– Пойдем отсюда, Джим, – прошептала Сибилла и стала пробираться через толпу; Джим покорно шел вслед за ней. Он высказал все, что думал, и на душе у него стало легче.
Когда они дошли до статуи Ахилла, девушка повернулась к брату. В глазах ее было огорчение, но на губах играла улыбка. Она укоризненно покачала головой и сказала:
– Какой же ты глупый, Джим, – глупый и злой мальчишка. Как ты можешь говорить такие ужасные вещи! Ты сам не понимаешь, что говоришь. Ты просто ревнуешь, поэтому и злишься. Ах, как бы я хотела, чтобы ты кого-нибудь полюбил! Любовь делает человека добрее, а твои слова были недобрые.
– Мне уже шестнадцать, – возразил Джим, – и я знаю, что говорю. Мать тебе не поможет. Она не сумеет тебя уберечь. Я уже начинаю жалеть, что уезжаю. Не подпиши я контракта, я послал бы к черту эту Австралию и остался бы здесь.
– Не надо столько трагизма, Джим! Ты похож на героев тех глупых мелодрам, в которых так любила играть мама. Но мне не хочется с тобой ссориться. Я ведь увидела его, а для меня это такое счастье! Прошу тебя, давай не будем ссориться. Я знаю – ты не сможешь причинить зло человеку, которого я люблю, ведь правда, Джим?
– Наверное, не смогу, если ты его действительно любишь, – ответил он нехотя.
– Я буду вечно его любить! – воскликнула Сибилла.
– А он тебя?
– И он тоже.
– Пусть только попробует обидеть тебя!
Сибилла невольно отпрянула от него. Но тут же рассмеялась и доверчиво сжала ему руку – ведь он еще сущий ребенок.
У Мраморной арки они сели в омнибус и вышли недалеко от своего убогого дома на Юстон-Роуд. Был уже шестой час, и Сибилле полагалось прилечь на часок-другой перед спектаклем. Джим настоял, чтобы и этот вечер не был исключением – тогда он сможет проститься с нею наедине. А матушка не преминула бы разыграть слезливую сцену, чего он терпеть не мог.
В комнате Сибиллы они и расстались. В сердце юноши продолжала кипеть ревность и ненависть к незнакомцу, вставшему между ними, но, когда Сибилла прильнула к нему и провела рукой по его взлохмаченным волосам, Джим смягчился и поцеловал ее с искренней нежностью. Когда он спускался по лестнице, в глазах его стояли слезы.
Внизу его дожидалась мать и, когда он вошел, стала упрекать его за опоздание. Джеймс ничего не ответил и принялся за скудный обед. По застиранной, в пятнах, скатерти ползали мухи и надоедливым роем вились над столом. Сквозь громыхание омнибусов и стук колес кебов Джеймс слышал монотонный голос матери. Так, одна за другой, уходили его последние минуты перед отъездом.
Поев, он отодвинул от себя тарелку и молча сидел, подперев голову руками. Он убеждал себя, что должен решиться и, пока еще есть время, узнать наконец всю правду. Если его подозрения обоснованны, то матери давно следовало сказать ему об этом. Миссис Вейн наблюдала за ним, догадываясь, о чем он думает, и с ужасом ожидала его вопросов. Слова механически слетали с ее губ, пальцы комкали изорванный кружевной платочек. Когда часы пробили шесть, Джим встал и направился к двери. Но по дороге остановился и оглянулся на мать. Взгляды их встретились, и в глазах ее он прочел горячую мольбу о пощаде. Это только подлило масла в огонь.
– Мама, я хочу задать тебе один вопрос, – начал он.
Миссис Вейн ничего не сказала в ответ, глаза ее бегали.
– Скажи мне, мама, ты была замужем за моим отцом? Я ведь имею право это знать.
У миссис Вейн вырвался глубокий вздох. Это был вздох облегчения. Ужасная минута, ожидание которой омрачало ей жизнь вот уже столько месяцев, наконец наступила, и страх ее вдруг исчез. Она была даже разочарована. Откровенная прямота вопроса требовала столь же прямого ответа. Боже, какая жалость – сцена была слишком внезапна и не подготовлена должным образом! Это напоминало ей неудачную репетицию.
– Нет, не была, – отвечала она, сожалея в душе, что в жизни все так грубо и просто.
– Так, значит, он был негодяй? – воскликнул юноша, невольно сжимая кулаки.
Мать покачала головой:
– Вовсе нет. Я знала, что он не свободен. Но, Боже, как мы любили друг друга! Если бы он не умер, он обязательно бы о нас позаботился. Не осуждай его, сынок. Он был твоим отцом и настоящим джентльменом. И он был очень влиятельным человеком.
У Джеймса вырвалось проклятие.
– Мне все равно, что со мной будет, – воскликнул он, – но мне важно, чтобы ничего не случилось с Сибиллой! Тот тип, который в нее влюблен или, во всяком случае, так говорит, – он ведь тоже настоящий джентльмен? И у него, конечно, тоже высокое положение в обществе?
На какое-то мгновение его матерью овладело унизительное чувство стыда. Голова ее опустилась, она трясущимися руками смахнула слезы со щек.
– У Сибиллы есть мать, – едва слышно проговорила она. – А у меня ее не было.
Джеймса пронзило острое чувство жалости. Он подошел к матери, наклонился к ней и поцеловал ее.
– Прости, мама, если я сделал тебе больно, – сказал он. – Но я не мог не спросить… Ну, что ж, мне пора. Прощай, мама! Теперь тебе надо будет заботиться только об одном твоем ребенке. Но будь уверена: если этот джентльмен обидит сестру, я все равно узнаю, кто он такой, разыщу его и убью, как собаку. Клянусь тебе в этом!
Мелодраматическое звучание угрозы и страстная порывистость жестов, сопровождавших слова Джеймса, пришлись миссис Вейн по душе: такие вещи, по ее убеждению, украшают жизнь. Она почувствовала себя в своей стихии и вздохнула свободнее. Впервые за многие месяцы она искренне восхищалась сыном. Ей бы хотелось продлить эту сцену на том же эмоциональном накале, но Джим круто оборвал разговор. Нужно было еще разыскать теплые шарфы, без которых не обойтись в таком путешествии, и пора было сносить чемоданы вниз. Слуга при меблированных комнатах, где они жили, помогал им и то вбегал в дом, то выбегал из него. Затем пришлось торговаться с извозчиком. Сцена прощания была испорчена подобного рода прозаическими мелочами. И миссис Вейн не без чувства разочарования махала из окна своим изорванным кружевным платочком вслед уезжавшему сыну. Какая возможность упущена! Она утешилась лишь тогда, когда с большим чувством продекламировала Сибилле, как она несчастна, оставшись без сына, и насколько дороже теперь ей станет единственная ее дочь. Ей понравилось, как это прозвучало, и она решила запомнить произнесенные ею слова, чтобы повторить их при первом же удобном случае. Об угрозе в адрес Прекрасного Принца, хоть она и прозвучала эффектно и мелодраматично, миссис Вейн умолчала. Она надеялась, что угроза эта пустая и когда-нибудь все они, включая Джеймса, только посмеются над нею.
– Надеюсь, ты уже слышал эту потрясающую новость, Бэзил? – такими словами лорд Генри встретил вечером того же дня Холлуорда, когда того провели в отдельный кабинет ресторана «Бристоль», где был сервирован обед на троих.
– Нет, Гарри. И что же это за новость? – спросил художник, вручая пальто и шляпу почтительно поклонившемуся официанту. – Надеюсь, не политическая? Политика меня не волнует. В палате общин едва ли найдется хоть один человек, на которого художнику стоило бы расходовать краски. Правда, со многих из них краска облезла, и их не мешало бы слегка подкрасить.
– А новость та, что Дориан Грей помолвлен, – произнес лорд Генри, наблюдая за реакцией Холлуорда.
Холлуорд вздрогнул и нахмурился.
– Дориан! Помолвлен! – воскликнул он. – Не может быть!
– Тем не менее это правда.
– И с кем же?
– С какой-то актриской.
– Мне просто не верится. Дориан не до такой степени безрассуден.
– Напротив, дорогой Бэзил, Дориан достаточно рассудителен, чтобы время от времени делать глупости.
– Но брак, Гарри, – не из разряда тех глупостей, которые делают время от времени!
– В Америке, например, так не думают, – томным голосом произнес лорд Генри. – Впрочем, я ведь не утверждал, что Дориан женится. Я лишь сказал, что он помолвлен, то есть намерен жениться, а это не одно и то же. Я, например, хорошо помню, что женился, но не припоминаю, чтобы был помолвлен, а поэтому склонен думать, что такого намерения у меня не было.
– Ты только подумай, Гарри, о происхождении Дориана, о его богатстве и положении в обществе! Такой неравный брак для него – это просто безумие!
– Если хочешь, чтобы он и в самом деле женился на этой девушке, скажи ему то, что сказал сейчас мне. Тогда такой финал неизбежен. Самые нелепые поступки человек совершает из самых благороднейших побуждений.
– Но она хоть порядочная девушка? Было бы прискорбно, если бы Дориан связал себя на всю жизнь с какой-нибудь недостойной девицей и опустился бы как в нравственном, так и в умственном отношении.
– Порядочная ли она девушка, я не знаю, зато знаю, что очень красива, а это гораздо важнее, – проговорил лорд Генри, потягивая из стакана вермут. – Я лично ее не видел, но Дориан называет ее красавицей, и в этом отношении ему можно верить. Портрет, который ты с него написал, научил его ценить красоту и в других людях. Звучит парадоксально, но это действительно так. Сегодня вечером мы увидим его избранницу воочию – разумеется, если он не забыл про наш уговор.
