Тебе две жертвы. И себя саму — тоже. И до конца. Не взывай ко мне, чтобы остановить! Не надо. Я не послушаюсь…
Она оттолкнула стул второй ногой. И до ее глохнувших ушей еще донесся стук упавшего стула…
Глава тридцать восьмая
Китруг отменен
1
О той дороге скитаний и страданий, которую проделал реб Шнеур-Залман от Владимира до Курска, а потом до села Пены, где он скончался, реб Дов-Бер, его сын и первый наследник его престола, рассказывает нам так:
«…И мы (из Владимира) поехали в город Осы. [443] Там мы пребывали в безопасности у реки Ока. Оттуда проехали через Рязанскую губернию, и Тамбовскую губернию, и Орловскую губернию до Курска, примерно двенадцать сотен верст, до середины месяца кислев, в сильный холод и в большой тесноте, страдая от голода и мороза. Только грубый хлеб и вода, и дым иноверческих домов. Нет более тяжелого изгнания, чем это. В каждой деревне на нас скалили зубы, ругались и проклинали нас. Лишь благодаря милосердию к нам Бога и присмотру начальства они не осмелились сделать нам чего похуже. Потому что нас ехало много, более шестидесяти подвод. И в Курск прибыла эстафета от Толстого [444] к тамошнему генералу с сообщением о том, что врага отогнали…
Оттуда мы поехали в село Пены. А там услыхали, что враг потерпел тяжелое поражение под Красным [445] и что его гонят, как собаку. И мы очень радовались. Потому что осуществилось все, что сказал отец. Ни в чем не было ошибки.
Однако если говорить о том, что касается нашего благосостояния, то мне горько до сих пор. Потому что как только мы немного пришли в себя, так упала корона с нашей головы. Из-за великой горечи и переживаний у моего отца испортилась желчь, и к тому же он сильно простудился — из-за старости и слабости. А через пять дней после того, как он ослабел и слег, его начало рвать желчью. И он больше не выдержал этого и скончался на исходе субботы, недельный раздел Торы “Шмойс”, в двадцать четвертый день месяца тевет. А я в то время был в дороге, чтобы найти квартиру в Кременчуге. Ушла слава Израиля! Да защитят нас его заслуги во все времена…»
Так писал реб Дов-Бер годы спустя виленскому хасиду и богачу реб Мойше Майзлишу. Многие подробности, касавшиеся кончины Старого ребе, он здесь упустил. Наверное, они со временем стерлись из его памяти, и осталась только боль большой утраты, которую он описывает здесь кратко и холодно.
А может быть, реб Дов-Бер умолчал об этом умышленно!.. Ведь точно так же после кончины ребе умолчали о том, что Мойшеле, его младший сын, уехал в российскую столицу и пошел по ложному пути, с которого не возвращаются. Умолчали и о том, что жена и дети беглеца от стыда уехали в Эрец-Исроэл…От такого важного дела отделались парой ничего не говорящих слов. Мол, Мойшеле, младший сын ребе, «пропал…».
Как бы то ни было, но страшная история, связанная с последней святой субботой реб Шнеура-Залмана, лишь спустя поколение стала известна широким кругам хасидов Хабада. И тогда начали поговаривать о том, что своей преждевременной кончиной вдали от дома ребе заплатил за испытание, которое было слишком большим для сил человеческих. И ради этого он вмешался в некий китруг, который сможет отменить только первосвященник, когда придет Мессия…
А то, что дошло до нас, мы перескажем здесь без изменений. В качестве кадиша по великому усопшему.
2
Пять дней подряд реб Шнеур-Залман лежал больной в селе Пены Курской губернии, с двадцатого по двадцать четвертый день месяца тевет. Его старая «медовая болезнь» из-за всех его скитаний обострилась и тяжело отразилась на его печени, к тому же он сильно простудился. Но так плохо, как в его последнюю субботу, когда в синагогах читали недельный раздел Торы «Шмойс», ему еще никогда не было.
Уже в пятницу вечером он больше ничего не мог взять в рот. Спал очень беспокойно. Поминутно просил глоток воды. Утром он молился лежа, с полузакрытыми глазами, и посреди молитвы задремал. Скоро он в страхе очнулся и спросил жену:
— Стерна, здесь не было посланца?
— В субботу — посланец? — удивилась она. — Кого ты ждешь?..
— Ах, никого, никого! — неясно пробормотал реб Шнеур-Залман и затих. Потом он снова очнулся и искал кого-то блуждающими глазами. — Посланца не было?
Так повторилось дважды.
В комнатке корчмы, которая была отдана ребе в ту субботу, кроме Стерны, никого не было. Их старший сын Дов-Бер уехал в Кременчуг искать квартиру, а Мойшеле, младший сын, ушел еще в канун субботы, чтобы принять участие в общественной молитве еврейских беженцев и не проводить время с семьей ребе, поскольку их лагерь находился от корчмы дальше, чем еврею разрешалось пройти в субботу. Поэтому ребе и его жена даже не ожидали, что Мойшеле вернется до гавдолы.
Врач из Курска, посетивший больного в пятницу, перед благословлением свечей, кроме того, прямо сказал, чтобы больного совершенно не беспокоили, потому что в его состоянии покой был самым лучшим лекарством. И старая Стерна делала что могла, чтобы никого не допускали к больному, и обслуживала его в полном одиночестве, как бы трудно ей ни было.
Ближе к ночи реб Шнеуру-Залману стало легче. Он очнулся, словно от обморока, попросил воды для омовения рук, прочитал вечернюю молитву сидя и провел обряд гавдолы над стаканом теплого молока, от которого едва отпил. Он погасил гавдольную свечу в остатках молока и задумался.
Когда Стерна увидала, что лицо ребе мрачно, она присела рядом с ним и спросила, почему он такой грустный? Ведь каждый раз после гавдолы он был полон надежды и радости в преддверии начинающейся новой недели…
Реб Шнеур-Залман ответил ей на это, что, если бы не такая слабость, он, собственно, должен был бы сейчас поститься, потому что ему приснился дурной сон. Он только не помнит, когда точно. Сегодня днем или вчера ночью…
А когда Стерна стала приставать к нему, чтобы он рассказал, что ему приснилось, ребе резким голосом сказал ей так:
— Трое евреев должны были бы разгадать мой сон, но я, слава Богу, знаю, что это не поможет. То, что суждено, неизбежно должно произойти. Китруг все еще велик. Зло обязательно должно быть стерто…
— Какое зло? — насторожилась Стерна. — Не то ли, что та «гостья под вуалью», невестка реб Ноты Ноткина…
— Не перебивай меня! — остановил ее реб Шнеур-Залман, подняв
