— Может быть, около самого-то храма и не полагается расчищать путь? — заметил ему Первый министр Цутимикадо.[254]
— Кому, как не воину, знать обязанности конвоя! — только и ответил на это генерал.
Позже, когда об этом случае зашла речь, он сказал: — Наш Первый министр «Извлечения из Северных гор» видел, а «Толкование Сайкю»[255] не знает. Ведь священный ковчег боится сонмища злых демонов и недобрых богов, поэтому есть особые причины расчищать путь перед ним именно при подходе к храму.
Термин «численно определенные» относится не только к храмовым монахам. В «Установлениях годов Энги» встречается формула: «численно определенные нёдзю».[256] Это прозвание относилось прежде ко всем служащим, число которых было строго установлено.
Достославные имена не ограничиваются сукэ; к именам достославным принадлежат также и сакан.[257] Это есть в «Кратком изложении важнейших принципов управления».[258]
Гёсэн-хоин из Ёкава[259] говаривал так:
— Китай — страна мелодии, там нет ритмичной музыки. Япония — страна четкого ритма, где нет мелодичной музыки.
У китайского бамбука лист узкий, у речного — широкий. В окрестностях императорских каналов растет речной бамбук, а поблизости от дворца Нидзю[260] — китайский.
Ступа[261] бывает или «отвлекающей путника», или «спешивающей всадника»: под горой ставится «спешивающая всадника», на горе — «отвлекающая путника».
Десятую луну называют каминадзуки — «месяц без богов», но нигде не написано, что во время десятой луны нужно избегать праздников. Из священных книг этого тоже не видно. Однако не обязано ли это название тому, что в десятую луну нет ни одного праздника в синтоистских святилищах?
Правда, есть предание о том, что в десятую луну все сонмище богов собирается у святилищ Дайдзингу, но оно безосновательно. Если бы так было на самом деле, то в Исэ десятая луна должна бы быть специально временем праздников, но и этого нет. Часты в десятую луну поклонения августейшего в святилищах, это верно. Но чаще всего они безуспешны.
В наше время никто не знает, как вешался колчан в доме человека, отстраненного высочайшим повелением от должности.
Когда болел государь или повсюду в стране вспыхивала моровая болезнь, колчан подвешивали в алтаре святилища Годзё.[262] В Курама[263] есть святыня, называемая Юги-но мёдзин — Пресветлый бог с колчаном, к нему тоже крепили колчаны.
Если колчан, которым в былые времена опоясывался глава департамента дознаний, вывешивали на доме, входить туда воспрещалось. В наше время, когда обычай этот исчез, в таких случаях дом стали опечатывать.
Раньше прежде чем виновного высечь розгами, его подводили к станку для порки и привязывали. В наше время уже никто не разбирается ни в этих станках, ни в том, как привязывать к ним.
Сочинение под названием «Запись обетов, клятвенно произносимых наставниками» начал писать на горе Хиэйдзан высокомудрый Дзиэ.[264] Среди законодателей ни о каких «записях обетов» не было и речи. Во времена древних мудрецов управление осуществлялось безо всяких «записей обетов», это вошло в обычай лишь в последнее время.
И еще: в законах говорится, что вода и огонь не бывают грязными, грязным может быть лишь сосуд.
Это случилось в те времена, когда его высочество Правый министр Токудайдзи стоял во главе департамента дознаний. Однажды во время заседания департамента, происходившего в Средних воротах, бык чиновника Акиканэ выпрягся, вошел в помещение и, поднявшись на возвышение для управляющего, улегся там, пережевывая свою жвачку.
Присутствующие решили, что это очень дурной знак, и заявили, что быка-де следует препроводить к чиновникам из Ведомства светлого и темного начал. Услышав это, отец Токудайдзи — Первый министр — заметил:
— А для быка нет никакой разницы, хорошо это или плохо. У него есть ноги, и не вольно ли ему взбираться куда вздумается? Такой непредвиденный случай — не причина для того, чтобы у несчастного чиновника отнимали его жалкого быка, на котором он случайно приехал на службу.
Тогда быка вернули владельцу, а циновку, на которой бык лежал, заменили. И как будто решительно никакой беды не стряслось.
Говорят же: «Если, встречаясь с бедой, ты не думаешь, что это беда, то она о себе и не напомнит».
Когда стали копать землю для закладки дворца Камэяма, то обнаружили бесчисленное количество огромных сплетенных в клубок змей. Признав их за божества сих мест, обратились за благоволением августейшего, и он вопросил:
— Как надлежит нам поступить?
На это все отвечали так:
— Ежели существа эти издревле правили здешними землями, то, пожалуй, и не следовало бы просто так откапывать и выбрасывать их вон без особой нужды.
Лишь один только этот министр почтительно молвил:
— Могут ли гады, что населяют подвластное августейшему царство, навлечь какое-либо бедствие при возведении императорских покоев? Боги же не ведают зла. Они не должны укорять нас. Их нужно всех откопать и повыбрасывать.
Тогда змей бросили в поток реки Оои. И беды опять не случилось.
Когда хотят тесемкой перевязать свиток сутры, обычно делают так: обвязывают свиток крест-накрест, а конец продергивают под скрещением, поперек свитка. Если свиток в таком виде попадал на глаза Косюн-содзё из храма Кэгон,[265] он расшнуровывал его и перевязывал заново.
— Это сделано на новый лад, — говорил при этом старец, — очень плохо! Чтобы было красиво, надобно просто обмотать свиток, а конец тесьмы просунуть под завязку сверху вниз.
Он был древним старцем и хорошо в подобных делах разбирался.
Некий господин, оспаривавший право на чужое поле, проиграл тяжбу и с досады послал туда работников, повелев сжать его, а рис забрать. Жнецы, однако, начали убирать другое поле, лежавшее при дороге. Увидев это, кто-то им заметил:
— Но ведь это не то поле, из-за которого разгорелась тяжба. Почему же вы жнете здесь?
И работники ответили:
— Это верно: у нас нет основания жать здесь, но раз уж мы пришли вершить неправедное дело, так не все ли равно, где мы жнем?
Обоснование изумительнейшее!
Обычно только и говорят, что ёбуко-дори[266] — птица весенняя, но нигде в точности не сказано, что это за птица. В одной из книг секты Сингон расписано таинство вызова душ умерших, когда запевает птица ёбуко. Но там имеется в виду нуэ.[267] В одной нагаута[268] из «Собрания мириад листьев»[269] говорится о нуэ, поющей «долгим днем весенним, когда поднимается мгла…»… Образ нуэ похож здесь, мне кажется, на образ птицы ёбуко.
Нельзя требовать всего. Глупцы негодуют и сердятся оттого, что чрезмерно полагаются на что-то. Нельзя полагаться на свое могущество — сильные гибнут прежде других. Нельзя полагаться на то, что обладаешь многими сокровищами, — проходит время, и их легко теряют. Нельзя полагаться на свои таланты — и Конфуций не устоял против времени. Нельзя полагаться на свои добродетели — и Янь Хуай[270] не был счастлив. Нельзя добиваться и благосклонности государя — к казни приговорить недолго. Нельзя полагаться на повиновение слуг — ослушаются и сбегут. Нельзя добиваться и благорасположения человека — оно, безусловно, изменчиво. Нельзя полагаться на обещания — в них мало правды. Если ты не требуешь ничего ни от себя, ни от других — то, когда хорошо, радуешься, когда плохо, не ропщешь.
Если пределы широки направо и налево, ничто тебе не мешает. Если пределы далеки вперед и назад, ничто тебя не ограничивает. Когда же тесно, тебя сдавливают и разрушают. Когда душа твоя ограничена узкими и строгими рамками, ты вступаешь в борьбу с другими людьми и бываешь разбит. Когда же душа свободна и гармонична, ты не теряешь ни волоска.
Человек — душа вселенной. Вселенная же не имеет пределов. Тогда почему должны быть отличны от нее свойства человека? Когда ты великодушен и не стеснен, тебе не мешают ни радость, ни печаль и люди тебе не причиняют вреда.
Осенний месяц беспредельно прекрасен. Человек, который не видит разницы и считает, что месяц всегда таков, вызывает жалость.
