Как ни жаль, но мое присутствие при этом важном разговоре вовсе не объяснялось интересом Фрица к моему мнению, но на самом деле меня не изгнали в спальню по другой причине. Фриц позволил мне остаться за столом, потому что я была для него чем-то вроде Рембрандта на стене или старинного мейсенского фарфора в буфете. Драгоценная и неодушевленная деталь обстановки, символ его богатства и доблести.
— Полновластный диктатор Австрии. Хороша шутка! — заплетающимся языком прервал мои унылые размышления фон Штаремберг и глотнул еще бренди. Он был пьян. Никогда в жизни не думала, что увижу этого чопорного аристократа в таком состоянии, но ведь никто не ожидал и того, что Шушниг объявит себя полновластным диктатором Австрии, а он это сделал не далее как позавчера.
— Наглость какая, — прошипел Фриц. Я не была уверена, что он имел в виду — самопровозглашенную диктатуру Шушнига или его недавние намеки на то, что австрийское правительство может взять под контроль все военные предприятия страны, в том числе заводы и компании Фрица. И то и другое в последние дни совсем выбило его из колеи.
— Мы же сами выдвинули его на этот пост. Как он смеет удалять нас от власти? — Фон Штаремберг покачнулся. Его брат протянул руку, чтобы поддержать его, но тот лишь отмахнулся от него, как от мухи.
— Вполне понятно, что он пытается исключить нас из игры. Мы единственные, кто способен воспрепятствовать этому идиотскому германо-австрийскому соглашению, которое он планирует заключить. — По каналам, все еще лояльным к Фрицу и фон Штарембергу, они выяснили, что Шушниг начал переговоры с Германией о соглашении. В обмен на обещание Гитлера сохранить независимость Австрии она должна будет привести свою внешнюю политику в соответствие с политикой Германии и позволить нацистам занимать официальные посты. Фриц с Эрнстом считали, что такая политика приведет к дипломатической изоляции Австрии и к тому, что другие европейские страны станут рассматривать австрийско-германские отношения как внутреннее дело немецкого народа. А главное, они полагали, что это просто уловка с целью ослабить Австрию перед германским вторжением. Ведь тогда у Гитлера будут свои люди в австрийском правительстве.
— Какой у нас остается политический или экономический капитал, чтобы оказать давление на Шушнига теперь, когда Гитлер с Муссолини, в сущности, пришли к согласию? Я слышал, они собираются официально скрепить свою дружбу так называемой осью Берлин — Рим. Осью чего? Еще одна пышная фраза для обозначения гитлеровской власти.
Услышав про «ось», Фриц только презрительно хмыкнул.
— Нашей главной силой всегда была способность привлечь Италию на сторону Австрии. Теперь мы этого не можем, потому что Гитлер с Муссолини уже готовы броситься друг к другу в объятия.
Никогда еще я не слышала, чтобы у Фрица был такой подавленный голос. Он всегда был оптимистичен и уверен в себе — даже более чем.
Шатаясь, фон Штаремберг подошел к буфету, взял полную бутылку шнапса и поставил ее между собой и Фрицем. Налил обоим по полной рюмке янтарной жидкости, едва не перелив через край. Ни мою рюмку, ни рюмку Фердинанда никто наполнить не предложил: нас словно бы и не было в комнате.
— Я считаю, у нас нет другого выбора, — произнес Фриц с видом человека, признающего свое поражение. О чем это он? Какого выбора не осталось у них с фон Штарембергом?
— Это перечеркивает все, ради чего мы трудились.
— Знаю, но что же нам еще остается? Если мы по-прежнему будем стоять за сохранение независимости, потеряем и то влияние, что у нас осталось. Не говоря уже об активах. А если выведем наши ликвидные активы из Австрии до аншлюса и успеем заявить новую позицию по германо-австрийским отношениям еще до вторжения, то это не будет выглядеть так, будто нами движет только личная заинтересованность, и тогда… — Фриц умолк, предоставляя собеседнику додумать самому. Понимал ли он, что и я размышляю вместе с ними, я не знала. Может быть, ему было все равно. Вот Фердинанд — тот, кажется, и правда не уловил зловещего смысла того, о чем говорили Фриц и фон Штаремберг, — того, что они задумались о переходе на другую сторону и готовы объявить себя сторонниками объединения Австрии с Германией, чтобы сохранить свою власть и капиталы.
— Возможно, это выход, но только если вам разрешат торговать оружием… — начал фон Штаремберг и умолк, не закончив фразу. Мы с Фрицем оба понимали: это косвенный намек на его еврейское происхождение.
Фон Штаремберг был посвящен в тайну Фрица — в то, что он наполовину еврей, — пожалуй, еще раньше меня. Не считая единственного упоминания о крещении его отца во время нашей помолвки в Париже, Фриц даже со мной не заговаривал об этом еще целый год после нашей свадьбы. Только потом он рассказал, что у его отца-еврея и матери-католички была внебрачная связь, когда она служила горничной в одном из домов семьи Мандль. После рождения Фрица его отец наконец решился принять христианство, чтобы жениться на его матери и признать его законным сыном.
— В соответствии с нюрнбергскими законами мне может быть предоставлен статус «почетного арийца», — ответил Фриц на невысказанные опасения фон Штаремберга, тоже не произнося вслух слова «еврей».
— А это еще что за штука?
— Такой специальный термин, изобретение генерала Геббельса. Обозначает еврея, беззаветно преданного делу нацизма.
— То есть даже если для них вы будете считаться евреем… — Фриц поежился при этом слове, но фон Штаремберг договорил: —…вам не запретят торговать оружием.
— Да.
Фон Штаремберг откинулся на спинку стула и кивнул.
— Что ж, это меняет дело, не так ли?
Мужчины чокнулись и выпили искрящийся напиток до последней капли. Я тоже откинулась на спинку стула, ошеломленная тем, что услышала. Где-то в глубине души я понимала, что этого следовало ожидать, и все-таки не ожидала.
Мы с папой полагались на железную волю Фрица как на гарантию нашей безопасности, и теперь мне не верилось, что мой муж, при всей своей силе, богатстве и кипучей энергии все же не смог удержать Гитлера от вторжения. Но Фриц наконец пришел к заключению, что этот бой ему не выиграть, а когда он не мог победить в открытой схватке, то не считал зазорным перейти на сторону победителя.
Теперь мне предстояло засыпать в объятиях человека, готового раскрыть объятия Гитлеру.
Глава двадцать вторая
28 ноября 1936 года
Вена, Австрия
Поначалу план казался простым. Надеть маску — ту, что я не надевала уже давно, но пока еще не забыла, — и произносить то, что полагается персонажу по тексту пьесы. Только на сей раз это будет текст не какого-то неизвестного драматурга, а мой собственный. В остальном мой план не слишком отличался от премьеры спектакля. По крайней мере, так я говорила себе.
Я выжидала подходящего момента, чтобы поднять занавес и выйти, наконец, на сцену, пока Фриц не уехал в командировку. Эти поездки в отдаленные районы Восточной Европы — в «сельскую местность», как он говорил, то есть в Польшу и Западную Украину, где у него было несколько заводов, — стали куда более частым явлением, чем выезды в какие-нибудь роскошные места, по делам или ради удовольствия, как раньше. Из подслушанных разговоров я знала о цели этих поездок: она состояла в том, чтобы объединить малодоходные предприятия и избавиться от них при первой возможности, а выручку припрятать в Южной Америке, подальше от надвигающейся войны. Он продолжал эксплуатировать на полную мощность те заводы, где производились вооружение и боеприпасы по контрактам с Австрией, Испанией, Италией, латиноамериканскими странами, и те, которые, как он полагал, могли быть полезны Третьему рейху, если удастся убедить его руководителей сесть за стол переговоров с тем, кто столько лет отстаивал независимость Австрии.
В партнеры по сцене я выбрала человека пустого и недалекого. Это были самые подходящие качества для той роли, которую я отвела ему. К счастью, судьба подарила мне идеальную пешку: того, кто всегда был под рукой, кого даже Фриц не мог бы заподозрить в том, что он способен на какие-нибудь козни, да и вообще хоть на что-то способен, а главное, легкую добычу для меня: Фердинанда фон Штаремберга, брата Эрнста.
