Она не запомнила, о чем говорили дорогой. Тимон сидел впереди и все заслонял своей грузной фигурой. Женщины сидели в глубине. Они не разговаривали между собой. Сама того не замечая, девочка судорожно вцепилась руками в платье Аннеты. Внезапно Тимон вспомнил, что ему надо отправить телеграмму, и приказал шоферу остановиться у почтовой конторы. Аннета воспользовалась этой минутой, чтобы вырвать у своей спутницы кое-какие, хотя бы отрывочные объяснения. Девочка была итальянка, из рабочей семьи, иммигрировавшей из центральной Италии, из Анконы. В кондитерской ее увидел агент по торговле живым товаром. Он внушил ей, что она может получить приз на конкурсе красоты, – такие конкурсы часто организуют крупные торговцы, короли живого товара. Приза она не получила, но ее компенсировали ангажементом в мюзик-холл, откуда ей захотелось удрать в первый же вечер, когда ей пришлось впервые выйти на эстраду голой и почувствовать на себе плотоядные взгляды всего зрительного зала. Но, вместо того чтобы бежать, она впала в оцепенение, похожее на паралич; ничто не действовало на нее – ни хохот, ни грубость ее manager'а <Антрепренера (англ.).>. Эта смуглянка, которая стояла, как истукан, на эстраде, свесив голову набок, прижав руки к бедрам, вызывала у зрителей веселый смех – и только, но взгляд Тимона остановился на ней. И Тимон выбрал себе жертву. В течение нескольких недель ее уговаривали, дрессировали, наряжали в специальном заведении, которое называлось мастерской мод, и в условленный день доставили покупателю. Девочке рассказывали о Тимоне с каким-то, особенно таинственным видом, и это одно приводило ее в трепет. А внешность людоеда ее просто убила. Конечно, она не могла не знать, на что шла. Да и не следует преувеличивать ее невинность. Если, предлагая себя в жертву, она не знала в точности, как именно все произойдет, то, во всяком случае она была к жертве готова. Лишь бы вырваться из нищеты! Эта новая Ифигения прекрасно знала, что платить придется. Но ее воображение, воображение крестьяночки, не подсказывало ей, кому именно придется платить. С испуга (тут же не рассуждают!) она бросилась под защиту к первой встречной. Это было нелепо – ведь она совсем не знала Аннету. Но затравленные животные чутьем улавливают малейшую крупицу жалости... Все это было легче угадать, чем понять: девочка говорила быстро и бессвязно, мешая французские слова с итальянскими. Аннета отвечала ей на ее родном итальянском языке и этим окончательно завоевала ее доверие. На нее как бы пахнуло родной Адриатикой. Она целовала ладони Аннеты:
– Bella buona signorina, mi rimetto nelle sue mani, come nelle santissime della Madonna!... <Прекрасная, добрая госпожа, я отдаю себя в ваши руки как в святые руки Мадонны! (итал.).>.
Вернулся Тимон.
Спустя три часа, темной ночью, они приехали в замок, стоявший в лесу и обнесенный оградой, тянувшейся на несколько километров. Название местности узнать было невозможно. Во Франции и за границей у Тимона было несколько таких мест, куда он приезжал охотиться и развлекаться. Прибывших тотчас встретили и окружили молчаливые слуги. Женщин отвели в предназначенные для них отдельные апартаменты, где они смогли привести себя в порядок, потом за ними пришли и почтительно проводили в гостиную нижнего этажа, где был накрыт ужин. За круглым столом разместилось человек двадцать гостей – мужчин и женщин – разных национальностей. Никто не знакомил их между собой. Мужчины друг друга знали. А что касается женщин, то ведь не важно, знают ли они присутствующих, и знают ли присутствующие их. Каждый знал свою даму. Аннета припомнила имена трех или четырех человек со строгими лицами: она встречала их в кабинете Тимона.
Разумеется, они тоже узнали и были немало удивлены, увидев ее здесь. Они не знали, в каких именно отношениях она с Тимоном, и на всякий случай были почтительны, хотя и довольно неловки. Аннета принимала знаки внимания как должное, а неловких ставила на место. Она умела придать себе безразличное, чуть-чуть надменное выражение и делать вид, что не слышит.
А глаза ее между тем не теряли времени даром. Они изучали физиономии и старались угадать, как сложилась та или иная жизнь. Аннета вспоминала, что говорил об этих людях Тимон, как он набрасывал их портреты, и мысленно составляла каталог. Она узнала старика с морщинами на голом черепе. Казалось, он смеется и наблюдает за окружающими не только маленькими своими глазками с воспаленными веками, но и всеми складками кожи. Худой, сгорбленный, зябкий, он был похож на мелкого буржуа на покое. Это был один из королей американской металлургии. А вот другой: буржуа, крупный буржуа, типичный француз, натянутый, чопорный, с повадками нотариуса или майора в отставке – владелец металлургического завода, депутат...
Дальше затянутый во фрак, загорелый, широкоплечий малый с обворожительной улыбкой и стальными глазами. При первом же взгляде эти глаза обменялись с глазами Аннеты веселым товарищеским приветствием. Какой он национальности? Он говорил на всех языках с ирландским акцентом; лицо открытое, мужественное, приятное... По одному намеку Тимона Аннета узнала в нем пресловутого агента «Интеллидженс сервис», который появлялся на Востоке то в одном обличье, то в другом и либо создавал там государства, либо разрушал их... Среди этой почтенной компании не было недостатка и в других агентах. Иные носили звучные имена: например, один аристократ с узким и длинным черепом, высокомерный, учтивый, рассеянный, с прекрасными манерами; другие были менее высокого полета, но от них исходил запах доллара. На недавней конференции по разоружению в Женеве один из них обильно оросил долларами газеты, занимающиеся сеянием тревоги: американское адмиралтейство поручало им содействовать проведению программы строительства военноморского флота. Низкорослый толстячок, брызжущий южной словоохотливостью и пропахший чесноком с гвоздикой, сочетал в себе Дон Кихота и Санчо Пансу. Он рассыпался перед Аннетой в комплиментах, уверял ее в своей преданности, сжимал ей руки своими потными руками, громко чмокал ее в ладони своими толстыми губами, лебезил перед ней и высокопарно, восторженно, чуть не со слезами на глазах, отзывался о Тимоне. Эротика была у него перемешана с мистикой, Аннета знала его: шантажист, газетный жулик... Трудно было сказать, в какую именно минуту подлость уступала в нем место искренности – он и сам этого не знал. В силу какого-то неведомого божественного закона добродушие и мерзость сочетались в нем навеки, и распутать их сможет, пожалуй, лишь Страшный суд. А пока что здешяим хозяевам, которые соперничали друг с другом, было выгодно использовать его таланты; во всяком случае опасно было от них отказываться... Все общество в целом не внушало особого доверия. Но развлечения, подобные сегодняшнему, были для него «миром божьим». Мужчине нужны передышки, ему нужно наслаждаться обществом других мужчин, хотя бы и врагов, делить с ними любовные похождения и подвиги. В конце концов разве смысл их существования не в соперничестве?
Им было приятно отложить на несколько часов оружие и, собравшись за столом, начать рассматривать друг друга поверх тарелок и обнаженных женских плеч, не пренебрегая, однако, содержимым платьев и тарелок (за исключением американского металлургического короля: он страдал несварением желудка – вино и женщины для него, по-видимому, не существовали: он строго придерживался диеты, посасывал яйцо всмятку и запивал минеральной водой).
Мы не описываем женщин: они составляли часть ужина, а меню нас не интересует. Между ними были красивые и некрасивые, но все до одной отличались изысканностью, не все были молоды, но каждая могла возбудить аппетит. Одни принадлежали к миру театра, другие – к миру литературы. Не все были продажны по профессии, но все имели к ней призвание. Юная послушница из Анконы была за столом свежей ягодкой. Присутствие Аннеты вызывало удивление. Да и Тимон, казалось, испытывал неловкость; он уже начинал жалеть, что привез ее.
Но она сама разрешила все трудности. Любезная, преисполненная чувства собственного достоинства, она приняла на себя за столом роль хозяйки.
Можно было подумать, что это ее дом. И Тимон не мешал ей. Она сидела против него; рядом с ней по одну сторону сидел старый морщинистый господин, поглощенный заботой о своем здоровье, рассказывал ей о внучатах, о благотворительных обществах, о детских яслях, – этакий Венсан де Поль, а по другую – тот красивый малый. Он без стеснения шептал ей прямо в ухо, что этот добрый старик – сущий крокодил, и весело рассказывал историю с переодеванием, которая произошла с ним не то у арабов, не то в Индии; он, видимо, был тонкий знаток нарядов и косметики. Соседи не мешали Аннете наблюдать за остальными гостями; она незаметно руководила и разговором и слугами. Слуги живо смекнули, что за приказаниями надо обращаться к ней и что она будет отдавать их молча, взглядом. Но еще удивительнее было то, что гости приняли заданный ею тон, хотя никто бы не подумал, что это она его задала. Чтобы придать собранию строгую, академическую корректность, не хватало только музыки. Но Аннета была женщина хорошей галльской закваски: она признавала законные права такого вольного собрания и даже сама готова была воспользоваться этими правами, поскольку она в этом собрании участвовала. Она умела спокойно, ничего особенно не подчеркивая, рассказать своим теплым, приятным голосом какую-нибудь игривую историю. И многие из слушавших ее мужчин оказались достаточно искушенными в остроумии, чтобы оценить сдержанность выражений, которые она находила для довольно скользкого сюжета. Тимон был втайне польщен непредвиденным успехом своей «лошадки». Она предстала перед ним в новом свете, и теперь он глазом знатока приглядывался к «почтенной даме», которая так хорошо знала меру во всем и, не переступая границ, проявляла тонкий вкус и в разговоре и в еде: надо заметить, что Аннета отдавала должное и кушаньям. Она не боялась никаких состязаний и вовремя умела сохранить равновесие. Этого мало: не тратя усилий, она и других заставляла сохранять равновесие.
