Вне себя от волнения, мы стояли навытяжку на лестнице, ведущей к замку Шварценау, готовясь встречать Муссолини. Он прибыл при всех своих воинских регалиях, словно на парад, в сопровождении целого взвода солдат и офицеров. Фриц приветствовал диктатора Италии поклоном и рукопожатием, перешедшим в объятие, а я присела до самого пола в глубоком книксене, как велел муж, но и это закончилось не так, как предполагалось, — поцелуем моей руки.
Мы вошли в замок и после всех приветствий удалились в столовую, где дуче и самых видных представителей его окружения ожидал роскошнейший ужин из пяти блюд. Мы тщательно подготовились: на столе было много его любимых овощей, а в центре стояло великолепное блюдо из телятины. Все наши с Фрицем труды не пропали даром — столовая выглядела элегантно и изысканно. Свежевычищенные гобелены на стене обрамляли изящный столик-витрину; длинный обеденный стол, полностью раздвинутый для такого случая, был покрыт фиолетово-синей шелковой скатертью и украшен в нескольких местах темно-синими орхидеями, на фоне которых великолепно смотрелась золотая сервировка, которую Фриц привез из венской квартиры.
Когда мы уселись на свои места, слуги обошли вокруг стола и наполнили бокалы. Из всех венских слуг, которых мы привезли сюда для такого случая, только горничная Ада, переведенная по неизвестной причине в Вену с виллы Фегенберг, осталась дома: я не знала, не подстроит ли она какую-нибудь катастрофу мне назло, и не могла рисковать. Старший из наших слуг, Шнайдер, которому было поручено персональное обслуживание Муссолини, наклонил графин над хрустальным бокалом дуче. Но тот покачал головой, отказываясь от вина. Мы с Фрицем переглянулись. Мы забыли предупредить слуг, что Муссолини не пьет спиртного. Как мы могли допустить такую оплошность? С тревогой я взглянула на диктатора: не обиделся ли? Дуче был занят, он сосредоточенно и методично жевал свой любимый салат с чесноком. Кажется, все в порядке.
Скромно опустив глаза, как нравилось Фрицу, я смотрела на диктатора сквозь ресницы. Его квадратная челюсть напомнила мне челюсть моего мужа, хотя он не выпячивал ее так демонстративно. От обоих мужчин исходило ощущение силы и уверенности, хотя дуче выглядел все же как-то внушительнее.
Как и положено хозяину, Фриц предлагал различные темы для застольной беседы. Хотя, конечно, именно за Муссолини оставался выбор, как и в каком направлении разовьется дискуссия. Разговоры о политике за обеденным столом были сегодня под строгим запретом, если только диктатор сам не поднимет этот вопрос. Поэтому мы с Фрицем заранее составили список подходящих тем, особое внимание уделив многочисленным культурным программам, которые поддерживал дуче.
Фриц заговорил о грандиозном проекте в Риме, согласно которому извилистые средневековые улочки должны были перепланировать и превратить в широкие, прямые «современные» дороги. Проект предполагал также строительство новых зданий — с жесткими линиями и глухими бетонными стенами. Мы слышали, что из-за стремления спешно построить как можно больше таких зданий и общественных сооружений проекты вышли довольно сырыми и непродуманными с архитектурной точки зрения. Однако вслух этого, конечно же, не произносили и высказывали только одобрительные мнения.
— О да, — пророкотал Муссолини. — Дороги и новые дома растут на глазах. Одновременно мы занимаемся раскопками, чтобы сохранить многие из древнеримских памятников. В Риме следует чтить всё — и древность, и современность.
— Разумеется, — вступил в разговор фон Штаремберг. — Это необходимо для единства вашего народа.
Дуче энергично кивнул.
— Вот именно. Когда у вождя нет такого великого наследия, на котором можно основать твердое правление, он вынужден полагаться на другие — менее эффективные и зачастую сомнительные — средства для укрепления своего государства. Взять хоть канцлера Гитлера. Германскому народу не досталось такой славной истории, как итальянскому, и поэтому фюреру пришлось строить государство на фантазиях об «арийской расе» и на ненависти к евреям. Это не лучшая опора для нового режима, хотя его отвращение к этой нации можно понять.
От этого высказывания про евреев и от такой готовности «понять» Гитлера с его ненавистью я внутренне содрогнулась. В Италии, в отличие от Германии, не было никаких ограничений прав евреев, и это убеждало меня, что дуче не антисемит. Теперь стало ясно, что это не так. И вот на этого человека я возлагала все надежды на независимую Австрию, свободную от государственного антисемитизма.
Диктатор еще не договорил. Он продолжал:
— Культура, безусловно, наилучшее средство, чтобы внушить народу идеологию фашизма, а фашизм — единственно верная система государственного управления для любой страны.
Мы с Фрицем замерли, а вместе с нами и гости — все они были приглашены Муссолини, за исключением фон Штаремберга и его жены, которая очень редко появлялась в свете и сопровождала мужа только на самых важных приемах. Мы-то планировали провести вечер так, чтобы избежать разговоров о политике, и на тебе — сам дуче преподносит ее на стол к первому же блюду. Диктатор продолжал жевать свой салат, а все остальные в комнате сидели словно окаменев. Никто не переговаривался, не ел и не пил.
Мне пришлось спешить на выручку.
— Дуче, если уж разговор зашел о культуре, — я слышала, что ваше любимое музыкальное произведение — Pint di Roma [4] Отторино Респиги. Это правда?
Муссолини прекратил жевать и отпил большой глоток воды. Замирая от страха, я ждала его ответа. Не покажется ли ему оскорбительным мое вмешательство? Я знала от Фрица: он предпочитает, чтобы женщины были упитанными, рожали побольше детишек, а главное, сидели дома. За исключением его любовниц, конечно.
Наконец его лицо оживилось, и он сказал:
— Вы хорошо подготовились, фрау Мандль. Эта симфония трогает меня необычайно.
— Мы с герром Мандлем пригласили лучших музыкантов Вены, чтобы они сыграли для вас после ужина. Вы не возражаете, если мы попросим их исполнить Pini di Roma? — спросила я как бы между прочим, хотя перед этим мы с Фрицем несколько часов провели с музыкантами, пока не добились от них идеального исполнения.
— Это было бы восхитительно, — ответил он с широкой улыбкой, а затем завел речь об итальянских композиторах.
Я вздохнула с облегчением от его ответа, а также от удачной смены темы. Как и все присутствующие в комнате. Фриц бросил на меня заговорщицкий взгляд и улыбнулся. Он был мной доволен — редкость в эти дни.
— Перейдем в бальный зал? — спросил Фриц, когда гости доели последние кусочки массивного захерторте и разноцветного пуншкрапфен — причудливых произведений кондитерского искусства.
Бальный зал был разделен на две части: одна — с позолоченными стульями, расставленными полукругом вокруг оркестра, а другая для танцев — пустой черно-белый мраморный пол. Мы с Фрицем заняли свои места рядом с Муссолини и стали слушать, как оркестр исполняет его любимую пьесу Респиги. Глаза диктатора были закрыты, и он покачивался в такт одухотворяющим звукам музыки. Когда смычок скрипача замер вместе с последней нотой, Муссолини вскочил на ноги и зааплодировал. Остальные гости последовали его примеру.
Музыканты заиграли классическую пьесу, подходящую для танцев, и гости выстроились вокруг площадки. Мне полагалось танцевать первый танец с нашим почетным гостем. Поскольку Муссолини приехал без супруги, Фриц пригласил жену фон Штаремберга, а дуче протянул руку мне.
Он скользнул руками по моим бокам и опустил их почти на бедра. Я, в свою очередь, осторожно положила пальцы в перчатках ему на плечи. Мы были почти одного роста. Хорошо еще, что я не оказалась выше. Фриц велел мне подобрать к платью туфли на плоской подошве: сам дуче был ростом всего около метра семидесяти, в точности как я, а он терпеть не мог женщин, которые смотрели на него сверху вниз.
Вблизи глаза у него казались стальными, а кожа грубой. Я не могла не думать о том, что мои руки лежат на плечах человека, прорвавшегося к власти благодаря бандам бывших военных, которые калечили, убивали или сажали в тюрьму любого, кто стоял у них на пути. И он не только отдавал приказы, санкционирующие насилие. У него у самого руки были в крови тех, кого он избивал лично.
