что время истекло. Тогда я как раз это почувствовал.
— Завтра, — сказал я.
Она помолчала.
— А как ты собираешься это сделать?
Я уже думал об этом, оставаясь один в темной квартире. Сесть в поезд и попросту предъявить паспорт на границе — это казалось мне слишком рискованным. У меня могли спросить другие бумаги, разрешение на выезд, отметку в паспорте, удостоверение об оплате налога. Ничего этого у меня не было.
— Тем же путем, — сказал я. — Через Австрию. Через Рейн на швейцарской границе.
Я повернулся к ней:
— Не будем лучше говорить об этом. В крайнем случае — как можно меньше.
Она кивнула.
— Я взяла с собой деньги. Тебе они понадобятся. Раз ты будешь переходить границу нелегально, ты можешь их взять с собой. Их еще обменивают в Швейцарии?
— Да. Но разве они тебе не нужны?
— Я не могу иметь их при себе. На границе проверяют. Разрешается брать пару марок — не больше.
Я смотрел на нее, раскрыв рот. О чем она ведет речь? Она, наверно, оговорилась.
— Сколько у тебя денег?
— Не так уж мало. — Она быстро взглянула на меня. — Я отложила их уже давно. Они здесь.
Она указала на небольшой кожаный портфель.
— Банкноты по сто марок и пачка билетов по двадцать марок, чтобы не пришлось разменивать сотенные, если захочешь купить что-нибудь в Германии. Возьми их, не считая. Так или иначе они твои.
— Разве они не конфисковали мой текущий счет?
— Да, но с запозданием. Эти деньги я успела взять раньше. В банке мне помогли. Я берегла их для тебя и хотела как-нибудь переслать, но не знала, где ты.
— Я не писал тебе, думал, что за тобой следят. Я не хотел, чтобы тебя тоже засадили в лагерь.
— Ты молчал не только из-за этого, — спокойно сказала Елена.
— Может быть.
Мы проехали деревню с белыми вестфальскими домиками под соломенными крышами. На улице бродили молодые парни в мундирах. Из пивной доносилась песня Хорста Весселя. [10]
— Будет, война, — вдруг сказала Елена. — Ты поэтому приехал?
— Откуда ты знаешь, что будет война?
— От Георга. Ты приехал поэтому?
Я не понимал, зачем ей это нужно было знать. Ведь бегство начиналось сызнова.
— Да, Элен, — ответил я. — Это одна из причин.
— Ты хотел взять меня с собой?
— Боже мой, не говори об этом, пожалуйста, Элен, — выдавил я наконец из себя, не сводя с нее глаз. — Ты не знаешь, что это такое. Это вовсе не похоже на веселое приключение. А если начнется война, будет еще хуже. Всех немцев сразу же арестуют.
Мы затормозили у железнодорожного переезда. В палисаднике, у домика сторожа, цвели розы и георгины. Ветер тихонько трогал прутья забора, словно это были струны арфы.
Вскоре подъехали и остановились другие машины — сначала маленький «оппель» с четырьмя толстыми, серьезными господами, затем открытый зеленый двухместный автомобиль с пожилой женщиной. Наконец, совсем рядом бесшумно втиснулся большой черный «мерседес», похожий на катафалк. За рулем сидел шофер в черной эсэсовской форме, сзади расположились два офицера войск СС, с очень бледными лицами. Машина стояла так близко, что я мог бы дотронуться до нее рукой.
Пришлось ждать довольно долго, пока не прошел поезд. Елена сидела молча. Сверкающий хромом «мерседес» продвинулся вперед, почти касаясь радиатором шлагбаума. Он почему-то походил на карету для покойников, в которой везли двух мертвецов.
А ведь мы едва лишь успели заговорить о войне. И тут же возле нас возник ее призрак: черные мундиры, мертвенно-бледные лица, серебряные черепа на фуражках, черный лимузин. И сразу показалось, что тишина ночи наполнена не дыханием роз, а горьким запахом полыни и тления.
Поезд с шумом промчался мимо, похожий на грохочущую, сверкающую жизнь. Это был скорый со спальными вагонами и ярко освещенным вагоном-рестораном. Мелькнули столики, накрытые белыми скатертями.
Когда поднялся шлагбаум, «мерседес», как черная торпеда, рванулся в темноту, оставляя позади другие машины. Его фары бросали перед собой два мощных луча; в их резком свете все бледнело и теряло краски, а деревья мгновенно превращались в безжизненные черные скелеты.
— Я еду с тобой, — прошептала Елена.
— Что? Что ты сказала?
— А почему бы и нет?
Она остановила машину. Тишина обрушилась на нас, как немой удар. Потом начали проступать шумы ночи.
— Почему же нет? — спросила она вдруг. Я заметил, что она сильно волнуется.
— Неужели ты опять хочешь оставить меня одну? — Ее лицо в голубом сиянии приборов на доске управления было совсем бледным. Я вспомнил белые лица эсэсовских офицеров. Похоже было, что вокруг, в тиши июньской ночи, уже бродила смерть, касаясь то того, то другого.
И в это мгновение я понял, чего я боялся больше всего на свете: воины, которая вдруг могла разделить нас так, что мы никогда бы не нашли друг друга — даже после того, как она окончится. Ибо кто же мог надеяться — даже при величайшей самоуверенности и уповая на личное счастье — найти что-нибудь после землетрясения огромной разрушительной силы.
— Если ты приезжал не ради того, чтобы взять меня с собой, тогда это преступление, которому нет названия! Разве ты этого не понимаешь? — сказала Елена, дрожа от гнева.
— Да, — ответил я.
— Почему же ты играешь в прятки?
— Нет, — сказал я. — Я не играю. Просто ты не знаешь, что это такое.
— А ты все знаешь? Зачем же ты тогда приехал? Отвечай, но только не лги! Чтобы еще раз попрощаться?
— Нет.
— Тогда зачем же? Чтобы остаться здесь и совершить самоубийство?
Я покачал головой. Я наконец понял, что был только один возможный для нее ответ, только один ответ, который я имел право дать ей в ту минуту, даже если это было неправдой.
— Чтобы взять тебя с собой, — сказал я. — Неужели ты до сих пор этого не поняла?
Ее лицо мгновенно изменилось. Гнев исчез. Оно стало прекрасным.
— Да, — прошептала она. — Я поняла. Но ты все-таки должен был сказать мне об этом. Неужели ты этого не понимаешь?
Я собрал все мужество, что у меня было.
— Я хотел сказать тебе это сотни раз, Элен, я готов говорить тебе об этом каждую минуту. Я с удовольствием поговорю на эту тему еще раз после того, как объясню, что это совершенно невозможно.
— Нет, это возможно. У меня есть паспорт.
Я замолчал. Это слово блеснуло, будто молния, рассеивая тучи сомнения.
— У тебя есть паспорт? — повторил я. — Заграничный паспорт?
Елена открыла сумочку, достала небольшую книжку и подала мне. Это был паспорт. Значит, она имела его при себе. Я глядел
