ужасное. Он начал бить свингами [15], низко держа руки. Уолкотт закрылся. Джек послал бешеный свинг ему в голову. Потом вдруг опустил руки и левой ударил в пах, а правой как раз в то место, куда сам получил удар. Гораздо ниже пояса. Уолкотт рухнул наземь, ухватился за живот, перевернулся и скорчился.
Рефери схватил Джека и оттолкнул его в угол. Джон выскочил на ринг. Толпа все ревела. Рефери что-то говорил судьям, а затем глашатай с мегафоном вышел на ринг и объявил:
— Победа за Уолкоттом. Неправильный удар.
Рефери говорил с Джоном. Он сказал:
— Что же я мог сделать? Джек не захотел признать неправильный удар. А потом, когда ошалел от боли, сам ударил неправильно.
— Все равно он не мог победить, — сказал Джон.
Джек сидел на стуле. Я уже снял с него перчатки, и он обеими руками зажимал себе живот. Когда ему удавалось обо что-нибудь опереться, лицо у него становилось не такое ужасное.
— Подите извинитесь, — сказал Джон ему на ухо. — Это произведет хорошее впечатление.
Джек встал. Пот катился у него по лицу. Я набросил на него халат, и он под халатом прижал ладонь к животу и пошел через ринг. Уолкотта уже подняли и приводили в чувство. В том углу толпились люди. Никто из них не заговорил с Джеком. Джек нагнулся над Уолкоттом.
— Я очень сожалею, — сказал Джек. — Я не хотел ударить низко.
Уолкотт не ответил. Видно было, что ему очень скверно.
— Ну вот, теперь вы чемпион, — сказал Джек. — Надеюсь, получите от этого массу удовольствия.
— Оставьте мальчика в покое, — сказал Солли Фридмен.
— Хэлло, Солли, — сказал Джек. — Мне очень жаль, что так вышло.
Фридмен только посмотрел на него.
Джек пошел обратно в свой угол странной, запинающейся походкой. Мы помогли ему пролезть под канатом, потом провели мимо репортерских столов и дальше по коридору. Там толпился народ; многие тянулись похлопать Джека по спине. Джек, в халате, должен был пробираться сквозь всю эту толпу по пути в уборную. Уолкотт сразу стал героем дня. Вот как выигрывались пари у нас в Парке.
Как только мы добрались до уборной, Джек лег и закрыл глаза.
— Сейчас поедем в отель и вызовем доктора, — сказал Джон.
— У меня все кишки полопались, — сказал Джек.
— Мне очень совестно, Джек, — сказал Джон.
— Ничего, — сказал Джек.
Он лежал, закрыв глаза.
— Перехитрить нас вздумали, — сказал Джон.
— Ваши друзья, Морган и Стейнфелт, — сказал Джек. — Хорошенькие у вас друзья, нечего сказать.
Теперь он лежал с открытыми глазами. Лицо у него все еще было осунувшееся и страшное.
— Удивительно, как быстро соображаешь, когда дело идет о таких деньгах, — сказал Джек.
— Вы молодчина, Джек, — сказал Джон.
— Нет, — сказал Джек. — Это пустяки.
Переводчик: О.Холмская
Снег снаружи был уже выше подоконника. Проникающее в окно солнце освещало карту на стене лачуги, обшитой сосновыми досками. Солнце стояло высоко, и верхушки сугробов не мешали его лучам освещать домик. Вдоль тыльной стороны лачуги была проложена траншея, и в каждый погожий день солнце, отражаясь от стены, подтапливало снег и расширяло траншею. Был конец марта. Майор сидел в комнате за столом возле стены. Его адъютант сидел за другим столом.
Вокруг глаз майора белели ободки — следы темных очков, которые защищали глаза от слепящего снега. Лицо майора было сперва обожжено на солнце, потом покрылось загаром, а потом снова обгорело, уже поверх загара. Обожженный нос распух, и кожа на нем шелушилась. Занимаясь бумагами, майор макнул пальцы левой руки в блюдце с маслом и размазал масло по лицу, осторожно прикасаясь к коже самыми кончиками пальцев. Он аккуратно обтер пальцы о край блюдца, чтобы масло не капало с них, а потом, смазав лоб и щеки, легонько погладил пальцами нос. Закончив, он встал, взял блюдце с маслом и пошел в крохотную комнатенку, служившую ему спальней.
— Посплю немного, — сказал он адъютанту. В их армии адъютант был совсем не то, что унтер-офицер. — А ты закончи дела.
— Хорошо, signor maggiore [16], — ответил адъютант.
Он откинулся на спинку стула и зевнул. Достал из кармана книжку в бумажной обложке и раскрыл; затем положил её на стол и раскурил трубку. Облокотился на стол и принялся читать, попыхивая трубкой. Потом закрыл книжку и убрал в карман. Слишком много ещё бумажной волокиты осталось. Никакого удовольствия от чтения, пока она над душой висит. Солнце за окном скрылось за горой и больше не освещало лачугу. Вошел солдатик с охапкой небрежно порубленных сосновых сучьев.
— Потише, Пинин, — сказал ему адъютант. — Майор спит.
Пинин служил при майоре ординарцем. Он был смуглый парнишка. Растопив печь, он осторожно, стараясь не шуметь, подбросил ещё сучьев, потом закрыл дверь и удалился в сени. Адъютант снова погрузился в бумаги.
— Тонани! — окликнул майор.
— Да, signor maggiore?
— Пришли ко мне Пинина.
— Пинин! — позвал адъютант. Пинин вошел в комнату. — Тебя майор зовет, — сказал адъютант.
Пинин пересек комнату и приблизился к клетушке майора. Постучал в приоткрытую дверь.
— Signor maggiore?
— Войди, — донесся до ушей адъютанта голос майора. — И закрой дверь.
Майор лежал на койке. Пинин подошел и остановился рядом. Подушкой майору служил рюкзак, набитый каким-то бельем. Удлиненное, обожженное, намазанное маслом лицо было повернуто к Пинину. Руки майора лежали поверх одеяла.
— Тебе ведь девятнадцать?
— Да, signor maggiore.
— Ты когда-нибудь любил?
— В каком смысле, signor maggiore?
— Ну… в девчонку влюблялся?
— Я бывал с девчонками.
— Я не то имел в виду. Я спросил, влюблялся ли ты — в какую-нибудь девчонку?
— Да, signor maggiore.
— Ты и сейчас любишь девчонку? Что-то ты не пишешь ей. Я ведь все твои письма читаю.
— Да, я её люблю, — сказал Пинин. — Но просто не пишу ей.
— Ты уверен?
— Да.
— Тонани, — позвал майор, не повышая голоса. — Ты меня слышишь?
Ответа не последовало.
— Он не слышит, — сказал майор. — Так ты точно любишь девчонку?
— Да.
— И… — майор стрельнул в него глазами. — Тебя ещё не совратили?
— Не пойму, что это значит — совратили.
— Ладно, — сказал майор. — Не заносись.
Пинин потупился и уставился на пол. Майор поглядел на его смуглое лицо, смерил его взглядом с ног до головы, а потом посмотрел на его руки. И продолжил, не улыбаясь:
— Так ты и правда не хочешь… — майор приумолк. Пинин смотрел в пол. — Ты уверен, что не мечтаешь о том, чтобы… — Пинин продолжал разглядывать пол. Майор оперся головой о рюкзак и улыбнулся. Он даже почувствовал облегчение: сложностей в армейской жизни и без того было хоть отбавляй. —
