Голос позади него, отрывистый, но неторопливый, произнес:
— Прекрасный спектакль, а?
Это был Разерскилн, с сигаретой во рту, руки в карманах.
— В первый раз, — продолжал он очень словоохотливо для него, — я вижу одну из этих штук… балетный пустячок, в русском духе, знаешь… Захватывающая вещь, нахожу я. Кто этот парень, пастух?
— Мастерс, Тедди Мастерс, младший сын Гордона Мастерса.
— Ах, вот что, сын Гордона Мастерса? Так-так. Мне казалось, что я где-то его уже видел, — приветливо добавил Разерскилн. — Эта Ланчестерша в связи с ним, не так ли? Я сидел около нее, и, когда он вышел, она была вне себя. Знаем мы этот сорт женщин. Боже, что за дурни эти юнцы!
— Ты думаешь, что она им увлечена, а он нет? — вежливо продолжал разговор Джервэз.
— В этом роде. Но это никогда не продолжается долго. Да с чего бы ему и продолжаться? Молодой стремится к молодому — должен был бы, по крайней мере. Да так оно и бывает в конце концов… Ах, ужин — слава Богу! Я не знаю, какова здесь сейчас еда, но когда у них был Каммарго, этот итальянский chef, то стол у них был — одна мечта! Идешь?
— Сейчас. Должен сперва найти Филиппу. — Разерскилн, оглянувшись кругом, хихикнул.
— Желаю успеха! И советую поторопиться! Я хочу, конечно, сказать — если ты хочешь получить поесть!
Джервэз увидел Филиппу, ужинавшую с дочерью хозяйки дома, Тедди и еще целой компанией молодежи, и, когда он пробирался вперед, чей-то голос окликнул его:
— А, Джервэз!
Это была Камилла, как всегда прекрасная и спокойная, похлопывавшая по столу в знак приглашения.
— Как очаровательна ваша Филиппа! — сказала она своим милым голосом, а затем начала говорить про музыку, кончающийся сезон, про своих детей, про собственные планы на лето и о планах Джервэза.
Она отвлекла его от его мрачных мыслей, а когда потом подошла Филиппа, они все трое говорили о Сомерсете, о Шотландии, о приемах, о целом ряде забавных пустяков.
— Какая она славная! — сказала Филиппа про Камиллу. — Не правда ли?
Они возвращались домой на рассвете, и Джервэзу было приятно слышать энтузиазм Филиппы, но потом она прибавила, подавляя легкий зевок:
— Ее старшая дочь была в Нейльи, в том же пансионе, что и я. Но она далеко не так мила, как ее мать. Ее родители приезжали вдвоем навестить ее, в мой последний семестр.
Дочь Камиллы — и Филиппа, его жена!..
Да, это была ночь, которая напоминала о юности!
Джервэз решительно отогнал от себя эту мысль, сознавая, что она у него переходит уже в навязчивую идею, и сказал:
— Ваш танец был восхитителен.
И получил еще один, почти прямой «touche»:
— Нам придется его дважды повторить: у Лаусонов на следующей неделе и в «Ампире», на детском благотворительном спектакле.
— Вас ждет великая слава, — предсказал Джервэз и с усилием улыбнулся.
Самые сильные страсти нам дают иногда передышку, но тщеславие нас волнует всегда.
Ларошфуко
Сэмми, веселый, элегантный, жизнерадостный и, как утверждала его жена, глупый Сэмми, вернулся из строго деловой поездки в Париж на день раньше, чем его ожидали.
Он с удовольствием вступил в свой собственный, очень милый и очень уютный дом и спросил у своей превосходной горничной:
— Где ваша хозяйка?
Слуги не любили Фелисити и обожали Сэмми, который знал, когда они бывали простужены, никогда не бывал невежлив и на деле интересовался их братьями и возлюбленными.
Елену «разрывало надвое», как она потом говорила кухарке.
— Как молния промелькнуло в голове: должна я или не должна? И решила — не ради нее, а ради него: пожалею его. Так что я сказала: «Наверно, на пикнике, сэр, где-нибудь вниз по реке». Ну а теперь что?
— Хорошо, а где же она? — спросила кухарка.
— Да обедает с этим де Куром, — ответила Елена, — у него на квартире.
— Откуда ты знаешь?
Елена села на край кухонного стола и оправила свой маленький батистовый фартучек.
— А вот как. У Альфа был район, который раньше был у его приятеля, — это отодвигает нас на несколько месяцев назад, видишь ли! Это на Брэтон-стрит, район-то. Ну, у приятеля моего Альфа там есть еще приятель, швейцар в одном доме, который называется Викки Мэншен. Разговаривала я как-то с приятелем Альфа и вдруг вижу — наша Фелисити выскакивает из такси и шмыг в подъезд! Как раз это было около десяти часов вечера. Сам-то был на боксе или что-то в этом роде. Приятель Альфина приятеля, швейцар, вышел поболтать, а я и спрашиваю у него: «Скажите, пожалуйста, кто эта дамочка?» И он мне выкладывает всю историю. Этот де Кур таков, каким и выглядит, — ничего хорошего. А она и сейчас там.
— Но сегодня-то ты не видела, как она туда шла? — допытывалась кухарка.
— Нет, но Альф видел, а согласись, еще нет десяти минут, как он был тут.
— Ну, она получит свою порцию, — сказала злорадно кухарка.
— Я бы ужасно не хотела, чтобы он узнал, — заявила Елена, — ужасно не хотела бы.
— И я тоже, и я тоже, — согласилась кухарка, без всякого, впрочем, сочувствия. — Все-таки чертовски хорошо, что мужья и жены не знают и половины того, что знаем мы!
Подслушивать не было в характере Сэмми; говоря правду, он серьезно изучал биржевую газету «Стандарт», и его внимание было далеко от всего, кроме котировок, когда голос Елены врезался в ход его мыслей.
Он прекрасно слышал весь конец разговора, совершенно не сознавая, что он подслушивает.
Когда кухарка внесла и свою лепту в сокровищницу мировой философии, он поднялся, вышел без шляпы на улицу, подозвал такси и дал адрес дома, о котором упоминала Елена.
Он позвонил к де Куру, оттолкнул востроглазого слугу, направился прямо к закрытой двери, открыл ее и запер за собой.
Фелисити и де Кур обедали, изысканно, роскошно.
Увидев Сэмми, Фелисити под своими румянами побледнела как мел.
Она встала, попробовала заговорить, но смогла лишь беззвучно открыть и закрыть рот. Наконец она пролепетала:
— Сэмми, клянусь, что я никогда, никогда не поступала действительно дурно.
Он абсолютно игнорировал ее.
— Ну, вставайте и снимайте пиджак, — обратился он обычным, ровным голосом к де Куру и с этими словами скинул с себя свой.
Де Кур. который не был трусом, а просто опытным сердцеедом, поднялся и сказал с легким акцентом:
— Не будем глупцами. Вам, может быть, неприятно, что вы находите вашу очаровательную жену обедающей здесь наедине со мной, но это не должно выводить вас из себя. Обед не является обязательно прелюдией!.. Он может быть и самоцелью.
— Скорее, я жду, — ответил Сэмми.
Де Кур был раздосадован. Он никогда серьезно не увлекался Фелисити: она была, на его вкус, слишком себялюбива и слишком холодна. Иметь подбитый глаз или расшибленное лицо из-за женщины, которая ему ничего не дала, казалось ему чертовски глупым.
Он это и сказал, но голос его звучал хрипло.
В ответ на это Сэмми, потеряв терпение и желая положить конец пустым разговорам, нанес ему сокрушительный удар, и загорелся бой.
Фелисити забилась в дальний угол. Она не кричала и не говорила; широко раскрытыми глазами она следила, как Сэмми разбил в кровь все лицо мосье Поля де Кура, вышиб две штуки из числа его превосходных зубов и, наконец, стал трясти его, словно крысу, и швырнул на пол.
Тогда лишь Сэмми надел свой пиджак и вспомнил про нее.
Его лицо тоже было разбито, губы слегка рассечены, и он несколько невнятно сказал:
— Если ты готова? — и открыл перед ней дверь. Они ехали домой в глубоком молчании и в молчании же поднялись в свою спальню.
Войдя, Сэмми запер дверь на ключ. Он умыл лицо в ванной комнате Фелисити, а затем вернулся к жене.
— Я добьюсь правды, — сказал он ей. — Видишь ли, у нас двое детей. Так слушай же. Ты лгала мне или нет, когда говорила, что ничего действительно дурного не произошло? Подожди и выслушай меня еще минутку. Я добьюсь правды от этой свиньи, которую я только что отколотил; больше того — он мне скажет, не было ли у тебя чего еще с кем-нибудь: он на это способен! Скажи, честная ты жена или нет?
— Да, — отвечала Фелисити, — честная.
Он пристально глядел на нее, держась рукой за свой разбитый подбородок.
— И, — продолжала Фелисити взволнованно, — я люблю тебя, хотя, пожалуй, эти слова в эту минуту должны звучать безумием… Но это правда. Только, видишь ли, я принадлежу к натурам, которые все время нуждаются в стимуляции… и… ах, что толку, ведь ты никогда не поверишь, что мне вовсе не хотелось, чтобы меня целовали. Это было только ради интереса… увлечь кого-нибудь… Мы все таковы… большинство из нас, во всяком случае.
Сэм нагнулся к ней, поднял одним пальцем ее лицо вверх и строго взглянул ей в глаза.
— Я был так чертовски влюблен в тебя, — сказал он.
