Обманщик и его маскарад - Герман Мелвилл

Неизвестно, почему, но незнакомец нагнулся, и могло бы показаться, что он сделал это с целью что-то подобрать с пола если бы он на некоторое время не застыл в этой неудобной позе, согнувшись как высокая грот-мачта под натиском бури, или как Адам под раскатами небесного грома.

Девочка потянула его за руку. Он с усилием выпрямился и покосился в сторону травника, но, из-за гордости или неприязни, быстро отвел глаза. Он уселся, немного сгорбившись, и пристроил ребенка у себя между коленей. Его мощные руки подрагивали, и он по-прежнему отворачивался, в то время как под сочувственным взглядом травника девочка устремила меланхоличный и горестный взор в пространство перед собой.

Какое-то время травник наблюдал за ними, потом сказал:

– Безусловно, вы испытываете боль, сильную боль; при мощном телосложении боль бывает острее всего. Попробуйте мое средство, – (он показал бутылочку). – Посмотрите на выражение лица этой бескорыстной особы! Поверьте, это средство может смягчить любую боль. Не хотите проверить?

– Нет, – прохрипел незнакомец.

– Что ж, очень хорошо. Желаю весело провести время, маленькая Королева Мая.

С этими словами он вежливо откланялся, словно никому не хотел навязывать свое лекарство, но уже через несколько шагов снова принялся расхваливать его и наконец добился результата. Еще один недавно прибывший пассажир, болезненный юноша из другой части корабля, задал несколько вопросов и купил бутылочку. После этого остальные как будто начали просыпаться; чешуя безразличия или предубеждения отпала от их глаз, [93] и они наконец увидели нечто привлекательное, и возможно, достойное приобретения.

Но пока травник с утроенной любезностью и оживлением занимался своей целебной торговлей, сопровождая каждую покупку дополнительными похвалами в адрес товара, сумрачный великан, сидевший в отдалении, неожиданно возвысил голос.

– Что ты сказал в предыдущий раз?

Вопрос прозвучал гулко и отчетливо, как если бы большой часовой колокол, – могучий увещеватель, – пробил один раз, и протяжный гул от его звона сопровождался бы перезвоном меньших колоколов.

Все торговые операции были приостановлены. Руки, протянутые за бальзамом, замерли в воздухе, и все взоры обратились в сторону вопрошающего. Никоим образом ни смущенный, травник возвысил голос даже более того, чем этого требовало самообладание, и ответил:

– Я сказал, и с радостью готов повторить, что Самаритянский Болеутолитель, который я держу в руке, исцеляет или облегчает любую боль, которую вы испытываете, в течение десяти минут после его применения.

– Он вызывает бессознательное состояние?

– Никоим образом. Каковы бы ни были его достоинства, они не сходны с действием опиума. Он убивает боль, но не убивает чувства.

– Ты лжешь! Есть такая боль, которую нельзя облегчить бесчувственностью и невозможно исцелить ничем, кроме смерти.

Более сумрачный великан не сказал ничего, но и этого было достаточно, чтобы разрушить оживленную торговлю. После того, как путники смерили грубого оратора взглядами с выражением смешанного испуга и восхищения, они стали переглядываться друг с другом, обмениваясь взаимным сочувствием к говорившему. Те, кто приобрел лекарство, выглядели оробевшими или пристыженными, а коротышка циничного вида с клочковатой бородой и лицом с вечным намеком на кривую ухмылку, сидевший в углу с командным обзором на сцену действия, прикрыл лицо бурой шляпой.

Но травник, не обративший внимания на оскорбительную реплику, даже если она казалась невыносимой, снова завел свой панегирик, и еще более уверенным тоном, чем раньше, стал объяснять, что его бальзам иногда бывает почти таким же эффективным при психических расстройствах, как и при физических недугах; или, вернее в таких случаях, когда одно расстройство приводит к другому и сочетается с ним, его лекарство действует особенно хорошо. Он привел пример: всего лишь три бутылочки, принятые регулярно, вылечили вдову из Луизианы (после трех недель, проведенных в темной комнате) от невралгии, вызванной горестной утратой мужа и ребенка, ушедших в одну ночь во время прошлой эпидемии. В доказательство был выдан сертификат об излечении, подписанный должным образом.

Когда он читал документ вслух, внезапный толчок сбоку едва не повалил его на пол.

Это был тот самый великан. С лицом, искаженным от бешенства, сравнимого с эпилептическим припадком, он воскликнул:

– Нечестивый игрок на струнах человеческих сердец! Змей-искуситель!

Он мог бы добавить что-то еще, но содрогнулся в конвульсиях. Потом, без дальнейших разъяснений, он взял девочку, которая следовала за ним, и нетвердой походкой вышел на палубу.

– Непорядочно и бесчеловечно! – объявил травник, когда с достоинством привел себя в порядок. После небольшой паузы, пока он изучал свой синяк, не забыв помазать его целебным бальзамом, он воспрянул с силами и тихо пожаловался:

– Нет, нет, я не стану искать компенсации. Невиновность – вот моя компенсация. Но… – он обратился к остальным, – если гневный удар этого человека не пробуждает во мне ответное возмущение, должно ли это злостное недоверие побуждать вас к тому же? Я искренне надеюсь, – он гордо возвысил голос и поднял руку, – ради чести и человечности, я надеюсь, что несмотря на это коварное нападение Самаритянский Болеутолитель сохраняет незыблемое доверие среди всех, кто слышит меня!

Но, несмотря на его травму, взывавшую к состраданию, его слова почему-то не произвели впечатление на слушателей и не вызвали особого энтузиазма. Тем не менее, до конца верный своему пафосу, он продолжил вдохновенные призывы, несмотря на откровенную недоброжелательность, пока, словно в ответ на беззвучный призыв снаружи, не поспешил к выходу со словами: «Иду, я уже иду!»

– Мы не скоро снова увидим этого типа, – заметил джентльмен с темно-рыжими волосами, обратившись к своему соседу с крючковатым носом. – Ни разу не видел, чтобы спекулянта так быстро разоблачили.

– Думаете, такое разоблачение справедливо?

– Справедливо? Это правильно.

– Предположим, что на Парижской бирже появился Асмодей, [94] распространяющий брошюры с подлинными мыслями и планами всех биржевых спекулянтов; что будет справедливого в делах Асмодея? Или, по словам Гамлета, «это значило бы рассматривать вещи слишком мелко»? [95]

– Не будем вдаваться в это, Но, поскольку вы признаете его жуликом…

– Я этого не признаю; вернее, беру свои слова обратно. В конце концов, он не жулик, либо мелкий обманщик. В чем вы можете обвинить его?

– Я могу доказать, что он обманывает людей.

– Многих уважают за то же самое. И многие делают то же самое, хотя и не вполне жульничают.

– Как насчет последнего?

– Полагаю, в душе он не жулик, поскольку обманывает самого себя. Разве вы не видели, как наш лекарь воспользовался собственным фальшивым снадобьем, когда протирал синяк? Фанатичный шарлатан, а по сути глупец, хотя выглядит жуликом.

Наклонившись вперед и уставившись в пол между коленей, джентльмен с