улице. Тут я заставил свое лицо исказиться гримасой боли и выжал из глаз слезу. Перекрестившись, я предложил слуге медика тело моего брата. Завтра как раз исполнится неделя с тех пор, как я его похоронил.
Иордан нахлобучил шляпу и извлек из угла палку. Палка была увесистая, с намотанным на нее солидным веревочным концом, а шляпа — черная, широкополая. Когда Иордан поднялся, мне показалось, что рядом вырос гигант. Он был намного выше, чем я предполагал. Иордан еще раз внимательно взглянул на крохотную кость, которую я ему подарил, затем швырнул ее в огонь. Мы вышли на улицу. Его железная нога ударялась о тротуар и поскрипывала, словно жестяное ведро, несомое в руке. Иордан намеревался показать мне место, куда следовало притащить труп, а мне предстояло управиться между полуночью и рассветом.
Вскоре мы миновали городские окраины. Было темным-темно, дальше дорога пошла через росные поля. Было все так же холодно, но я этого уже не чувствовал. Иордан с его единственной здоровой ногой был так стремителен, что я, обливаясь потом, с трудом за ним поспевал. Во время ходьбы все тело его непрестанно колыхалось, однако он не производил впечатления человека слабого. Иордан скорее походил на могучую машину, мчавшуюся во весь опор и мощью своей заставлявшую вибрировать до самого основания все свое машинное отделение. Я трусил за ним, с трудом переводя дух. Он был так поглощен пением валлийского похоронного гимна, что за всю дорогу не сказал мне ни слова.
Проселочная дорога в конце концов привела нас к деревянным воротам. За ними виднелся фермерский дом, погруженный в темноту. Иордан перестал петь и крикнул — раз, другой. Ответа не последовало. Он снова запел. Затем крепко уперся в землю железной ногой и палкой, служившей ему опорой при ходьбе, а здоровой ногой изо всех сил пнул ворота. Они грохнулись оземь. Все так же торопливо начали пересекать двор фермы. Из темноты с лаем, угрожающе скаля белые зубы, выскочила огромная овчарка. При ее силе и свирепости она могла легко разорвать нас на куски. Однако Иордана это не остановило, я же предпочитал держаться за его спиной. Собака подскочила к нам, припала к земле и начала красться, изготавливаясь для прыжка. Затем грозно зарычала и стремительно кинулась на Иордана, стараясь вцепиться ему в горло. Однако Иордан оказался проворнее: изловчившись. он с размаху ударил собаку палкой по голове. Удар был нанесен двумя руками. Собака рухнула на мелкую гальку, устилавшую двор фермы, и издала звук, походивший на вздох облегчения. Больше она не шевельнулась. Здоровой ногой Иордан встал на тело собаки и принялся раз за разом ударять ее палкой по голове. Он не успокоился до тех пор, пока нс вылезли собачьи мозги; все это делалось под громкое пение похоронного гимна. Я покрылся холодным потом. Наконец с собакой было покончено, Иордан вытер палку о траву у изгороди и с пением направился дальше через двор.
Показался большой дом с освещенными окнами.
— Запомни этот дом,— сказал Иордан.— Труп принесешь к черному ходу, с обратной стороны. Доброй ночи.
И он ушел в темноту, гигант в широкополой шляпе. Я вытер пот со лба. Иордан растворился в ночи, но я все еще слышал, как он распевает гимн и как поскрипывает его железная нога. Гимн был неторопливый и печальный, однако он не вселял в меня страха: казалось, во мне оборвалась жизнь.
На обратном пути я столкнул убитую собаку в канаву.
Дэнни никогда не позволял себе роскошь оставаться без работы. Поднимаясь по лестнице нашей ночлежки, я неожиданно встретился с ним взглядом: Дэнни наблюдал за мной сквозь решетку лестничных перил. От нечего делать он практиковался в стойке на руках. Мне пришлось немало потрудиться, уговаривая его сыграть роль трупа. От него требовалась самая малость — притвориться мертвым, а уж я вместе с чернокожим парнем, жившим этажом ниже, как-нибудь дотащу его до докторского дома. После того как мы получим деньги и все в доме уснут, он сможет улизнуть через окно нижнего этажа. Мы будем поджидать его поблизости. А на рассвете покинем город и — ищи ветра в поле! Дело верное. Осечки быть не может. В конце концов Дэнни согласился.
В полночь мы втроем отправились к дому Иордана. Мы это я, Дэнни и Марки. Марки был полукровка — длинноногий худощавый парень, кожа которого отливала матовым блеском пушечного металла; он был торговец случайным товаром — распродавал остатки сгоревшего при пожаре имущества, акции обанкротившихся компаний и прочую дребедень. Был он осторожен и старался сразу же разобраться в намерениях собеседника, но обычно за два-три пенса делал все, о чем его попросят. Мы шагали напрямик через поля, неся с собой свернутый мешок и доски, служившие мне прилавком на рынке, пока не подошли к дому, возле которого я уже побывал вместе с Иорданом. Дэнни разделся под деревом — снял и спрятал трико и другую одежду. Он натянул на себя старую фланелевую ночную рубаху кремового цвета, которую Марки отыскал среди разного хлама. Затем мы зашили Дэнни в мешок и уложили на доски. Было холодно и темно, хоть глаз выколи, снова пошел мелкий дождик.
Дом старого врача был погружен в темноту. Мы обогнули его и подошли к узкой, заостренной кверху деревянной двери в задней стене сада. Я шепотом спросил Дэнни, все ли у него в порядке. И получил разом двойной ответ — мой приятель застучал зубами, а в саду отрывисто, с подвыванием, залаяли собаки. Мысль о собаках мне и в голову не приходила. Что же теперь делать?
В тот же миг я услышал, как за стеной заскрипела железная нога и голос Иордана пророкотал: «На место, Фарв! На место, Энго!» Узкая стрельчатая дверь распахнулась, и в ее проеме мы неожиданно увидели Иордана, обнаженного до пояса, без парика. Он выглядел таким огромным, сильным и уродливым — торчащий нос, плотное, сплошь иссеченное тело,— что я со страху чуть было не выпустил ношу. За спиной Иордана нетерпеливо повизгивали три гончие — черные, лохматые, величиной с теленка, они старались проскользнуть мимо хозяина и наброситься на нас. Иордан строго прикрикнул на них, и мы, наконец, смогли внести Дэнни в сад. Он был почти невесом, словно на досках лежал мешок с сеном. Иордан разговаривал только с собаками. Нам он сделал знак следовать за ним и, припадая на одну ногу, пошел по усыпанной гравием дорожке, направляясь через двор к каким-то видневшимся в темноте службам. Гончие бежали рядом, не переставая
