Ясно, что я говорил о Фреде Топмсоне и о других друзьях.
Однако она ничего не знала о перевороте произошедшем внутри меня. Какое решение я принял. Надо сменить кинофильмы. Нет больше кинофильмов ни о ковбоях, ни об индейцах, ни о чем! Отныне и впредь, я буду ходить смотреть, только фильмы о любви, как их называют взрослые. Со многими поцелуями, многими объятиями и, где все любят друг друга. Уж, если я годился только для битья, то, по крайней мере, хоть смогу посмотреть, как любят другие.
Пришел день, когда я смог пойти в школу. Но я не пошел туда. Я знал, что Португа ждал меня неделю с «нашей» машиной, и естественно, я только искал момента напомнить ему о себе. Должно быть, он очень был обеспокоен моим отсутствием. Даже, если бы он узнал, что я болею, он не пришел бы повидать меня. Мы дали слово, заключили смертный договор о нашей тайне. Никто, только Бог должен был знать о нашей дружбе.
Рядом с кондитерской, напротив Вокзала стоял автомобиль, такой красивый. Родился первый луч солнца радости. Мое сердце обгоняло меня галопом в моей тоске. Сейчас я увижу своего друга!
Но в этот момент сильный свист поверг меня в дрожь, звучало на входе Вокзала. Это был Мангаратиба. Неистовый, гордый, хозяин всех рельсов. Он летел, потряхивая вагонами. Из окон смотрели люди. Все ехавшие были счастливы. Когда я был поменьше, мне нравилось стоять и смотреть, как проходит Мангаратиба, бесконечно говорить пассажирам прощай. Пока поезд не исчезнет за горизонтом. Сегодня, нечто подобное происходило с Луисом.
Я поискал его между столами кондитерской, он был там. За последним столом, чтобы видеть входивших посетителей. Он сидел спиною, без куртки в красивом жилете в клетку, с подвернутыми рукавами чистой, белой рубашки.
Меня охватила какая-то слабость, такая сильная, что я едва смог дойти близко до его спины. Подал ему знак, дон Ладислао:
— Португа, посмотри, кто там!
Он медленно повернулся, и его лицо озарилось счастливой улыбкой. Раскрыл руки и сжал меня в долгом объятии.
— Мое сердце говорило мне, что сегодня ты придешь. Затем посмотрел на меня некоторое время.
— Ну что, беглец, где ты был все это время?
— Был очень больной. Он толкнул стул.
— Садись.
Щелкнул пальцами, подзывая официанта, который уже знал, что мне нравилось. Но, когда он принес прохладительное и печенье, то я даже не притронулся. Положил голову на руки и так сидел, чувствуя себя слабым и грустным.
— Не хочешь?
Так как я не ответил, Португа поднял мое лицо. Я с силой кусал свои губы, и глаза мои были мокрые.
— Однако, что это такое, парень? Расскажи своему другу…
— Не могу. Здесь не могу… Дон Ладислао неодобрительно покачал головой, как бы ничего не понимая. Я решил что-то сказать:
— Португа, это верно, что автомобиль все еще «наш»?
— Да, ты все еще сомневаешься?
— Ты можешь повезти меня прогуляться? Он был напуган моей просьбой.
— Если ты хочешь, то давай.
Так как он видел, что мои глаза все еще были мокрые, то он взял меня на руки и понес до автомобиля, усадил меня, не открывая дверь.
Он вернулся, чтобы уплатить по счету, и я слышал, как он разговаривал с доном Ладислао и другими.
— Никто не понимает этого ребенка в его доме. Никогда я не видел такого впечатлитель-ного мальчика.
— Скажи по правде, Португа. Тебе очень нравиться этот чертенок.
— Намного больше, чем ты себе представляешь. Он чудесный и умный малыш.
Он пошел к машине и сел в нее.
— Куда ты хочешь ехать?
— Лишь бы уехать отсюда. Можно поехать до дороге в Мурунду. Это близко и не надо расходовать много бензина.
Он рассмеялся.
— Ты, не такой уж и ребенок, раз понимаешь проблемы взрослых?
Там дома, бедность была такая, что приходилось с очень раннего возраста учиться, не тратить деньги абы как. Все стоило денег. Все было дорого.
В течение этой маленькой поездки он ничего не говорил. Дал мне возможность придти в себя. Но когда все осталось позади, и дорога превратилась в чудесное зеленное пастбище, он остановил машину, посмотрел на меня и улыбнулся с тем добродушием, которая восполняла доброту, отсутствующую у остального мира.
— Португа, посмотри на мое лицо. Не лицо, а морда. Дома говорят, что у меня морда, потому что я не человек, а зверь, индеец Пинагé, чертов сын.
— Я предпочитаю смотреть в твое лицо.
— Но посмотри на меня хорошенько. Посмотри, я до сих пор в синяках от стольких побоев.
Глаза португальца приобрели выражение тревоги и сострадания.
— Но зачем они это сделали?
Я рассказал ему все, все без преувеличения. Когда я закончил, его глаза были влажные, и он не знал, что делать.
— Однако, нельзя же так бить ребенка, такого как ты. Тебе даже не исполнилось шесть лет. Дева Мария из Фатимы!
— Я знаю почему. Я ни на что не годен. Я настолько плохой, что когда наступает Рождество, то происходит так, что вместо Мальчика Иисуса, рождается Мальчик Черт!..
— Это все глупости. Ты пока еще ангелок. Ты можешь быть немного шаловливым…
Эта определенная мысль, вновь взбудоражила мой ум.
— Я такой плохой, что не должен был родиться. Я сказал это маме на днях.
Впервые он запнулся.
— Ты не должен был говорить это.
— Я говорил тебе, что мне нравиться с тобой говорить, потому что я в этом нуждаюсь. Я понимаю, что это несчастье, что папа в своем возрасте не может найти работу, понимаю, что это очень больно. Мама должна с утра пораньше идти на работу, чтобы помочь содержать дом. Работает на ткацких станках Английской фабрики.
Она вынуждена носить корсет, потому что подняла тяжелую коробку и у неё вышла грыжа. Лалá, девушка, которая много училась, но вынуждена была пойти работницей на Фабрику…. Все это плохо. Но из-за этого папа не должен был меня так бить. На Рождество я сказал ему, что он может бить меня столько, сколько ему захочется, однако на этот раз было слишком.
Он смотрел на мое лицо, ошеломленный.
— Дева Мария из Фатимы! Как ребенок, может так понимать и переносить проблемы взрослых людей? Никогда не видел, что-либо подобное!
От волнения он сглотнул слюну.
— Мы же друзья, не так ли? Давай говорить как мужчина с мужчиной? Хотя иногда меня пробивает дрожь, когда говорю о некоторых вещах с тобой. Так вот, ты не должен был говорить сестре эти непристойности. А с другой стороны, ты вообще не должен говорить непристойности, нет?
— Но я очень маленький, и это мой способ отмщения.
— А ты понимаешь, что они означают? Я кивнул головой, что да.
— В таком случае ты не можешь и не должен. Мы помолчали.
— Португа!
— А?
— Ты не хочешь, чтобы я говорил непристойности?
— Нет.
— Хорошо, если я умру, то не буду больше ругаться.
— Очень хорошо. Но что значить — умру?
— Когда приедем, чуть позже, я тебе расскажу.
Мы вновь замолчали и Португалец задумался.
— Хочу знать одну вещь, раз уж ты мне доверяешь. Эта история с музыкой. Или с танго. Ты понимал, что ты поешь?
— Не хочу тебе врать. Я не понимал хорошо, но выучил, так как учу все. К тому же музыка очень красивая. Я не раздумывал, о чем в ней говориться…. Но он меня так бил, Португа! Не важно…
Я всхлипнул протяжно.
— Не важно, потому что я его убью.
— Что это, парень, убить своего отца?
— Да, я убью его. Уже начал. Убить не означает, что надо взять револьвер Бака Джонса и сделать — «бах»! Нет, не это. Убивают в сердце. Надо перестать любить. И в один день человек умирает.
— Да, головка то твоя богата воображением. Он сказал это, но не мог скрыть нахлынувших чувств.
— Однако, ты разве не говорил мне, что убьешь меня?
— Это я сказал в начале. Потом я убил тебя наоборот. Я убил тебя, чтобы ты родился в моем сердце. Ты единственный человек, которого я люблю, Португа. Единственный друг, который у меня есть. Не потому что ты мне даришь фотографии, прохладительные напитки, печенье или шарики… Клянусь тебе, что говорю правду.
— Но, черт побери, ведь все тебя любят… твоя мама, и даже твой папа. Твоя сестра Глория, король… Ты случаем не забыл свое дерево апельсина-лима? Ну, этот, Мизинец и…
— Ксурурука.
— Что еще…
— Это совсем другое, Португа. Ксурурука всего лишь деревце, которое еще не может дать и одного цветка…. Такова правда. Но ты, нет. Ты мой друг и поэтому я тебя попросил, чтобы мы прогулялись на нашей машине, которая через короткое время станет только твоей. Я пришел проститься с тобой.
— Проститься?
— Серьезно. Ты же видишь, я ни на что не годен, устал сносить побои и дерганье за уши. Я перестану быть лишним ртом…
Я почувствовал в горле болезненный комок. Мне нужно было много смелости, чтобы рассказать остальное.
— Так значит, ты убежишь?
