– О, я сознаю свою вину, – промолвила Матильда, – я отвратительна самой себе, ибо причиняю боль родной матери. Она для меня дороже всего на свете… О, я никогда, никогда не взгляну на него снова!
– Изабелла, – сказала Ипполита, – вы посвящены в эту тайну, и что бы ни пришлось мне узнать сейчас – говорите!
– Как! – воскликнула Матильда. – Неужели я так попрала любовь матери, что она не хочет даже позволить мне самой рассказать, в чем я повинна? О, несчастная, несчастная Матильда!
– Вы слишком жестоки! – сказала Изабелла Ипполите. – Как можете вы видеть страдания этой добродетельной души и не сочувствовать им?
– Я ли не жалею свое дитя! – воскликнула Ипполита, заключая Матильду в объятия. – Я знаю, что она добра душой, исполнена благонравия, любви к ближним и чувства долга. Я охотно прощаю тебя, дорогая дочь, единственная моя надежда!
Тут девушки рассказали Ипполите об их обоюдной склонности к Теодору и о решении Изабеллы уступить его Матильде. Ипполита пожурила их за неблагоразумие и растолковала, насколько невероятно, чтобы отец любой из них согласился отдать свою наследницу за бедняка, хотя бы и благородного происхождения. Она несколько утешилась, узнав, что обе влюблены еще совсем недавно и что до сих пор у Теодора, скорей всего, не было оснований подозревать в этом ни ту, ни другую. Однако она строго наказала обеим избегать встреч и разговоров с ним. Матильда с жаром обещала неукоснительно выполнять распоряжение матери, но Изабелла, тешившая себя мыслью, что она хочет только одного – устроить брак своей подруги с Теодором, не могла твердо решиться избегать юношу и не сказала ничего.
– Я отправлюсь сейчас в монастырь, – сказала Ипполита, – и попрошу отслужить лишнюю обедню во избавление наше от всех этих бед.
– О, матушка! – воскликнула Матильда. – Вы хотите покинуть нас, хотите укрыться в святом убежище и позволить тем самым отцу осуществить свои пагубные намерения. Горе нам! На коленях умоляю вас не делать этого… Ужели вы оставите меня, чтобы я стала добычей Фредерика? Лучше я последую за вами в монастырь…
– Успокойся, дитя мое, – ответила Ипполита. – Я сейчас же вернусь. Я никогда не покину тебя – разве что мне дано будет убедиться, что такова Божья воля и что это послужит тебе же на пользу.
– Не обманывайте меня, – сказала Матильда. – Я не выйду за Фредерика, пока вы не прикажете мне. Увы! Что будет со мной?
– К чему эти возгласы? – удивилась Ипполита. – Я же обещала тебе вернуться…
– Ах, матушка! – воскликнула Матильда. – Останьтесь и спасите меня от меня самой. Тень неудовольствия на вашем лице больше значит для меня, нежели вся суровость отца. Я отдала свое сердце, и вы одна можете заставить меня взять его обратно.
– Не продолжай, – остановила ее Ипполита. – Ты не должна выказывать слабость, Матильда.
– Я могу отказаться от Теодора, – сказала та, – но неужели я должна выйти замуж за другого? Позвольте мне сопровождать вас к алтарю и навсегда затвориться от мира!
– Судьба твоя зависит от воли отца, – повторила Ипполита. – Моя мягкость в отношении тебя причинила лишь зло, если благодаря ей ты разучилась понимать, что обязана почитать отца превыше всего. Прощай, дочь моя, я ухожу молиться за тебя.
На самом деле главная цель Ипполиты состояла в том, чтобы посоветоваться с Джеромом, не может ли она с чистой совестью согласиться на развод. Она в прошлом нередко побуждала Манфреда отречься от княжества, владение которым всегда тяготило ее чувствительную душу. Вследствие этих тревог ее совести мысль о том, чтобы навеки разлучиться с Манфредом, страшила Ипполиту менее, чем могла бы страшить при других обстоятельствах.
Накануне вечером, перед тем как покинуть замок, Джером строго потребовал у Теодора ответа, почему тот объявил его перед Манфредом причастным к своему побегу. Теодор признался, что сделал это умышленно, дабы отвести подозрение Манфреда от Матильды, и добавил, что считал всеобщее уважение к Джерому как к человеку праведной и благочестивой жизни надежной его защитой от гнева тирана. Джером весьма огорчился, узнав, что его сын питает склонность к дочери князя; расставаясь с Теодором на ночь, он обещал утром изложить ему важные соображения, настоятельно требующие, чтобы он поборол свою страсть. Теодор, подобно Изабелле, слишком недавно узнал родительскую власть, чтобы покорно подчиняться решениям отца, подавляя порывы своего сердца. Его не очень занимала мысль о том, какие соображения имеет в виду Джером, а исходить из них в своем поведении он и вовсе не был расположен. Чары прелестной Матильды наложили на его душу более глубокую печать, нежели сыновние чувства. Всю ночь он предавался любовным грезам и лишь после заутрени, да и то не сразу, вспомнил, что монах велел ему прийти к гробнице Альфонсо.
Когда он наконец предстал перед Джеромом, тот сказал ему:
– Молодой человек, мне не по душе такая медлительность. Ужели ты сразу же хочешь показать, сколь мало значат для тебя повеления отца?
Теодор стал неловко извиняться и объяснил свой несвоевременный приход тем, что проснулся позже, чем следовало.
– И чей же образ являлся тебе во сне? – суровым тоном спросил монах.
Лицо Теодора залилось краской.
– Слушай, безрассудный юноша, – продолжал монах, – этому быть не до`лжно; вырви с корнем из своей груди эту преступную страсть.
– Преступную страсть? – вскричал Теодор. – Может ли преступление сопутствовать невинной красоте и добродетельной скромности?
– Грешно, – ответил монах, – любить тех, кого небо обрекло на гибель. Потомство тиранов должно быть стерто с лица земли до третьего и четвертого колена.
– Ужели Господь карает невинных за деяния преступных? – воскликнул Теодор. – У прекрасной Матильды довольно добродетелей…
– Для того чтобы погубить тебя, – прервал его монах. – Ты уже успел забыть, что свирепый тиран Манфред дважды приговаривал тебя к смерти?
– Я помню это, отец, – ответил Теодор, – но я также не забыл, что милосердие его дочери вызволило меня из его рук. Я могу забывать обиды, но не благодеяния.
– Обиды, нанесенные тебе родом Манфреда, превосходят все, что ты можешь себе представить, – сказал монах. – Не отвечай, но взгляни благоговейно на это изображение. Под этим монументом покоится прах Альфонсо Доброго, государя, наделенного всеми добродетелями, отца своего народа, гордости рода человеческого! Преклони колени, строптивый юноша, и внемли ужасному рассказу, который поведает тебе отец. Рассказ этот погасит все чувства в душе твоей и оставит в ней одну лишь священную жажду мщения. Альфонсо! Понесший тяжкую обиду государь! Пусть твоя неотмщенная тень, витающая среди воздушных струй, остановится над нами и тоже горестно внемлет тому, что мои дрожащие уста… Но что там? Кто идет сюда?
– Несчастнейшая из женщин, – отозвалась Ипполита, подходя к алтарю. – Отец мой, располагаете ли вы сейчас временем для меня? Но почему здесь этот юноша и зачем он стоит на коленях? Отчего на ваших лицах написан такой ужас? Почему у этой почтенной гробницы… О боже! Вам явилось нечто?..
– Мы возносили моления Господу, – в некотором замешательстве ответил монах, – о прекращении бед этого несчастного княжества. Присоединитесь к нам, госпожа Ипполита! Ваша безупречно чистая душа может вымолить у Бога разрешение от приговора, который, как о том ясно говорят знамения этих дней, произнесен над вашим домом.
– Я горячо молюсь о том, чтобы Господь отвратил от нас свой гнев, – сказала благочестивая Ипполита. – Вы знаете, что главной заботой моей жизни было вымолить Господне благословение для моего супруга и моих ни в чем не повинных детей. Одного из них, увы, я уже лишилась; захочет ли теперь Господь внять моей мольбе о бедной моей Матильде? Заступитесь за нее перед Богом, отец!
– Кто не захотел бы от всего сердца благословить ее? – с жаром воскликнул Теодор.
– Молчи, невоздержанный юноша, – сказал Джером. – А вы, добрая государыня, не спорьте с вышними силами! Господь дает, Господь отнимает. Благословите его святое имя и смиритесь перед его решениями.
