— А в-вы не останетесь?
— Без меня вам будет легче, — сказал Мейтер. — Я ухожу на всю ночь в управление. Забудьте обо мне, — добавил он. — Действуйте. И берегите себя. Пистолет при вас?
— Конечно.
— Я пришлю людей. Боюсь, что на посту вы промерзнете до костей, но атаковать сарай бесполезно. Он может пробиться.
— Т-т-тяжело вам, — сказал Сондерс.
Наступившая темнота скрыла безлюдную станцию. Внутри сарая было темно и тихо. Сондерсу даже казалось, что никакого сарая там вообще нет. Выбрав место, где не так дуло, и усевшись спиной к платформе он прислушивался к дыханию сидевшего рядом полисмена и повторял про себя, чтобы убить время (про себя он говорил не заикаясь) запомнившуюся еще со школы строчку из одного стихотворения: «Он плохой, наверно, был, раз такое заслужил». Утешительная строчка, подумал он. Для тех, кто избрал его профессию, ничего лучше и не придумаешь; потому, наверное, он и запомнил ее.
— Кого ты пригласила на обед, дорогая? — спросил начальник полиции, просунув голову в дверь спальни.
— Не важно, — отозвалась миссис Колкин. — Переоденься.
— Я думал, дорогая, — начал было начальник полиции, — шшо...
— Что, — холодно поправила его миссис Колкин.
— Новая служанка. Ты могла бы внушить ей, что я майор Колкин.
— Ты бы поторопился, — сказала миссис Колкин.
— Уж не жена ли мэра снова к нам заявится, а?
Он устало поплелся к ванной, но, подумав, тихонько спустился в столовую. Надо выпить, решил он. Если это жена мэра, за обедом пить не будут, даже нечего и думать. Сам Пайкер никогда не показывается. Да он и не винил его за это. Но ему-то самому надо же пропустить хоть стаканчик. Он быстро выпил, ополоснул стакан содовой и вытер его носовым платком. Поразмыслив, он поставил стакан туда, где, вероятней всего, будет сидеть жена мэра. Потом позвонил в управление.
— Есть новости? — без особой надежды спросил он — ведь никто даже и не подумает пригласить его в управление, чтобы посоветоваться с ним.
— Нам уже известно, где он, — послышался голос суперинтендента. — Мы окружили его и ждем рассвета.
— Могу я быть чем-нибудь полезен? Может быть, подъехать, а? Мы бы все обговорили.
— В этом нет никакой необходимости, сэр.
Он с грустью положил трубку, понюхал стакан, предназначенный для жены мэра (она наверняка ничего не заметит), и пошел наверх. «Эх, майор Колкин, майор Колкин, — с грустью подумал он. — Вся беда в том, что ты свой только среди мужчин». Увидев из окна своей гардеробной море ноттвичских огней, он почему-то вспомнил войну, трибунал и то, как забавно было сажать этих пацифистов. Его форма все еще висела в шкафу рядом с фраком, который он надевал раз в год для обеда с членами клуба «Ротари»[16] — единственная возможность побыть среди своих ребят. До него донесся слабый запах нафталина. У него вдруг поднялось настроение. «Бог мой, — подумал он, — через какую-нибудь неделю мы снова можем оказаться в таком же положении. Покажем этим чертям, кто мы такие. Интересно, а форма на меня налезет?» Он не мог отказать себе в том, чтобы примерить китель, и надел его прямо поверх вечерних брюк. Немного тесноват, это верно, но в целом — он осмотрел себя в зеркале — недурно. Чуточку жмет — надо будет немного отпустить. С его связями в графстве он через полмесяца окажется на своей прежней должности. В любом случае в эту войну работы у него будет хоть отбавляй.
— Джозеф, — услышал он голос жены, — что это ты делаешь?
Он увидел в зеркале ее отражение: она величаво застыла в дверях в своем новом черном, усыпанном блестками вечернем платье, похожая на манекен в витрине магазина.
— Сними сейчас же. Теперь за обедом от тебя будет нести нафталином. Жена мэра уже раздевается, а сэр Маркус вот-вот...
— Могла бы и сказать мне, — обиделся начальник полиции. — Да если бы я знал, что придет сам сэр Маркус... Как тебе удалось залучить к нам старикана?
— Сам напросился, — горделиво ответила миссис Колкин. — Потому-то я и позвонила жене мэра.
— А старина Пайкер придет?
— Его весь день не было дома.
Начальник полиции снял форменный китель и осторожно убрал его на место. Если бы война продлилась еще год, его бы произвели в полковники: он был в самых лучших отношениях со штабом полка, снабжая офицерскую столовую бакалейными товарами, причем цены были почти как в мирное время. В следующей войне он непременно добьется, чтобы его произвели в полковники. Послышалось шуршание автомобильных шин. Это приехал сэр Маркус. Нужно было идти вниз. Жена мэра искала под диваном своего китайского мопса, который, учуяв чужих, соскочил на пол, чтобы занять оборонительную позицию: стоя на коленях и заглядывая под бахрому покрывала, она звала его нежным голосом:
— Чинки, Чинки.
Невидимый Чинки злобно рычал.
— Ну, ну, — сказал начальник полиции, стараясь придать голосу теплые нотки, — а как Альфред?
— Альфред? — спросила жена мэра, выбираясь из-под дивана. — Это не Альфред, это Чинки. — Она понимала собеседника далеко не с первого слова. — А-а, — быстро заговорила она, — вы имеете в виду Альфреда? Опять исчез.
— Чинки?
— Да нет, Альфред.
Больше с женой мэра говорить было не о чем.
Вошла миссис Колкин.
— Ну как, все в порядке, дорогая? — поинтересовалась она.
— Нет, опять пропал, — поспешил ответить начальник полиции. — Если ты имеешь в виду Альфреда.
— Он под диваном, — сказала жена мэра. — И ни за что не хочет выходить.
— Я забыла предупредить вас, дорогая, — сказала миссис Колкин. — Я полагала, вам известно, что сэр Маркус совершенно не выносит собак. Конечно, если он будет сидеть там тихо...
— Бедняжка, — сказала миссис Пайкер, — такой чувствительный, сразу ведь понял, что его здесь не любят.
Начальника полиции вдруг прорвало.
— Альфред Пайкер мой лучший друг, — брякнул он. — И я никому не позволю говорить, что здесь его не любят.
Но никто не обратил на него внимания. Служанка объявила, что пришел сэр Маркус.
Сэр Маркус вошел на цыпочках. Это был очень старый больной человек с маленьким пучком белой растительности на подбородке, напоминавшей пушок цыпленка. Он производил впечатление человека, усохшего в своей одежде, как зернышко ореха в скорлупе. Он говорил с едва заметным иностранным акцентом, и было весьма трудно определить, кто он такой: то ли еврей, то ли отпрыск какого-нибудь древнего английского рода. Казалось, все города мира оставили на нем свою печать: Иерусалим, Сент-Джеймс[17] и Вена, еврейские гетто Германии и Польши и самые изысканные каннские клубы.
— Очень мило с вашей стороны, миссис Колкин, — сказал он, — дать мне возможность... — Трудно было разобрать, что он сказал: он говорил чуть ли не шепотом. Его старые черепашьи глаза оглядели всех по очереди. — Я давно хотел познакомиться...
— Сэр Маркус, разрешите вам представить леди Пайкер, жену мэра.
Он поклонился с той слегка услужливой грацией человека, который мог бы быть ростовщиком маркизы де Помпадур.
— Такая известная фигура в Ноттвиче. — В его интонациях не слышалось ни насмешки, ни покровительства Он был просто стар. Для него все были одинаковы. Это была не его забота — различать людей.
— А я полагал, вы на Ривьере, сэр Маркус, — весело сказал начальник полиции. — Выпейте хересу. Дам просить бесполезно.
— Видите ли, я не пью, — прошептал сэр Маркус. Начальник полиции тут же сник. — Я вернулся два дня назад.
— Ходят слухи, что будет война. Как вам это нравится? Брешут, как шавки из подворотни.
— Джозеф, — укоризненно сказала миссис Колкин и многозначительно покосилась на диван.
Черепашьи глаза старика немного прояснились.
— Да-да, слухи, — повторил сэр Маркус.
— Я слышал, в «Мидленд стил» опять набирают рабочих.
— Да, верно, — тихо сказал сэр Маркус.
Служанка объявила: «Кушать подано». Ее голос напугал Чинки, он зарычал под диваном, и все пережили несколько неприятных мгновений, глядя на сэра Маркуса. Но он ничего не слышал, а может, этот шум только слегка всколыхнул его подсознание, потому что, ведя миссис Колкин к столу, он раздраженно прошептал:
— Терпеть не могу собак.
— Джозеф, налей миссис Пайкер лимонаду, — сказала миссис Колкин.
Начальник полиции заметил, что пила она с явным беспокойством. Вкус, казалось, озадачил ее, она потянула носом и попробовала еще.
— В самом деле, — сказала она, — какой вкусный лимонад. Такой ароматный.
Сэр Маркус отказался от супа, отказался он и от рыбы; когда подали первое блюдо, он склонился над большой посеребренной вазой для цветов с надписью «Джозефу Колкину от сотрудников по...» (надпись бежала вокруг вазы, и конца ее не было видно) и прошептал:
— Можно мне сухой бисквит и немного кипятку? Мой врач не позволяет мне по вечерам ничего другого, — пояснил он.
— Вот несчастье, — посочувствовал начальник полиции. — Когда стареешь, ни выпить, ни поесть в свое удовольствие... — Он уставился на свой пустой стакан: ну что это за жизнь! Вырваться бы сейчас к ребятам, почувствовать себя мужчиной, в конце концов, показать им, кто их начальник.
