Эстерка начала отступать назад и остановилась у едва прикрытой двери рядом со стойкой. Она, сама того не осознавая, искала помощи у неуклюжего корчмаря в ермолке, который до этого с таким любопытством скалил в усмешке свои лошадиные зубы.
И «помощь» действительно пришла, но совсем не та, на которую она рассчитывала. Она услыхала шепот, похожий на скрежет, как будто кто-то водил ножом по точильному камню:
— Ну что вы за баба! Если император приказывает, то можно!.. По закону!..
Эстерка оглянулась, как загнанный зверь. В дверной щели никого не было видно. Только какая-то тень, казалось, скользнула прочь в глубине боковой комнаты. Однако колючий, как нож, шепот застрял в ее насторожившихся ушах, вызвав в памяти похожий шепот Менди, ее покойного мужа, когда тот, бывало, распалял ее, мрачную и неуступчивую, в темноте петербургской спальни. Он, смакуя подробности, рассказывал ей про право первой ночи, которое всякого рода крупные и мелкие тираны вводили в своих владениях. И как жених и родители вели невесту прямо из-под венца, чтобы передать в жадные руки помещика…
Это ослабило волю Эстерки намного больше, чем серые, как сталь, глаза Наполеона, следившие сейчас за каждым ее движением. Было ясно: все оставили ее здесь, даже ребе. Оставили в качестве цены за свое освобождение… К тому же никакой другой цены она больше и не имела. Такая тяжкая грешница, столь низко павшая, как она. Нет никакой разницы, падет ли она еще чуть ниже…
Она опустила голову под его серым взглядом. Несколько мелких шагов — и маленькая крепкая рука взяла ее руку и потянула за собой, а хрипловатый грудной голос шепнул ей на ухо:
— Жозефин, ма птит Жозефин!.. [402]
— Я не Жозефина, я Эстер!.. — отрицательно крутила она головой, как пьяная. Но, шепча свое «нет», она все-таки шла за ним.
— Лучше Эсфирь, чем Юдифь… — коротко сказал он.
Это был игривый намек на то, что роль царя Артаксеркса для него сейчас намного больше подходит, чем роль Олоферна, которому Юдифь отрезала голову.
Но она этого не поняла. Сознание ее было затуманено. Она заметила только, как низкорослый император положил свою черную треуголку с кокардой-триколором на длинный стол с разложенной на нем картой. Сам стол он отодвинул в сторону, и упрямая прядь волос на его лбу покачнулась при этом, как кривая стрелка… Теперь она увидела целиком, совсем близко, того, чей образ до сих пор знала только по русским гравюрам да по иностранным иллюстрированным листкам.
Оштукатуренная дверца, которую Эстерка прежде не заметила на фоне отштукатуренной стены, зевнула черной пастью, и она неясно разглядела в полутемной комнатенке небольшую походную кровать. Низкую и простую. Однако подушечка в головах была снежно-белой, а шерстяное одеяло было заправлено в белый пододеяльник и почему-то напоминало ей половинку сахарного пряника.
— Дезабэ ву!.. [403] — услыхала она совсем рядом нетерпеливый грудной голос. Это был приказ и мольба одновременно. Это звучало так по-мужски, так убедительно, что она потеряла последние остатки своего упрямства, и ее смуглая рука начала неуверенно блуждать по большим пуговицам дорожной ротонды.
Глава тридцать первая
Тень Менди
1
В тот момент, когда Эстерка уже пребывала в полубессознательном состоянии и утратила всякий контроль над собой, в полутемной комнатке раздалось мяуканье, и два искрящихся зеленых глаза зажглись в темноте под походной кроватью.
Наполеон сразу же отпустил покорную руку Эстерки и рванулся назад.
— Нам де шьен!.. Дьябль! [404] — принялся он ругаться сдавленным голосом и сильно закашлялся. Можно было подумать, что слово «дьябль» застряло в его коротком горле. Ни проглотить, ни выплюнуть. Как всегда при внезапном появлении кошки, на него напали дикий страх и противоестественное отвращение, которое время от времени, и на этот раз тоже, переходило в астматические спазмы.
— Фланкэ ля а-ля порт! А-ля порт!.. [405] — его хриплое бормотание перешло в какой-то женский визг. Он еще сильнее закашлялся и, от ужасной тесноты в груди, весь стал красно-синим. Это был пик аллергического приступа, когда не он сам, а внутренние конвульсии управляли всеми чувствами его тела.
Как маленький ослепший Самсон с отрезанной прядью волос надо лбом и с выколотыми глазами, он развел в стороны руки и искал опоры, пока не наткнулся, вывалившись уже из маленькой комнаты, на длинный стол с разложенной на нем картой и не ухватился за него. Тогда он принялся выхаркивать последние спазмы из легких.
Черная кошка с горящими зелеными глазами, которая, видно, еще раньше забралась под походную кровать, выпрыгнула из комнатки и убежала к стойке, а оттуда — в боковую дверь. Но у Наполеона уже не было сил, чтобы как-то отреагировать на прыжок ненавистного животного… Он только крепче ухватился за край стола, и его приступ быстро прошел.
Эстерка пришла в себя быстрее его, и ее пальцы начали лихорадочно застегивать жакет на груди и ротонду. Глазами, налившимися кровью и наполненными слезами, низкорослый властитель смотрел сейчас на ту, которая должна была заменить ему здесь Жозефину. Он увидел, что она снова стоит застегнутая, чужая, такая же высокая, как Жозефина, и такая же потерянная для него, и смутился… Точно так же он когда-то смутился и растерялся в Мальмезоне, в полутемной спальне, когда он издевательски плясал танец капуцинов, а сиамский кот Жозефины заскочил внутрь и разорался на свой странный, неевропейский кошачий манер: «гра-гра-гра» вместо обычного «мяу-мяу-мяу»…
Отблеск его горячей тоски по Жозефине, которую он только что увидел в этой красивой еврейке, померк, подернулся туманом. Наполеон искоса посмотрел под походную кровать, стоявшую в комнатке, как будто все еще не был уверен, действительно убежал его проклятый маленький враг или он все еще здесь. И детская улыбка разлилась по скривившимся губам императора. Но о том, чтобы совсем успокоиться и снова начать игру в Артаксеркса и Эсфирь, речи уже быть не могло… И он почти обрадовался тому, что запертую и охраняемую снаружи входную дверь корчмы вдруг кто-то толкнул, и сразу после этого снаружи послышался шум взволнованных голосов. И все их перекрыл басовитый голос мамелюка:
— Но, но, мосье эфенди! [406]
Наполеон был раздражен своей неудачной мужской атакой и смущен из-за своего болезненного страха перед кошкой. Поэтому он устремился к входной двери корчмы с рычанием задремавшего было тигра, чей сон неожиданно прервали. Мол, кто это здесь такой наглый, что осмеливается стучать и шуметь в то время, как он занят? Ведь он же
