная сюрпризов, извилистая тропинка, что избирала она, чтобы достичь не правды, но правдоподобия, эта фантазия в самом выражении чувств, это была целая эпоха, это был особый театр, чья утрата вполне достойна сожалений и который можно было бы предпочесть известной моде «играть правду», которая немало меня тревожит.
Эта обворожительная актриса умерла в 1926 году, не оставив после себя слишком громкого имени, однако влияние её было значительно.
Она дебютировала в тени Дежазе. Была её бедной подружкой, каким приятно оказывать протекцию, из тех, кому дают донашивать старые платья, с которыми откровенничают, пока снимают грим, и которым поручают доставлять письма о разрыве или любовные записочки.
И не подумайте, будто я говорю это голословно, ведь именно Селине Шомон доверяла Дежазе любовные письма, которые получала от Фештера, создателя образа Армана Дюваля в «Даме с камелиями», — а тот, прочитав, возвращал всё той же Шомон доставляемые ею письма Дежазе. Ведь у Дежазе имелся другой любовник, а сам Фештер был женат. По этой самой причине я и получил пятьдесят лет спустя из рук Селины Шомон всю любовную переписку между Фештером и Дежазе.
Маленького роста, миниатюрная, Селина Шомон отнюдь не блистала красотой и, должно быть, немало страдала из-за своей внешности — менее «театральную» и нарочно не придумаешь... Однако с каждой новой ролью талант её утверждался всё больше и больше, и ни одна другая актриса не могла бы похвастаться такой незаменимостью во всех созданных ею на сцене образах. Конечно, её можно было заменить на вечерок-другой — но никто не мог заново сыграть созданную ею роль. Она оставляла на ней неизгладимые отпечатки. Даже Режан, сама восхитительная Режан, потерпела фиаско, когда возжелала сыграть после неё «Кузнечика». «Развод» без Селины Шомон уже не был «Разводом» для тех, кто однажды видел её в роли Киприанны, а «Маленькую маркизу» за тридцать лет десяток раз пытались репетировать, намереваясь вновь поставить на сцене, но спектакля так никогда и не получилось.
Её театральная карьера, если разобраться, оказалась не слишком-то долгой. Рождённая в 1848 году, она дебютировала смолоду, но к 1897-му уже покинула театр. Она проиграла лет тридцать, а потом прожила ещё три десятка лет, не поднимаясь на подмостки. Оставив театр, она посвятила себя преподаванию, и за три десятка лет через её руки прошли почти все актёры Парижа.
Ева Лавальер не сыграла ни одной роли, не проработав её с Селиной Шомон, она «поставила» ей все роли до одной. Говорят, с ней частенько советовалась Сесиль Сорель, и известно, что Режина Флори относилась к ней с полнейшим доверием. Но сколько других, мужчин и женщин, приходили к ней со словами: «Мадам, мне никак не удаётся справиться с этой тирадой... научите, как за неё взяться, как произнести!»
У неё был свой метод, свой принцип: постоянные поиски «эффекта». Она утверждала, что можно, должно производить «эффект» на каждом слове — и заставляла вас каждое слово произносить как-то по-особенному. Я говорю об этом с полным знанием дела, ведь однажды мне из любопытства захотелось взять у неё урок. Когда она проигрывала вам вашу собственную роль, когда она показывала вам, как её следует играть, это производило необыкновенное впечатление — однако было чрезвычайно трудно, особенно мужчине, следовать её наставлениям. И всё же какие бесценные советы она давала! И сколь глубоки были её познания в тайнах актёрского мастерства! Она была в этом сведуща больше, чем любая другая великая актриса, ведь все свои достоинства она приобрела, играя на сцене. Природа не была к ней слишком щедра, да и особого таланта тоже не дала, так что актёрского совершенства она достигла лишь своим умом и трудом. Попросить Сару Бернар объяснить, как, каким манером она играет Атали, это всё равно что спросить её, как вести себя, чтобы быть божественной! Уроки Сары Бернар, думаю, были бы занятием довольно странным. А вот что за какую-то пару часов умудрялась делать из плохой актрисы Селина Шомон, это и вправду невероятно! Да что там за пару часов, за час — да-да, за час, помнится, однажды я видел, как за один час она «показала» одной кафешантанной певичке, как «разделить на кусочки» три идиотских куплета, которые накануне не произвели ни малейшего впечатления, но что уже начиная с того самого вечера безмерно веселили публику бесчисленными намёками, которые вселила в них Селина Шомон.
И это ведь ей мы обязаны образами всех этих дамочек, притворно наивных, манерных и распутных, столь обожаемых зрителем вот уже два десятка лет. Мы обязаны ей не прямо, а, если можно так сказать, косвенно — ведь разве не её нам следует благодарить за несравненную Лавальер.
