ухоженных пальцах тёмно-коричневую сигарету, откидывала в сторону тонкую кисть и, слегка прищуриваясь, непринуждённо выдыхала в сторону тонкую струйку дыма.
Они сидели в кафе за чашкой чёрного кофе. Как всегда, Катерина была откровенна. Она поведала Баранову, что сильно ошиблась. Его счастливый соперник оказался вовсе не героем её романа. Слишком скоро пришло прозрение, что порыв чувств, страсть и сексуальная удовлетворённость – это ещё далеко не любовь и даже не влюблённость. Деталей своей личной трагедии Катерина избегала, однако складывалось впечатление, что повёл себя её новый избранник не очень благородно, пусть с женой и развёлся. Ничего более конкретного озадаченный Баранов так доподлинно и не узнал, понял только, что завершились новые Катеринины отношения довольно быстро.
* * *
Всё глубже погружаясь в воспоминания, Баранов мрачно вздохнул. Как ярко, подумал он, тогда вспыхнули и погасли страсти, какие оставили ожоги и рубцы, скрытые от постороннего взгляда. Распались две пары, потянулись дальше по жизни четыре надломанные судьбы.
На ум пришли слова бывшего начальника, первого руководителя, с которым Баранов проработал много лет бок о бок. Опытный и мудрый наставник, он по-отечески учил незрелого, только что пришедшего с институтской скамьи Баранова: «Стержень должен быть внутри каждого человека, это обязательно». Видимо, не имелось у мягкого, покладистого Баранова этого самого внутреннего стержня. Вот и не стремились к нему его избранницы с таким жаром, с каким бежала эта полная, краснощёкая – но явно счастливая – женщина к своему ненаглядному Витюше.
Растревоженный Баранов горько усмехнулся. Только что он сам себе поставил точный диагноз, который не установило бы ему ни одно из светил медицины: патологически бездарен. Ну и кто должен встречать такого типа у дверей корпуса? Кому нужно было навещать его в больнице?
* * *
Подумалось, что с подобным нетерпением ждать его могла только Галина, только она одна, больше никто. В жизни не было у Баранова более преданной подруги.
В канун Олимпиады восьмидесятого года Москва выглядела непривычно просторно, чисто и красиво. Они познакомились на дежурстве добровольной народной дружины, когда вместе патрулировали район Чистых прудов. Сначала Баранов и Галя не очень обращали внимание друг на друга. Но делать на дежурствах было особенно нечего, однообразное хождение по периметру микрорайона никакой ощутимой пользы не приносило, город и без их вмешательства был идеально отутюжен милицией и госбезопасностью. Постепенно между ними завязались беседы, возникла взаимная симпатия, а затем установились и более близкие, дружеские отношения.
Баранов тогда только-только начинал подниматься по карьерной лестнице. Он снимал уютную комнатушку недалеко, на Покровке. Отшагав положенное количество километров по центру города, не встретив ни одного диверсанта и злостного нарушителя общественного порядка, они с Галей стали забегать к нему попить чаю. Эти посиделки после вечернего обхода всё затягивались и вскоре достигли того времени суток, когда метро уже закрыто. Галине приходилось вынужденно оставаться на ночь.
Она была наивна, открыта и невинна. Намного ниже Баранова ростом, Галя смотрела на него снизу вверх широко раскрытыми небесно-голубыми глазами и ловила каждый его взгляд, каждое слово. Воодушевлённый Баранов упивался вновь возникшим ощущением собственной значимости, чувствовал себя окрылённым и одухотворённым. Он возобновил работу над заброшенной было диссертацией, при этом настолько увлекался, что порой не мог оторваться от своих умозаключений целыми сутками.
Найдя в Галине благодарного слушателя, Баранов зачитывал ей готовые разделы. Он возбуждённо жестикулировал, комментируя созданное. Влюблённая Галя преданно, словно послушный ученик, сидела перед Барановым-учителем, поджав под себя ноги, и часами терпеливо внимала его речам. Она честно пыталась вникнуть в суть излагаемой теории, но плохо ориентировалась в профессиональных терминах. А разгорячённый Баранов, не замечая этого, возбуждаясь от собственных словесных пируэтов, вышагивал по комнате с горящими глазами и всё сильнее накручивал спираль замысловатых рассуждений.
Постепенно их отношения стали меняться. Девчоночий Галкин хвостик, который первое время возмущал придирчивого Баранова своей «детсадовостью», уже не казался таким примитивным. Вдруг появилось желание погладить, ощутить плотность и шелковистость туго стянутых волос, вдохнуть их волнующий запах. Он разглядел стройную фигурку с миниатюрной грудью и полноватыми икрами, на которую прежде почти не обращал внимания. Его перестала раздражать доминирующая жёлто-оранжевая гамма в её одежде, теперь эти цвета казались ему праздничными, нарядными.
Телефона у Гали дома не было, поэтому они каждый раз заранее назначали время встречи в условном месте. Баранов приезжал на Краснопресненскую и ждал Галину рядом с памятником, установленным в честь революционных событий 1905 года. Потом они гуляли по Шмитовскому валу и окрестным переулкам. Иногда, если позволяла капризная московская погода, заходили в маленький живописный парк на набережной, бродили там по ажурным горбатым мостикам, кормили лебедей, любовались раскидистыми плакучими ивами.
Всё складывалось слишком хорошо, так хорошо, что однажды Баранова охватил суеверный страх. Его напугала сила зарождающегося в нём чувства. Был момент в один из дождливых осенних вечеров, когда он отвлёкся на минуту от напряжённой работы, выключил слепящую настольную лампу, давая передохнуть утомлённым глазам, и его внезапно охватила нервная дрожь при мысли: а вдруг всё повторится? Вдруг за эйфорией опять последует сокрушительное падение?
Эта мысль привела Баранова к цепи рассуждений: «Ведь я всё ещё чувствую боль, она сидит во мне ноющей занозой. До сих пор живёт внутри меня моя Катерина. Я не избавился от неё и, по правде говоря, не хочу этого. Она преследует меня повсюду. Её лёгкая тень со знакомой прыгающей походкой то и дело мнится мне среди мелькающих женских силуэтов. Я помню запах духов, которыми она пользовалась, и болезненно ищу его источник среди старых вещей, оставленных ею. Я слышу цокающий стук её каблуков по асфальту на бульварах, где мы гуляли вечерами. Эти призрачные столкновения с прошлым до сих пор доставляют мне ощутимые страдания. Зачем же опять осложнять себе жизнь? Быть может, лучше закончить всё сейчас, на высокой ноте, пока не произошло очередной катастрофы? Пускай память сохранит о наших отношениях с Галей только хорошее и светлое – на этой скамейке мы целовались, тут я её каждый вечер ждал, здесь мы бродили, освещаемые бледно-лунным светом большеголовых фонарей».
Он подумал, что если прервать связь с Галиной сейчас, пока их жизни ещё не так глубоко переплелись, то потом не будет жгучей невыносимой боли, не будет ночных метаний, беспокойного ворочания с боку на бок до самого рассвета. Тогда не полезут в голову фантастические варианты кровавой мести, один страшнее и изощрённее другого, не возникнет нелепое желание совершить прилюдный суицид с оставленной на видном месте запиской: «В моей смерти прошу винить…» – и так далее. Если отступить сейчас, то
