Анна Данарвен была рада снова оказаться в своем лондонском доме. Она покинула его вместе с сыном вскоре после смерти мужа. Его ужасная кончина, такая неожиданная, в таком раннем возрасте, стала для нее слишком тяжелым ударом. Взяв Брэна, Анна улетела во Францию. Все члены богатой шотландской семьи, которая снимала дом все эти годы и поддерживала его в прекрасном состоянии, отнеслись к ее возвращению с полным пониманием, поскольку уже присмотрели для себя еще более просторный дом. Анна тоже была отнюдь не бедна, хотя никогда не выставляла своего благосостояния напоказ. Льюэн, выдающийся ученый, оставил ее сравнительно богатой вдовой. Ее квартира в Париже и дом в Провансе были весьма комфортабельными, хотя и небольшими.
Теперь в жизни Анны назревали перемены. А ведь все, размышляла она, глядя на свой летний сад, висело на волоске. Она вернулась в Англию с вполне определенной целью: Брэна, которому исполнилось двенадцать лет, пора было отдавать в английскую школу-интернат, и его приняли в ту самую школу, в которой учился Льюэн. Брэн должен был приступить к занятиям осенью. Заботы, связанные с сыном, заставили Анну совершить несколько коротких вылазок в Англию. До этого Брэн посещал прекрасный лицей в Париже, был блестящим учеником, прекрасно успевал по математике, обожал историю и литературу и, помимо английского и французского, хорошо владел итальянским, а также прилично — латынью и греческим. Так что ближайшее будущее мальчика сомнений не вызывало. А вот что делать самой Анне? Следует ли ей остаться в Лондоне еще на некоторое время, повидаться со старыми друзьями, походить по выставкам? Но как друзья, так и выставки есть и в Париже. Сохранять ли ей и парижскую квартиру, и дом в Провансе или оставить что-то одно? А может, купить коттедж в Котсуолдзе? Недавно, проезжая по тем местам, она заметила несколько весьма симпатичных. Или в память о Льюэне и его трудах приобрести жилье в Ирландии — скажем, в Дублине или на западном побережье? Нет, она не могла всем этим заниматься, потому что сейчас самым главным был Лондон.
Возвращаясь в Лондон, в свой Лондон, Лондон Льюэна, Анна ожидала увидеть здесь хаос. Разумеется, она ехала для того, чтобы устроить Брэна в новом для него месте, а также присутствовать на свадьбе Эдварда, где надеялась повстречаться с друзьями, знакомыми и, возможно, установить связи с самыми разными людьми. Ее отец-адвокат сбежал в Америку, когда она была еще девочкой, а мать умерла, когда ей исполнилось двадцать лет. Мать Анны была многообещающей пианисткой, но отказалась от профессиональных амбиций, выйдя замуж за человека, далекого от музыки. После его исчезновения (которое устраивало обоих) она возобновила занятия музыкой и надеялась, что хотя бы Анна, которая училась игре на фортепьяно в школе, сумеет стать концертирующей пианисткой. Но и этому не суждено было сбыться, поскольку Анна вышла замуж за такого же немузыкального, хотя и абсолютно безупречного мужчину, Льюэна Данарвена, этого ангела, выдающегося ученого в области истории Ирландии. Анна познакомилась с Льюэном через Бенета, а Бенет и дядюшка Тим — через Элизабет Локсон, которая писала рассказы под разными псевдонимами и была подругой Милдред.
Глядя вниз, на сад, Анна тяжело вздохнула, затем, почувствовав, что в комнате кто-то есть, обернулась. Их было двое: Брэн и Джексон. Подбежав к ней, Брэн зарылся лицом в оборки ее платья, потом отступил назад. Взгляд у него был, как обычно, серьезным и немного хмурым. Она провела рукой по его длинным курчавым растрепанным волосам цвета темного янтаря, потом положила ладонь ему на лоб. Поверх плеча сына она смотрела на Джексона. Брэн вывернулся, словно норовистая лошадь, отошел от матери и встал у окна.
Джексон приехал с разрешения Бенета, чтобы закрепить на стене в дальнем конце сада вьющуюся виноградную лозу, упавшую на землю. Теперь задание было выполнено. Анна не могла с ходу придумать, какое бы еще поручение ему дать, но не сомневалась, что сделает это в ближайшем будущем. Ее чрезвычайно обрадовало и тронуло то, как быстро Брэн нашел общий язык с Джексоном. И вот Джексон уезжает. Улыбаясь Анне, он сделал несколько шагов вперед, чтобы взять конверт, который она ему протягивала. Улыбка у него была добрая, жизнерадостная и загадочная. Анна, в голове которой бродило много всяких странных мыслей, подумала: интересно, не удастся ли ей переманить Джексона и увезти с собой в Ирландию? Идея о том, чтобы сделать его кем-то большим, чем просто слугой, даже не возникала. В ответ на слова благодарности Джексон снова улыбнулся и поклонился. Отойдя от окна, Брэн ухватился за его рукав, и они вместе вышли из комнаты. Анна еще долго слышала, как они оживленно разговаривают и смеются в холле.
Вернувшись к окну, она посмотрела на ярко-зеленую виноградную лозу, карабкающуюся по искрящейся на солнце красно-кирпичной стене. Ее мысли снова обратились к Мэриан. Что с ней? Неужели сбежала к другому мужчине? Или мертва? Разумеется нет. Анна вернулась к собственным неотложным проблемам. «Так или иначе, в этом деле я одна и не должна ни от кого ждать помощи. Никакой», — решила она.
Эдварда, которого все так усердно искали, было и впрямь нелегко найти. Может, он умер? Или потерял рассудок? А вдруг разыскал Мэриан и убил? В конце концов, разве не был он всегда чуть-чуть «с приветом»? Вероятно, он вообще покинул Англию.
Первую так называемую брачную ночь Эдвард провел в Хэттинг-Холле, а к вечеру следующего дня вернулся в Лондон, где пробыл ночь и весь день, прячась от всех и получая информацию только от полиции. Рано утром он покинул Лондон и провел сутки в Солсбери, в отеле, который хорошо знал, — просто сидел в номере и думал. Потом отправился дальше, в Дорчестер, и там сделал остановку.
На бледно-голубом небе светило солнце. Эдвард почти ничего не ел в отеле, поэтому теперь жадно набросился на хлеб с маслом, яйца и кофе в маленькой чайной, которую помнил по предыдущим приездам. Поев, он в очередной раз связался с полицией, после чего выехал из Дорчестера по дороге, которая вела вдоль берега, разветвляясь на массу переплетающихся лабиринтом маленьких дорожек, сбегающих к морю. Наконец очень осторожно он въехал на покрытый песком и галькой пляж и остановился неподалеку от воды. Выбрался из машины, запер ее и, время от времени оборачиваясь, пошел по выгоревшей траве, топча засохшие дикие цветы, туда, где кончалась земля и лежали лишь голые камни. Потоптавшись на месте, он направился по камням дальше, к морю, и подошел к месту, где, заворачиваясь бурунами, волны то набегали на громоздившиеся у кромки воды камни, то откатывали назад. Обернувшись, Эдвард еще раз проверил, на месте ли знакомая веха вдали, потом сел на камни, уже высушенные теплым дружелюбным солнцем, и долго сидел, часто моргая от хаоса ярких водяных бликов — множества крохотных зеркал, обращенных к небу. Его руки непроизвольно перебирали камни — большие и маленькие, идеально гладкие, светло-серые, темно-серые, некоторые покрытые белыми полосками, пересекающимися или закручивающимися в кольца. Он наблюдал за накатывающими на берег волнами, прислушивался к грохоту, с которым они разбивались о прибрежные камни и уволакивали их с собой на дно в вечном своем круговороте, к яростному шипению отступающих волн. Над необозримой пустынной театральной сценой побережья, на которой не было видно ни одной живой души, ни одного актера, сияло солнце.
Эдвард никуда не спешил. Вот он снова здесь, над самыми волнами, на вершине почти отвесно спускающейся к морю насыпи из гальки, которую вода уносит и приносит обратно. Зарыв нос ботинка в камешки, он почувствовал, как они слегка шевелятся под его ступней. Рев волн был оглушительным, он напоминал артиллерийскую канонаду, их мощь — устрашающей. Капли, которые разлетались при столкновении волн с камнями, жалили лицо, словно ружейная дробь. У самого берега волны казались серо-белыми, дальше вода становилась синей, она всей своей мощью, с пугающей быстротой и силой наступала на берег последовательным строем волн, похожим на бесчисленные эскадроны галопирующих коней. Горизонт был чистым и ровным, словно нарисованным черным грифелем. Никаких судов. Только море, а над головой, поднимаясь от карандашной линии горизонта, — бледно-голубое небо, по которому лениво дрейфовало несколько белых пушистых облачков. Они плыли ниже золотого сияния, которое излучало солнце, а выше небо, вдруг утрачивая свою голубизну, превращалось в напряженную неподвижность чистого света. Какой чудесный день, подумал Эдвард. Камни теплые. Прекрасная погода для плавания. Только Эдвард больше не плавал.
У Эдварда и Рэндалла были каникулы, и они совершали дальнюю поездку на велосипедах. Погода стояла великолепная, мальчики останавливались в случайных маленьких гостиницах, были свободны и счастливы — и только вдвоем. Они обожали друг друга. Рэндалл, на два года младше Эдварда, боготворил брата. Эдвард, как старший, любовно опекал и защищал Рэндалла. Им было пятнадцать и семнадцать лет. Они давно потеряли мать, и детская боль утраты начала уже притупляться, чего нельзя было сказать об их отце, тот по-прежнему очень страдал.
