Едва только Карл-Артур закончил свою речь, как в соседней комнате послышались тяжелые старческие шаги, и на пороге появилась пасторша Регина Форсиус. Она тотчас же заметила Шагерстрёма.
— Как, господин заводчик, вы снова тут?
Это вырвалось у нее просто и безыскусственно, в порыве искреннего удивления. Она не успела придумать более учтивого приветствия.
— Да, — ответил Шагерстрём. — Но сегодня мне также не повезло. Вчера я предлагал свое имение, нынче я предлагаю пасторскую усадьбу и место пастора, но мне и теперь отказывают.
Появление жены, казалось, вдохнуло мужество в старого пастора. Морщины у него на лбу снова налились кровью, он поднялся и повелительным жестом указал на дверь.
— Будет лучше, если ты сейчас пойдешь к себе, — сказал он, обращаясь к Карлу-Артуру, — и поразмыслишь над всем этим еще раз. У Шарлотты, разумеется, есть свои недостатки, обычные недостатки Лёвеншёльдов. Она вспыльчива и заносчива, но хитрой, вероломной или корыстолюбивой она не была никогда. И не будь ты сыном моего высокочтимого друга полковника Экенстедта…
Тут пасторша прервала его:
— Ясно, что нам с Форсиусом хотелось бы быть на стороне Шарлотты, — сказала она, — но не знаю, вправе ли мы брать ее под защиту на этот раз. Я тут многого не понимаю. Прежде всего я не понимаю, почему она ничего не сказала нам ни вчера, ни сегодня. Отчего обрадовалась тому, что Форсиус поехал в Озерную Дачу, и отчего просила передать поклон и благодарность за розы господину Шагерстрёму, если знала мысли Карла-Артура на этот счет? Но я не осудила бы ее только за это, не будь еще и другого.
— А в чем дело? — нетерпеливо спросил пастор.
— Почему она молчит? — сказала пасторша. — На именинах у аптекарши все уже знали о размолвке и о сватовстве. Одни ее избегали, другие поносили ее, а она и не думала оправдываться. Если бы она швырнула им в лицо чашку с кофе, я возблагодарила бы создателя, но она сидела безропотная и покорная, точно распятая на кресте, предоставив им злословить сколько душе угодно.
— Не станешь же ты обвинять ее в столь дурном поступке оттого только, что она не пожелала оправдываться! — сказал пастор.
— Возвращаясь домой, я решила испытать ее, — продолжала пасторша. — Усерднее всех поносила ее жена органиста, которую она всегда терпеть не могла. Но я позволила фру Сундлер взять меня под руку и проводить нас до самой усадьбы. Она и этому не воспротивилась. Неужто Шарлотта Лёвеншёльд допустила бы, чтобы кто-нибудь другой вел меня под руку, будь у нее совесть чиста? Я ничего не хочу сказать, я только спрашиваю.
Никто из трех мужчин не проронил ни слова. Наконец пастор промолвил с нотками усталости в голосе:
— Похоже, что сейчас мы в этом деле не разберемся. Оно, должно быть, прояснится лишь со временем.
— Простите, дядюшка, — возразил Карл-Артур, — но для меня необходимо, чтобы оно прояснилось сейчас. Мои поступки могут вызвать осуждение, если не станет ясно, что Шарлотта сама вызвала разрыв.
— Спросим ее самое, — предложил пастор.
— Мне надобен более надежный свидетель, — сказал Карл-Артур.
— Если мне позволено будет вмешаться, — сказал Шагерстрём, — то я хотел бы предложить способ добиться ясности. Речь ведь идет о том, чтобы удостовериться, вправду ли фрёкен Лёвеншёльд умышленно подстрекнула жениха на разрыв, чтобы затем иметь возможность ответить согласием на мое предложение. Не так ли?
Да, это было так.
— Я полагаю, что все это не более чем недоразумение, — продолжал Шагерстрём, — и предлагаю возобновить свое сватовство. Не сомневаюсь, что она ответит отказом.
— Но готов ли господин заводчик принять на себя все последствия? — спросил Карл-Артур. — А что, если она согласится?
— Она откажется, — ответил Шагерстрём. — И поскольку ясно, что именно я виновен в разрыве магистра Экенстедта с его невестой, то я бы хотел сделать все от меня зависящее, чтобы меж ними снова установились добрые отношения.
Карл-Артур недоверчиво рассмеялся.
— Она ответит согласием, — сказал он. — Если только ее каким-нибудь образом не предуведомят и она не будет знать, в чем дело.
— Я не имел намерения говорить с нею лично, — сказал Шагерстрём. — Я напишу ей.
Он подошел к письменному столу пастора, взял листок бумаги и перо и написал несколько строк:
«Простите, фрёкен, что я осмеливаюсь снова беспокоить вас, но, узнав от вашего жениха о расторжении помолвки, я хотел бы возобновить мое вчерашнее сватовство».
Он показал написанное Карлу-Артуру. Тот одобрительно кивнул.
— Могу я попросить, чтобы кто-нибудь из слуг отнес письмо фрёкен Лёвеншёльд? — спросил Шагерстрём.
Пастор дернул за висевшую на стене расшитую бисером сонетку, и вскоре появилась служанка.
— Альма, вы не знаете, где сейчас барышня?
— Барышня у себя в комнате.
— Отнесите ей тотчас же записку господина Шагерстрёма и скажите, что он ждет ответа.
Когда служанка вышла, в комнате воцарилось молчание. В тишине отчетливо стали слышны слабые, дребезжащие звуки старых клавикордов.
— Она как раз над нами, — сказала пасторша. — Это она играет.
Они не решались взглянуть друг на друга, а только напряженно прислушивались. Вот послышались шаги служанки на лестнице, затем отворилась дверь. Музыка стихла. «Теперь Шарлотта читает записку», — думал каждый из них.
Старая пасторша сидела, дрожа всем телом. Пастор молитвенно сложил руки. Карл-Артур бросился в кресло-качалку, и на губах его заиграла недоверчивая усмешка. Шагерстрём сидел с невозмутимым видом, какой обычно появлялся у него в те минуты, когда решались важные дела.
Наверху послышались легкие шаги. «Шарлотта садится к столу, — думали они. — Что она напишет?»
Несколько минут спустя легкие шаги прошелестели обратно к двери. Дверь отворилась и закрылась снова. Это ушла служанка.
Хотя все силились сохранять наружное спокойствие, никто из них не мог усидеть на месте. Когда девушка вошла, все они находились уже в первой комнате.
Она подала Шагерстрёму маленький листок, который он развернул и прочел.
— Она ответила согласием, — сказал Шагерстрём, и в голосе его послышалось явное разочарование.
Он прочитал письмо Шарлотты вслух:
— «Если господин заводчик готов жениться на мне после всего дурного, что обо мне говорят, то я могу ответить только согласием».
— Желаю вам счастья, господин заводчик, — сказал Экенстедт с насмешливой улыбкой.
— Но ведь это всего лишь испытание, — сказала пасторша, — и оно ни в коей мере ни к чему не обязывает господина Шагерстрёма.
— Разумеется, нет, — сказал пастор. — И Шарлотта первая…
Шагерстрём явно колебался, не зная, как ему поступить.
Тут во дворе послышался стук экипажа, и все выглянули в окно. Это подъехала к крыльцу карета Шагерстрёма.
— Я просил бы вас, господин пастор, и вас, госпожа пасторша, — произнес Шагерстрём весьма официально, — передать фрёкен Шарлотте благодарность за ее ответ. Поездка, которая была назначена уже давно, принуждает меня отлучиться на несколько недель. Но я надеюсь, что по моем возвращении фрёкен Лёвеншёльд позволит мне позаботиться об оглашении помолвки и свадьбе.
— Гина, друг мой сердечный, — сказал старый пастор, — я не могу понять Шарлотту. Придется потребовать у нее объяснений.
— Разумеется, ты совершенно прав, — поспешно согласилась пасторша. — Может, позвать ее сюда сейчас же?
Шагерстрём уехал, а Карл-Артур ушел к себе во флигель. Старики остались одни в комнате пастора. Если они хотели учинить небольшой допрос Шарлотте, то момент для этого был самый удобный.
— Вчера она отказывает Шагерстрёму, а сегодня с благодарностью принимает его предложение, — сказал старик. — Слыхано ли подобное непостоянство? Право же, я вынужден буду сделать ей небольшое внушение.
— Ей никогда не было дела до того, что говорят о ней люди, — вздохнула пасторша. — Но это уже переходит всякие границы.
Она направилась было к вышитой бисером сонетке, но внезапно остановилась в нерешительности. Проходя мимо мужа, она взглянула на его лицо. Оно было совершенно серым, если не считать пяти морщинок на лбу, которые продолжали пылать, как раскаленные уголья.
— Знаешь что? — сказала пасторша. — Я вот думаю, вполне ли ты готов к разговору с Шарлоттой. С нею ведь сладить нелегко. А что, ежели отложить разговор до после обеда? Может, к тому времени тебе удастся придумать что-нибудь поубедительнее.
Разумеется, старушке очень хотелось, чтобы ее милая компаньонка получила изрядный нагоняй, но она видела, что долгая езда и сильное душевное волнение утомили мужа. Нельзя было сейчас допускать его объяснения с Шарлоттой, которое могло бы еще больше взволновать его.
