С мягким звуком острие ножа разделило бумагу.
А сейчас заклеивай хорошо по границе, оставляя эту кромку. Вот так.
Я был рядом с Тотокой и учился делать шар. После того, как все было заклеено, Тотока прикрепил шар за верхнюю часть бельевой веревкой к палочке.
— Только, когда он хорошо высохнет, можно будет делать отверстие. Запомнил, ишачок?
— Да, запомнил.
Мы уселись на пороге кухни, и смотрели, как разноцветный шар медленно высыхает. Тотока войдя в роль учителя, продолжал объяснять:
— Китайский воздушный шар можно сделать, только после большой практики; в начале, надо делать из двух долек, это намного проще.
— Тотока, если я сам сделаю шар, ты сделаешь отверстие в нем?
— Смотря, что я буду иметь.
Он уже собирался извлечь выгоду. Поживиться моими шариками или коллекцией карточек артистов кино, которая «никто не мог понять, почему она так росла».
— Черт побери, Тотока, когда ты у меня что-нибудь просишь, то я даже дерусь за тебя.
— Ладно. На первый раз сделаю бесплатно, а если ты не запомнишь, то в следующие разы дашь мне что-нибудь в обмен.
— Согласен.
В этот момент я поклялся, что постараюсь запомнить все так хорошо, чтобы он никогда больше не притронулся к моим шарам.
С этого времени, мысль о моем воздушном шаре не выходила у меня из головы. Я должен был сделать «мой» шар. Представляя, какой это будет сюрприз для Португи, когда расскажу ему о своем проекте. Восхищение Ксуруруки, когда он увидит раскачивающийся в моих руках шар.
Преисполненный своей идеей, я наполнил карманы шариками и карточками, которых у меня было по две, и вышел на улицу заработать. Я хотел продать их подешевле, чтобы купить хотя бы два листа тонкой бумаги.
— А ну, давай, люди! Пять шариков за десять сентаво. Новенькие, как только с магазина!
И ничего.
— Десять карточек за десять сентаво. Вы не купите по такой цене даже в лавке доньи Лоты.
И ничего. Вся малышня была совершенно без денег. Прошел улицу Прогресса, сверху и донизу, предлагая свой товар. Навестил улицу Барона Капанемы почти бегом, и ничего! А если заглянуть в дом к Диндинье? Она была там, но не проявила интереса.
— Я не хочу покупать карточки с артистами. Лучше сохрани их. Потому что завтра придешь просить деньги, чтобы купить другие.
Наверняка у Диндиньи не было денег.
Я вернулся на улицу и посмотрел на свои ноги. Они были грязные, вобрав в себя столько пыли с улиц. Посмотрел на солнце, оно начинало садиться. И в это время случилось чудо.
— Зезé! Зезé!
Это был Биринкиньо, который бежал, как сумасшедший в моем направлении.
— Ищу тебя повсюду. Ты продаешь?
Я тряхнул карманами, чтобы шарики пошевелились.
— Давай присядем.
Мы сели, и я сразу же вывалил на землю весь свой товар.
— Сколько?
— Пять шариков за десять сентаво и десять карточек по той же цене.
— Это дорого.
Я уже начинал злиться. Подлый вор! Дорого, когда все продают пять карточек и три шарика за туже цену, что прошу я! Я начал собирать все в карманы.
— Подожди. Я могу выбрать?
— Сколько у тебя?
— Триста рейсов. Я могу потратить до двухсот.
— Хорошо, дам тебе шесть шариков и две карточки.
Влетел в лавку «Нищета и голод». Никто уже не помнил «ту сцену». Был только дон Орландо, разговаривавший с прилавком. Когда на Фабрике прогудит, тогда да, люди придут выпить глоток, а так никто не зайдет.
— У вас есть тонкая бумага?
— А у тебя есть деньги? За счет твоего отца ничего больше не получишь.
Я не обиделся. Только показал две монеты в один тостао.
— Есть только розовая и желтого цвета.
— Только?
— В сезон воздушных змеев вы лично брали все. Но разве есть разница? Что, разве воздушные змеи разных цветов не поднимаются одинаково?
— Это не для воздушного змея. Я буду делать свой первый шар. И хочу, чтобы мой первый шар был самый красивый на свете.
Нельзя было терять время. Если побегу в лавку Чико Франко, то потеряю много времени.
— Ладно, возьму это.
Сейчас все было по-другому. Я поставил стул рядом со столом и посадил на него Луиса, чтобы он мог все хорошо видеть.
— Ты будешь сидеть спокойно, обещаешь? Зезе будет делать сложнейшую вещь. Когда ты вырастешь, я научу тебя и ничего с тебя не возьму.
Начало быстро темнеть и я работал. На фабрике зазвучал гудок. Надо было поторопиться. Жандира уже ставила тарелки на стол. Она считала, что нас надо было накормить пораньше, чтобы затем мы не беспокоили старших.
— Зезé!.. Луис!..
Крик был такой силы, как будто кто-то находился в Мурунду[33]. Спустил Луиса со стула и сказал ему:
— Иди ты первый, я тоже уже иду.
— Зезé!.. Иди немедленно или увидишь!
— Уже иду!
Чертовка была в плохом настроении. Наверное, поссорилась с кем-либо из своих ухажеров. С конца или начала улицы.
Как, некстати, хвост уже высыхал, а крахмал склеивал пальцы, затрудняя работу.
Раздался еще более сильный крик. И почти не было света для работы.
— Зезé!..
Вот оно. Все пропало. Она уже идет разъяренная.
— Ты думаешь, я твоя прислуга? Сейчас же иди кушать.
Она резко вошла в залу и схватила меня за уши. Потащила меня в столовую и бросила на стол. Это меня разозлило.
— Не буду кушать. Не буду кушать. Не буду кушать! Я хочу закончить свой шар.
Я вырвался и бросился бегом в залу.
Она пошла за мной, озверевшая. Вместо того чтобы подойти ко мне, она направилась к столу. Всего раз у меня была красива мечта. Мой незаконченный шар превратился в разодран-ные полоски. Не удовлетворенная этим (мое изумление было таким большим, что я ничего не предпринял), она схватила меня за ноги и руки бросила на середину столовой.
— Когда я говорю, то надо меня слушаться.
Черт внутри освободился. Возмущение взорвалось как шквал. В начале, был всего лишь резкий ответ.
— Знаешь, кто ты такая? Ты шлюха.
Она приблизила лицо к моему. Ее глаза метали молнии.
— Повтори это, если есть смелость. Произноси четко каждый слог:
— Шлю-ха! Она схватила с комода кожаный ремень и начала безжалостно меня бить. Я повернулся спиной и спрятал голову между рук. Боль была не такая большая как моя ярость.
— Шлюха! Шлюха! Сукина дочь!.. Она не переставала, и мое тело стало одной огненной болью. В это время вошел Антонио. И стал на сторону моей сестры, которая так меня била, что уже начала уставать.
— Убей, убийца! Тюрьма отомстит за меня! И она били и била меня, пока я не упал на колени, опираясь на комод.
— Шлюха! Сукина дочь!
Тотока поднял меня и поставил перед собой.
— Заткни рот, Зезé, ты не можешь так оскорблять свою сестру.
— Она шлюха. Убийца. Сукина дочь! И тогда он стал бить меня по лицу, по глазам, по носу, по губам. Прежде всего, по губам.
Меня спасло бы, если услышит Глория. Она была у соседей, разговаривала с доньей Росеной, и прилетела, привлеченная криками. Ворвалась в зал, как ураган. Глория не была расположена шутить, и когда увидела, что кровь омыло мое лицо, то отбросила Тотоку в сторону, и, не смотря на то, что Жандира была старше, отодвинула ее одним толчком. Я лежал на полу, почти не открывая глаз и дыша с трудом. Она отнесла меня в спальню. Я не плакал, но зато Луис, спрятавшись в маминой комнате, страшно орал. Из страха, потому что они избивали меня.
Глория возмутилась:
— Однажды вы его убьете этого ребенка, и тогда я посмотрю, что будет! Вы чудовища, без сердца.
Она уложила меня в постель и пошла, наполнить тазик раствором целебной соли. В спальню вошел, довольно смущенный Тотока. Глория оттолкнула его.
— Вон отсюда, подлый!
— Ты не слышала, как он оскорблял?
— Он ничего не делал. Это вы его спровоцировали. Когда я вышла, он спокойно делал свой шар. У вас нет сердца. Как можно так бить своего брата?
Пока она смывала кровь, я выплюнул в тазик кусок зуба. Это подбросило жар в вулкан!
— Посмотри, что ты наделал, бессовестный! Когда тебе надо драться, то боишься и зовешь его. Трус! девять лет, а все еще мочишься в постель. Я всем покажу твой матрац и твои мокрые штаны, которые ты прячешь в шкафу каждое утро.
Затем она вышвырнула всех из спальни и заперла дверь. Зажгла лампу, так как уже наступила ночь. Стянула с меня рубашку и начала промывать мои синяки и раны на теле.
— Тебе больно, Гум?
— На этот раз болит сильно.
— Я это сделаю не больно, мой любимый чертенок. Но надо, чтобы ты немного полежал на спине, чтобы все просохло, не то одежда прилипнет и тебе будет больно.
Но больше всего у меня болело лицо. Болело от боли и ярости за такую подлость без причины.
После того, как мне стало лучше, она прилегла рядом и стала гладить мне волосы.
