заварить. Стаканы и рюмки — на стол! Потом, Дашенька, ты можешь поехать со своим стариком домой, к себе домой…
— Тетя, — произнесла Кройнделе, заглядывая ей в глаза, и, как показалось Эстерке, с некоторым подозрением, — вы совсем не устали, тетя? После такой дороги…
— Какой дороги?! — повернула к ней голову Эстерка. — Всего два часа в санях. В пятницу и в субботу я отдохнула.
А Алтерка был всем доволен. Он тер друг о друга свои замерзшие руки, отогревая их:
— Давай, мамка! Давай хоть в кои веки побудь веселой. Ты ведь совсем другой стала!.. Если это твой ребе устроил такое чудо, то я сам готов поверить в него… Ну, расскажи уж! Что там приключилось?
— Потом, потом! — отмахнулась от него Эстерка. — Я еще свою сумку не распаковала…
— Ну, так попозже это сделаешь!.. Я сам готов принести пожертвование ему, этому твоему ребе, забыл, как его там зовут… Здесь вокруг корчмы рассказывают, что ты все время за ним ехала, что ты ему показала путь сюда, предложила ему свой пустующий дом в Кременчуге… Это все правда?
— Потом!.. — оглядываясь вокруг, сказала ему Эстерка. — Тебе обязательно надо, чтобы эта иноверка все слышала? Она немного понимает наш язык…
— Это больше не тайна… Но почему ты не приехала сразу же вместе со своим ребе?.. Уже несколько дней, как он здесь. Вся Курская губерния ходит на головах. Ты что, стеснялась или что? Ха-ха-ха! Чтобы не сказали, что ты стала хасидкой…
— Оставь! — нетерпеливо пожала плечами Эстерка.
— Что ты так разволновалась, мамка? Что так суетишься? Сядь уже. Дай мне хоть на тебя посмотреть, расцеловать твои руки. Я уже давно этого не делал. Ты мне уже давно этого не позволяла…
2
Когда Даша ушла, а в стаканы был налит горячий чай, Эстерка стала еще веселее и шумливее.
Кройнделе, глядя на нее со стороны, немного не доверяла этой веселости. Она слишком хорошо знала строгую тетю… Зато Алтерка очень радовался и болтал, не переставая:
— Теперь, мамка, я тебя снова нашел! После стольких лет. Ты только что-то очень поседела…
— Ты посмотри, сын мой, что я привезла! — сказала Эстерка, вытаскивая из своей сумочки красивую бутылку с каким-то коричневатым напитком. Она умело вытащила из бутылки пробку и поднесла ее к носу Алтерки. — Только понюхай! Ты ведь в этом разбираешься!
— Ром! — воскликнул Алтерка, хорошенько понюхав своим изогнутым ноткинским носом, и закрыл глаза от удовольствия. Не столько от замечательного запаха, сколько от осознания самого факта, что мать предложила это ему. — Настоящий французский ром! Где ты его достала?
— А как ты думаешь? — игриво похвасталась Эстерка. — Еще в Орле у одного пленного французского офицера купила. Немало денег я ему заплатила, хотела привезти тебе хороший гостинец… — Однако посреди такой похвальбы она вдруг вспомнила… вспомнила об одном совершенно не связанном с этим деле. — Кройнделе, — сказала она, — дверь, мне кажется, после ухода Даши не заперли. Пойди, мое золотко! Запри входную дверь и дверь в сени!
И сразу же, воспользовавшись тем, что Кройндл вышла, Эстерка подлила жидкости из бутылки в чай и Алтерке, и Кройндл. Свой стакан она пропустила.
Алтерка. этого даже не заметил. Он все еще сидел с полузакрытыми глазами и разыгрывал из себя знатока:
— Ах! Ах! Запах!.. Его только на горячем ощущаешь. Это тебе не русская сивуха… — Раскрыв глаза и увидев бутылку посреди стола, он какое-то время рассматривал ее. — Можно только сказать, что ром недостаточно светел. Может быть, он немного слишком коричневый…
— Это из-за пробки цвет немного изменился… — нашла оправдание Эстерка. — Но на вкус это не повлияло. Только обмакни в него кусочек сахару. Чем больше, тем лучше.
Кройнделе тем временем заперла все двери и вернулась.
— Что это здесь так пахнет? — удивилась она. — Что-то… что-то…
— Это тебе что-то напоминает… — подсказал ей Алтерка. — В Кременчуге — помнишь? Когда мы катались по степи на тройке. Потом на станции…
— Чай с ромом! — вспомнила она. — Тете тогда стало плохо…
— Ну, дети, садитесь к столу! — перебила их Эстерка. — Теперь я могу вам уже что-то сказать. Я могу вас поздравить. Все мои скитания были не напрасны. Ребе позволил…
— Позволил… — свободнее вздохнула Кройнделе. В первый раз за сегодняшний вечер ее печальные глаза засияли.
— Тогда пусть будет в добрый час! — подмигнул ей Алтерка и сделал большой глоток из своего стакана. — О! Наслаждение! — облизнул он губы. — Именно то, что надо. Пей, Кройнделе! Не стесняйся!..
— Как-то горьковато… — скривилась Кройнделе после того, как все трое отпили из своих стаканов больше половины. — И в то же время немного приторно…
— Ха-ха! — рассмеялся чуть вульгарно Алтерка. — Тебе теперь все кажется приторным. То тебе хочется, а то становится приторно…
— Так далеко уже зашло дело? — взгляд Эстерки стал пронзительным. — На каком месяце?
— Алтерка! — опустила голову Кройндл. — Как ты можешь?
Он тут же спохватился, что подобная легкомысленная шуточка была лишней, и попытался загладить произведенное ею неблагоприятное впечатление:
— Ну-ну! Я не это имел в виду… То есть, собственно, дорогая, ты права. У рома есть какой-то привкус…
— Это вам кажется!.. — возразила Эстерка. — Я уже несколько раз попробовала его в дороге и ничего такого не заметила. Может быть, это чай такой слишком крепкий…
И, чтобы подать пример, она с настоящим или с притворным удовольствием принялась пить из своего стакана и выпила его до дна. Ее глаза следили при этом за молодой парой. Наверное, она теперь сама почувствовала свою власть над ними. Потому что она их обоих заворожила своим пронзительным взглядом, и они невольно поступили так же, как она…
Но Кройнделе не выдержала и, оторвавшись от чая, воскликнула:
— Тетя, почему вы так смотрите?!
— Я? — коротко и странно хохотнула Эстерка — Я так смотрю, потому что оставила вас вдвоем, а вернувшись, застала уже втроем… Что ты на это скажешь, сын мой? Я правильно поняла?
Но единственный сын Эстерки ничего уже не ответил. Он, казалось, вообще не слышал того, что она ему говорила. Он не допил до конца чай из своего запотевшего стакана. Одна его ладонь блуждала по лбу, как будто он что-то обдумывал или стирал с него легкую испарину.
— Хм… — бормотал Алтерка. — Немного крепковато. Сразу ударяет в голову. Ты слишком много его налила, слишком много…
— Я больше не могу!.. — сказала Кройнделе, отодвигая свой стакан и наполовину закрывая глаза… Горько… О!..
Как только Эстерка заметила, что капли Йосефа Шика начали оказывать свое действие, выражение ее лица изменилось. Улыбавшиеся щеки опали, глаза остановились, нижняя челюсть отвисла, как у маски, изображающей удивление.
— Алтерка, — схватила
