И тут же я наткнулась на пару, уже один вид которой свидетельствовал о страстном желании жить. Девушка, приподнявшись на цыпочки, страстным, тихим голосом шептала что-то на ухо склонившемуся к ней мужчине. Он держал ее под руку. Ее лоб упирался ему в щеку. На шум моих шагов она обернулась и подбежала ко мне.
— Знаешь, я тебя искала по всему костелу.
— Я видела — как же…
— Меня сестра Алоиза прислала за манипуляжами ксендза-пробоща. Он говорил, что нужно их заштопать… — Наклонив голову, она продолжала еще более тихим мечтательным голосом: — Он сказал, что сразу же после пасхи мы поженимся…
— Кто сказал — ксендз-пробощ?
— Ох нет! Мой нареченный…
«Мой нареченный» — эти слова не переставали звучать в моих ушах, когда я чистила подсвечники, устанавливала кадушки с деревцами, перетаскивала тяжелые горшки с цветами, подметала пол в часовне и окропляла зелень водой. В голосе Гельки, когда она произносила эти слова, звучала гордость и сладость.
После пасхи и она покинет нас, как покинула в свое время Рузя. Была она моей подругой, а теперь здесь ничего-то ее уже не касается. Есть у нее свой нареченный.
Несмотря на то, что плащаница выглядела великолепно и в награду за свои труды я по возвращении в приют получила масляные оладьи, спать ложилась я грустная, как никогда.
Было еще совсем темно, когда, отбросив одеяло, я начала одеваться.
Гелька потянулась в кровати, зевнула и, не открывая глаз, спросила:
— Уже идешь? Еще пяти нет…
— У меня есть дело к служителю.
Гелька уселась на койке, широко развела руки, словно намереваясь кого-то обнять.
— Я так счастлива. Через неделю ничто из всего этого уже не будет меня касаться.
— Чем же ты будешь жить?
— Он получает в деревне место органиста. А я могла бы учить детей.
— Кто же будет тебе платить за это?
— Какая ты сегодня дотошная! Уж мой муж как-нибудь постарается, чтобы я не умерла с голоду.
— Как бы не так! — Расстроенная тем, что мне нужно идти убирать часовню, когда все еще храпят, я добавила с раздражением: — Он станет органистом, а ты будешь церковной привратницей. И должна будешь вычищать костел так же вот, как и я.
— Но он может и по-другому зарабатывать. Будет играть на свадьбах.
— Люди женятся и без музыки. А ты должна будешь целовать ручку ксендзовой прислуге, вот увидишь.
Гелька соскочила с кровати, обвила мою шею руками.
— Но ты мне сочувствуешь, правда? Я так ужасно хочу стать его женой. Ты должна быть на моей свадьбе. У него есть знакомый ксендз, который нам поможет, И ты тоже нам поможешь, хорошо?
— Хорошо… — великодушно обещала я. — А теперь пусти меня.
Гелька вскочила на койку, так что облако пыли поднялось над матрацем, и, вознеся обе руки кверху, запела: «Как заря, приход его…»
— А, вот видишь? — крикнула я с триумфом. — Это ведь совсем не свадебная песня, а всего лишь покаянная на великую пятницу! Вот увидишь, ты станешь церковной привратницей, пани органистова…
Смеясь, я выбежала из спальни…
Жена церковного служителя сказала мне через дверь, что муж поехал в лес за еловыми ветками для гроба Христова и что один из «римских солдафонов»[21] упился, а потому пожарная команда должна выделить другого.
Через боковую дверь и ризницу я пробралась внутрь костела, отодвинула решетку и вошла в часовню.
Стены были густо убраны еловыми ветками. Грядки с цветами притаились низко на полу, и только кустики солянки гордо возвышали свои ветки, увенчанные белыми соцветиями. Утопающая в полумраке и благовониях, полная торжественного обаяния, часовня предстала передо мною в совершенно ином свете.
Чем дольше я смотрела на алебастровую фигуру Иисуса, тем сильнее росло во мне радостно-тревожное ощущение, что через минуту должно произойти нечто неземное.
Вот под сводами возникнет шум. Белое облако отделится от каменного потолка и, отороченное мерцающим светом, опустится возле гроба. И я услышу голос: «Нет его — воскрес!»
Сердце начало биться у меня с такою силой, что перехватило дыхание. Я обернулась. То, что я не увидела ангела, совсем не разочаровало меня. И так все здесь было слишком прекрасно.
«Конечно, Иисуса здесь нет, — подумала я, — однако если он есть там, наверху, то может меня выслушать. — И тут же у меня вдруг вырвалось радостно, из самой глубины сердца: «Как заря, приход его…»
А потом я сразу как-то посерьезнела и, чтобы не могло быть ошибки в отношении моей просьбы, с которой обращаюсь в эту минуту, скандируя слова, я произнесла вполголоса:
— …Чтобы Гелька счастлива была с тем, кого любит, и чтобы он любил ее… чтобы они всегда были счастливы… чтобы я могла побывать на их свадьбе… дай им все то, что дать им можешь, о боже!..
Вставая с коленей, я подумала о том, что проработала до полуночи, украшая гроб Христов, и потому, может быть, господь Иисус не откажет мне в моей просьбе. Однако мечтательное настроение, неуловимое обаяние окружающего исчезли. Я почувствовала холод, каменный паркет показался мне плохо выметенным, несколько цветков завяло за ночь, две елки нужно было установить заново, потому что они накренились и могли свалиться. Было восемь часов утра, когда я возвратилась в приют. На веранде перед запертыми дверями стоял мужчина — с непокрытой головой, в сером плаще с пелериной. По этому одеянию и по черным вьющимся волосам я сразу же узнала его.
— Ка́роль!? Что ты здесь делаешь?
— У меня есть дело к матери-настоятельнице.
— Матушка не разговаривает по утрам с мужчинами. Она сейчас на молитве в часовне. Нужно прийти после обеда. Это значит — после полудня, потому что сегодня у нас великий пост и обеда не будет.
— Так я подожду, пока мать-настоятельница выйдет из часовни.
Он порылся в кармане, вынул черный гребешок и начал причесываться.
Я глядела на него, и мол подозрительность росла.
— Ты знал, что я здесь?
— Конечно, знал. Я выбрался тебя проведать.
Теперь я уже не сомневалась, что он лжет. И привел его сюда какой-то нечистый замысел. Старательное причесывание, нетерпеливое постукивание тростью по доскам возбудили во мне еще большее недоверие.
— У меня новая должность, — заявил вдруг он. — Я учу игре на фортепиано двух дочек учителя из гимназии. Дают мне там отдельную комнату, содержание и фортепиано для упражнений…
Он говорил и говорил, подробно описывая, как чутко заботится о нем семья учителя, как много теперь уроков и возможностей к тому, чтобы заработать деньги. Он лгал с удивительной наивностью, полный святой веры в то, что все сказанное им — сущая правда, поскольку оно может стать правдой — если не завтра, то в самом ближайшем будущем. Я слушала его с любопытством, стыдом и отчаянием. Этот человек — в прошлом ученик моего отца-музыканта и в течение многих лет хороший знакомый моей семьи — ни на одной должности не удерживался больше недели. Он бросал их без всякого повода и бесшумно исчезал. Его серый плащ с пелериной и непокрытая даже в самые лютые морозы голова вызывали дружеские улыбки у всех извозчиков. Не очень беспокоясь о деньгах, он ходил из деревни в деревню, хорошо известный на всю округу. Ему прощались и его ложь, и его любовь к вымыслам, и его беспричинные бегства с места на место. Как бродяга, слонялся он со своей тростью, играл на свадьбах, крестинах, настраивал музыкальные инструменты или не делал ничего, живя неизвестно чем. Несколько раз находили его гуралы зимою на дороге полуживым и забирали с собой.
— И чем ты теперь живешь?
— Мне завтра должны заплатить. Я дал взаймы учителю сто злотых и теперь сам без гроша. Если бы ты могла до завтра…
— Нет у меня. Однако могу дать тебе что-нибудь поесть. Иди через ворота во двор и подожди.
Сестру Роману мне удалось упросить. Неся тарелку с теплой кашей от вчерашнего ужина, я вышла на каменную лестницу.
Они стояли под стеной. Ка́роль обнимал Гельку.
Я отшатнулась, у меня вдруг иссякли силы. Я поставила тарелку с кашей на лавку, а сама села рядом. Они прошли мимо и, занятые друг другом, не обратили на меня внимания. Расстались они на веранде. Гелька вскинула ему руки на шею и поцеловала в губы.
Она ушла счастливая. Я слышала ее легкие шаги, когда она поднималась по лестнице, радостно напевая: «Как заря, приход его…»
Кароля я догнала уже возле калитки.
— Ты — свинья! Я знаю все, — едва сдерживая рыдания, крикнула я. — Ты пришел не к матушке, а только к Гельке! Не вздумай еще приходить сюда! Не вздумай, — слышишь?
— Было у меня для панны Гелены место.
— Ты сказал, что женишься на ней.
— А что же, не могу, что ли, жениться? Могу сделать это хоть завтра.
— Завтра не можешь, потому что завтра страстная суббота! — крикнула я в отчаянии. — И зачем ты кружил ей голову? Наобещаешь, наврешь, а потом забудешь обо всем и пойдешь себе своей дорогой.
