— Женя! — окликнула она Колесникова. — Здесь будешь регистрировать? Или отвезешь в свою берлогу?
Колесников неопределенно кивнул. Он выглядел сейчас испуганным и бледным.
— Евгений Федорович! — Чемоданова вытянула шею и приблизила к нему лицо. — Что с тобой?
Колесников коротко тряхнул головой, прогоняя наваждение. Прозрачные его глаза потемнели.
— Что с тобой? — повторила Чемоданова.
Колесников взял ее под локоть и довольно бесцеремонно потянул в сторону, в щель между двумя громоздкими шкафами.
— Нина, — произнес он горячим шепотом. — Я очень тебя прошу… Узнай у этого человека.
Чемоданова повела глазами в сторону Янссона.
— Да, да… Пожалуйста. Был ли у него в роду… старик… Не знаю, как объяснить. Давно, еще до революции… Дед или прадед, я сейчас не соображу. Генерал от инфантерии… Захороненный в Александро-Невской лавре… Только не сейчас спроси, потом, при случае.
Чемоданова смотрела на Колесникова серьезным взглядом.
— Почему бы тебе самому не спросить?
— Что ты! — На лбу Колесникова даже выступила испарина. — Нет, нет. Только не я… Прошу тебя, Нина. Хорошо? — И, не дожидаясь ответа, он вышел из «будуара», оставив подсобного рабочего Ефима Хомякова в некотором смятении.
Кроме тележки Ефиму Хомякову в наследство перешла и комнатенка на втором этаже, где бывший подсобный рабочий Петр Петрович учредил свою резиденцию. Старое бюро с пузатыми выдвижными ящиками из лопнувшего от времени полисандра хранило много всякой ерунды. Тут и кастрюля без одного ушка, и цветные монтажные провода, ленты, бумага, несколько подстаканников, рваные носки и кальсоны, передержанные лекарства, бутылки из-под водки и пепси-колы и уйма прочей дребедени.
Поначалу Хомяков решил выбросить весь хлам, но передумал. Среди подобного барахла может затеряться любая вещица или документ. А в случае, если их обнаружат, всегда можно будет отбрехаться, не он хозяин свалки, не по адресу подозрения.
Настороженность, а то и страх, что в первое время угнетали Хомякова, постепенно развеялись, и он холодным расчетливым умом проникал в затеянное. Конечно, долго держать «товар» в старом скрипучем бюро дело рискованное. Взбредет кому в голову заглянуть сюда, пришло же в голову Колесникову сунуть нос в забытый всеми сундук. К тому же комнатенка не запирается — крючка нет, не то что замка. Крючок, конечно, он навесит, а с замком повременит, чтобы не вызывать подозрений. Рассохшиеся напольные доски местами образовали довольно широкие щели. Без особых усилий Хомяков приподнял одну, у самой стены. Под доской, в сыром пространстве перекрытий, можно спрятать все что угодно. Хомяков хорошо помнил ту первую диверсию с упрятанными на животе царскими марками. Ох и переволновался он тогда… На посту дежурил милиционер кавказской наружности. Он взглянул на Хомякова круглыми птичьими глазами и поинтересовался, кто такой. Хомяков пояснил.
— Бледный очень. Не больной? — спросил милиционер.
— Бледность не порок, — пошутил Хомяков, приободренный сочувственным тоном дежурного.
Милиционер явно не оценил каламбур нового подсобного рабочего, но улыбнулся, представился Чингизом Мустафаевым и предложил не стесняться, заходить в дежурку чай пить, раз теперь вместе работают. Хомяков поблагодарил, похвалил кота, что вылез из-под стола дежурного. Мустафаев пояснил, что кот общественный, поэтому остатки еды не следует выбрасывать. Кот задрал хвост и с урчанием принялся ластиться к ногам Хомякова. Умилил, стервец. Хомяков хотел было нагнуться, почесать за ушами мурлыку, но вспомнил, что на животе упрятан пакет с марками. И если он наклонится, то пакет, чего доброго, выпадет. Или захрустит на всю дежурку. При этой мысли Хомяков похолодел, резко отпихнул кота в сторону, чем вызвал недовольство дежурного милиционера…
А вообще-то все складывалось удачно. Под полом дожидались два внушительных на вид тома. Хомяков их сбросил, когда возвращал дела из читального зала в хранилище. Он уже успел просмотреть их. Личные фонды уездного помещика Колычева и лесопромышленника Лапшина Федора Аркадьевича. Поначалу Хомяков разочаровался. Сплошь закладные документы на право владения, хозяйственные поручения, сметы, переписка с управляющими и прочая лабуда. Хомяков уже пожалел было, что польстился на внешнюю солидность дел, как вдруг обнаружил в одном из них бронзовый медальон с фамильным гербом. И еще плотный лист… Поднапрягшись, Хомяков прочел о том, что в 1860 году был заключен брачный союз князя Александра Голицына с дочерью статс-секретаря, тайного советника Петра Валуева, фрейлиной Двора Екатериной Валуевой. И лист этот есть не что иное, как свидетельство о браке. Может быть, помещики Колычевы приходились каким-то образом родственниками кому-нибудь из суженых? Вникать в подобные тонкости Хомякову ни к чему, очень привлекательно выглядело свидетельство, наверняка оно найдет своего купца.
Хомяков поднял голову, прислушался. Плотно прикрытую дверь подпирала высокая спинка стула. Никаких тревожных звуков. Но медлить ни к чему.
Хомяков уже поднаторел. Это в первое время он волновался и нередко грубо отсекал лист, оставляя рваные глубокие порезы, что могли занизить товарную стоимость раритета. Приподняв лист и придерживая его, он глубоко затопил специально подобранные ножницы, двумя качками отделяя добычу. Получилось аккуратно, точно фабричным резцом. Тем же макаром он разделался с медальоном. Вернул ножницы в ящик бюро, туда же спровадил добычу. Все хорошо. А вот с делом лесопромышленника так вообще удача. Никаких ножниц. Едва Хомяков перекинул обложку, как из дела выпал лощеный лист. Плотно прильнув к поверхности стола, лист не поддавался пальцам. Ругнувшись, Хомяков подцепил лист ногтем и приблизил к глазам. Красочная виньетка обрамляла довольно зловредный текст, от которого многолетний посетитель заведений общепита Хомяков Ефим Степанович почувствовал желудочные спазмы. То было меню царского обеда в честь Святого Георгия Победоносца от 28 ноября 1888 года… Вкусив взглядом названия супов: «шотландский из черепах» и «рошаль» — Хомяков пытался вообразить, как может выглядеть «стерлядь кусками по-американски», но неудачно. Вздохнул от непонятного «лёнжа из телятины» и задумался над «мовъетами холодными». А на «жаркое из индейки с рябчиками» у Хомякова просто не хватало уже эмоций. Еще салаты, цельная спаржа, пудинг горячий из каштанов с мороженым… Что же они, гады, пили, подумал Хомяков с каким-то садистским интересом. «Пунш с мадерой»?! И все?! Хомяков в недоумении повертел меню. Кто же им поверит? Наверняка хлопнут где-нибудь коньячку армянского… «Пунш с мадерой» при таких возможностях? Держи карман… С брезгливой недоверчивостью Хомяков рассматривал меню, разрисованное художником Виктором Васнецовым. Двуглавый орел венчал хоровод буйных красок. И тут, в левом углу листа, он увидел шестиконечную звезду. Щит Давида! И не просто звезду, а еще с царской короной посередине. «Ну?! — изумился Хомяков. — Вот те раз! И сюда проникли? К царю на обед! Ах, проныры…» — Хомяков подумал, что за такое меню любой купец отвалит бешеные деньги. Ну и удача! Он порадовался за хозяина Будимира Леонидовича Варгасова. Полюбовался еще раз царским меню. Брезгливо шмыгнул носом, когда взгляд упал на шестиконечную звезду с державной короной в центре, заметил какую-то надпись, но прочесть не успел, в комнатенке послышался шорох. Хомяков вздернул голову. Щеки одутловатого лица опали и нос заострился. Показалось, нет?! Или кто следит за ним? При этой мысли колени стали ватными, а язык, казалось, набух во рту. Он повернулся спиной в сторону, откуда донесся шорох, сунул царское меню в дело и принялся торопливо приговаривать о том, что беда с этой тележкой, слишком мала, все вываливается, приходится оставлять по дороге дела… Умолк. Прислушался. Шорох не повторялся. Хомяков обернулся, и в это мгновение на стол, точно черт из преисподней вспрыгнул кот Базилио… Хомяков отпрянул. Кот поднял башку и посмотрел на Хомякова. В его голубых глазах плавали темно-синие косточки зрачков. Казалось, кот укорял Хомякова, мало того, грозил донести о его малопочтенном занятии своему покровителю Мустафаеву или в ближайшее отделение милиции.
— Ах ты, стукач хвостатый! — зашипел Хомяков. — Заикой сделать хотел?! — Он со смаком завел средний палец за большой и с оттягом угостил кота по лбу шалабаном. Кот ойкнул, присел, взмахнул лапами и, приподняв губу, показал Хомякову розовые младенческие десны. Однако спорить не стал, соскочил на пол и метнулся в темноту.
Хомяков шел по улице еще во власти страха, что подстроил ему архивный кот Базилио. Сказывались годы, раньше он давно бы пришел в себя. Вспомнилась история, что случилась в те давние времена, когда он только поступил в прозекторскую Второй Градской больницы благодаря хлопотам свояка, косогубого Матвея. Согласно уговору, он обязан был платить шоферам за доставку умерших на дому клиентов. Пятерка с носа. Недорого, если учесть, что родственники усопшего за одно бальзамирование отстегивают санитару не менее тридцатки. Но все равно обидно. Ведь шоферы и сами берут с каждой персоны по четвертному за устройство в «приличный» морг. И Хомяков отказал подвозилам в привычной пятерке… Раз его предупредили, второй, он все жадился. Ну их, думал, пусть отвыкают. И вот однажды Ефим Хомяков трудился над каким-то клиентом: румянил, пудрил, словом, приводил в товарный вид. По радио наяривали песни Пахмутовой, на электроплитке посапывал чайник, обещая нестыдный ужин — накануне довелось обряжать тещу директора гастронома. Словом, привычная обстановка… Неожиданно музыка прервалась и раздался тихий посвист. Откуда-то с потолка. Хомяков оглянулся. Покойник, что дожидался своей очереди на верхних полатях, медленно приподнял свою белую голову… Сердце Хомякова провалилось в желудок. Лампа покатилась в глаза горячим мохнатым облаком. Он упал без сознания.
