ее черноволосой голове.
В одно холодное утро она подняла вуаль, посмотрелась в дорожное зеркальце и испугалась собственного лица: и чего ради, кого ради она так мучается? Куда она тащится? Если к себе домой в Пены, то надо было свернуть на дорогу, ведущую на Орел и Курск, а она почему-то бежит со всеми этими чужими евреями в Москву…
— Степа, — начала она кричать кучеру, — поворачивай уже! Выезжай на другую дорогу, в направлении Днепра! Я больше не могу. Я не хочу…
А Степа снял с головы свой красный колпак и поклонился ей в пояс:
— Куда, барыня дорогая, мы поедем одни-одинешеньки? Все дороги полны дезертиров… Они хуже разбойников. Пришибут нас где-нибудь, и даже петух не прокукарекает…
Она немного поплакала и успокоилась. С другой стороны, что она так торопится? Что ждет ее в Пенах? Она сама уже очистилась. Сам праведник из Ляд ей так сказал…. А чтобы очистить тех, кто остались дома и даже не знают, что их ждет, еще есть время. Чем позже, тем лучше…
4
С тех пор как они бежали из леса под Смоленском, Эстерка никого из дома ребе не видела вблизи и сама избегала встречаться с его домашними. А для чего ей это было делать? То, что она должна была узнать, она узнала. Другого выхода не было!.. Оставалось одно: больше никому не мешать и делать так, чтобы ей самой никто не помешал. Пока все это не закончится. Не закончится самым лучшим образом…
Однако то, что она держалась в стороне, не толкалась, как все остальные беженцы, не торговалась и платила столько, сколько с нее просили, в конце концов привлекло всеобщее внимание. За загадочной богачкой начали следить, устраивать безмолвную суматоху при ее появлении и шушукаться между собой, что, мол, не все с ней гладко… Люди из простонародья всегда обладают острым чутьем. Сразу же среди извозчиков, а потом и среди беженцев в хороших шубах пошел слух, что это, мол, грешница, приехавшая просить для себя тикун. А ребе, мол, не хочет давать ей тикун.
Этот слух прошел по десяткам подвод, пока не достиг измученной, постоянно занятой раввинши. А она рассказала об этом своему мужу реб Шнеуру-Залману.
И однажды, случайно или преднамеренно, Стерна наткнулась на одной маленькой станции среди подвод, из которых еще не выпрягли лошадей, на «гостью в вуали» и подошла к ней с открытой улыбкой. Дружелюбие так и лучилось из каждой ее морщинки. Она с подчеркнутой теплотой спросила Эстерку, как у нее дела и почему ее совсем не видно…
Эстерка сразу заметила, что Стерна спрашивает ее о ее делах и улыбается не столько для нее самой, сколько для окружавших их со всех сторон настороженных глаз и ушей… Поэтому Эстерка очень медленно и сдержанно ответила раввинше и поблагодарила ее. У нее нет, слава Всевышнему, нехватки ни в чем. Во всяком случае, ей лучше, чем тем, кто теснится по десять человек на одной подводе…
Беседуя так, они обе отошли в сторону, в сжатое ржаное поле. Здесь Эстерка сразу же оставила свой вальяжный тон и взволнованно прошептала:
— Раввинша, ради чего…. ради кого вы так поступаете? Что эти простые евреи и еврейки сплетничают обо мне, меня ничуть не беспокоит… Меня беспокоит только, что вы так себя унижаете… с такой, как я…
— Боже упаси! Не говорите так! Мой Залман сказал: «На том месте, где стоит раскаявшийся грешник, даже праведник не имеет права стоять…» [436]
— Но… покаяние еще не было совершено.
— В это никто не должен вмешиваться…
— Ваш муж… ребе вам больше ничего не сказал?
— О вас? Нет. Он только сказал: «Покуда грехи не стерты, китруг силен. И враг, может быть, войдет в Москву». — Он при этом плакал…
— Плакал? Ребе плакал?
— Как ребенок… Он так слаб здоровьем. Сегодня он с моим сыном Мойшеле смотрел карту. По прямому пути в Москву больше не проехать. От генерала Ульянова прибыли сказать, что нам придется сделать большой крюк на Владимир. Наши скитания только начинаются…
— Я знаю, чьи грехи имеются в виду… — пробормотала Эстерка. — Я уже знаю…
Но Стерна не расслышала ее или сделал вид, что не расслышала.
— А потом мой Залман сказал, что, если враг останется в Москве, нам придется ехать вокруг Московской губернии на Рязань. А потом — на Курск и Полтаву…
Эстерка застыла на месте:
— На Курск? Курск, вы говорите? Этого быть не может!
— Что вы так удивляетесь? Ведь моя старшая дочь Фрейда живет в тех местах. Со своим мужем реб Элиёгу и детками… Дай им всем Бог жизни до ста двадцати лет! Гадяч [437] называется это местечко…
— Раввинша, это-то и странно! Это ведь недалеко от меня. Всего несколько десятков верст от села Пены…
— Ах, там, где вы… где произошло ваше второе несчастье?
— Там!.. Сам Бог указывает вашему святому мужу путь. Чтобы он увидел. Чтобы он был моим свидетелем…
— Свидетелем чего?
— Того, что я не допускаю… Так, как я поклялась… Нечистая кровь не должна пойти дальше… — Однако Эстерке пришлось одернуть себя, сообразив, что она говорит лишнее. Поэтому она опустила скрытое вуалью лицо и, понизив голос, попыталась оправдаться: — Простите меня! Уже сама не знаю, что со мной делается. Я так мало сплю. Совсем перестала спать…
И это было не только отговоркой, но и правдой.
Глава тридцать шестая
Снотворное
1
Два человека радовались, когда до них дошла весть, что царь Александр отобрал верховное командование Русской армией у Барклая-де-Толли и передал его старому генералу Кутузову, тому самому Кутузову, который еще в екатерининские времена прославился во всех войнах против Польши, Турции и крымского хана и которого император Павел потом «сослал» в качестве скромного губернатора в Вильну… [438]
Наполеон обрадовался тому, что теперь придет конец этому отступлению объединенной русской армии. Под давлением недовольства в русских войсках, а также в Петербурге и в Москве, дело неизбежно должно было дойти до решающего сражения. И только теперь он сможет в первый раз в этой огромной и загадочной России использовать свою тактику, которая всегда приносила ему такой успех в Центральной Европе. То есть напасть или инсценировать нападение на фланги противника, заставив его стянуть туда свои лучшие силы, и прорвать ослабленный центр, как старую солдатскую рубаху…
Реб Шнеур-Залман из Ляд тоже радовался… Но совсем по другой причине. Имя Кутузова было известно среди хасидов Хабада. Оно было связано с освобождением от множества
