Потом узнал, что аттракцион ему подсуропили шоферы с помощью веревки, протянутой из форточки. И Хомяков понял, что надо платить. Возможно, тогда страх был иным, мгновенным, отшибающим сознание, а не долгим, с подташниванием, но все равно история с котом его встревожила не на шутку. Сколько можно, он ведь не мальчик, через месяц исполнится сорок восемь.
Хомяков дожидался зеленого сигнала светофора. Клетчатую сумку перетягивали широкие ремни. Он мог закинуть сумку за спину, но передумал — его тень походила на горбуна, а он с детства боялся горбатых. Да и сумка не очень тяжелая, килограмма полтора-два, не больше. Сумку подарил ему Варгасов. Сказал, что душа кровью исходит при мысли, как Хомяков примется заворачивать такое добро в свои кладбищенские тряпки. Обидел хозяин. Хомяков никогда не зарился на подобное барахло, все возвращал родственникам. Да разве Варгасову возразишь? Благодетель. Без него Хомяков считай уж год, как отматывал бы срок в каком-нибудь доме с решетками на окнах. Правда, был вариант в психушке отсидеться, свояк, косогубый Матвей, мог это провернуть, даже устроил экскурсию в городскую психбольницу, что размещалась в бывшей женской тюрьме, но подвернулся вариант с Варгасовым.
Светофор мигнул желтым глазом и уставился в Хомякова зеленым, точно у этого придурочного кота Базилио, впрочем, у того вроде глаза голубые. Толпа сороконожкой засеменила через переход, затягивая с собой Хомякова. Столовая, в которую нацелился Ефим Степанович, находилась по ту сторону улицы. Конечно, это не ресторан «Онега», куда привык заглядывать Хомяков, но все равно довольно сносное заведение. А в ресторан ему не успеть, к восьми надо быть у Варгасова. Раз в месяц тот проводил вечер дома, принимал гостей, улаживал дела. Привозили его в желто-красном фургоне с надписью «Аварийная». Хомяков с нетерпением ждал сегодняшней встречи, ему было чем хвастануть. И познакомились они с Варгасовым вроде бы недавно, да вот смог расположить к себе хозяин. Всем был хорош Варгасов, только вот жаден, тарелки супа не нальет. И жена ему под стать, делает вид, что не замечает такой «мелочи», как угостить гостя. Конечно, не всякого, полагал Хомяков. Кто он для них? Пешка, безмолвный исполнитель, по гроб обязанный за то внимание, что ему оказали, — супом еще его угощать. Ничего, свою тарелку супа Хомяков может и в столовке откушать.
В это время дня зал редел, и лишь нагромождение неубранной посуды свидетельствовало о недавнем столпотворении.
Хомяков огляделся, приметил относительно чистый стол и, подойдя, застолбил за собой место, водрузив на стул сумку. Место напротив тоже, видимо, заарканили, оставив на спинке стула зачуханную кепчонку. Собирая на поднос еду, Хомяков то и дело цепко возвращался взглядом к сумке. Выбор был скромный: из первых оставались щи со свиной тушенкой, из вторых — та же тушенка с картошкой, ну и компот из слив. В узком коридоре, ведущем к кассиру, Хомяков оказался за стариком, чьи длинные сивые волосы трепаной метлой ластились к сальному воротничку пиджака. Темные, словно передержанные сухари, пальцы, легонько барабанили о поднос, на котором собрался тот же набор, что и у Хомякова, плюс два стакана компота и чай.
— Много жидкости вредно, — пошутил Хомяков в затылок старику.
— Зато дешево, — отозвался старик не оборачиваясь.
Расплатившись, он мелко засеменил к столику, что приглядел Хомяков. Следом к столику причалил и Хомяков.
— Приятного аппетита, — бросил он с высоты.
Старик кивнул и, опустив голову к тарелке, с вывертом взглянул на настырного соседа мелкими стертыми глазами. И Хомяков признал в нем того самого Петра Петровича, подсобного рабочего, чью должность он сейчас занимает.
— Ну и встреча, — обрадовался Хомяков. — Привет бывшим труженикам архива, — он поставил поднос и перенес сумку на пол.
— Мы знакомы? — с любопытством отозвался Петр Петрович.
— Как же, как же… Я ведь ваш наследник. Клади ровно, кати быстро. Не узнали? — он смотрел на старика ясным ликующим взором. — Тележку у вас принимал.
— Вот вы кто! — догадался старик. — Все так быстро произошло, я и не запомнил, извините, бога ради. — И старик был рад встрече. — Присаживайтесь, прошу.
— Присяду, куда денусь, — Хомяков расположился и придвинул тарелку, — Смотрю, вроде знакомое лицо. Из одного профсоюза.
— Я, кажется, уже не член профсоюза, — улыбнулся Петр Петрович. — Лет двадцать не платил взносов. Ну их, решил, и так зарплата невеликая.
— А как же бюллетень? — всерьез поинтересовался Хомяков.
— Не болел я. Ни одного дня за десятки лет, верите? В архиве люди долго живут, я подметил. Охают, кряхтят, а держатся. То ли микроклимат особый, то ли низкий холестерин при таком окладе, то ли интересная работа, некогда хворать. Вот и я так… Сразу — раз и сдал. Хорошо еще не помер, объегорил бога, а то… — Петр Петрович резко умолк, поднес ко рту ложку.
Хомяков последовал его примеру.
Некоторое время они стучали ложками по тарелкам, чмокали, сипели, шамкали, клацали зубами и облизывали губы, словно принимали участие в общей азартной игре. Прежде чем приступить ко второму, коротко обсудили ситуацию в столовой. Отметили, что это одна из немногих в городе, где еще можно поесть, не боясь отравиться. При этом Петр Петрович вспомнил повара, который поднял престиж столовой, хороший был человек, былой закалки, фронтовик, недавно умер, попал в автомобильную катастрофу…
— Враки, — авторитетно прервал Хомяков. — Сердце прихватило, точно знаю. До архива я работал… — он запнулся, не хотелось уточнять, какое он имел отношение к медицине, еще испугается дед, не так поймет. Людей настораживают представители подобной профессии. Да и сам Хомяков, честно говоря, не думал, что прозекторское дело станет его судьбой на долгие годы. Все произошло неожиданно. Муж двоюродной сестры косогубый Матвей давно занимался этой почтенной профессией и весьма дорожил местом. Неожиданно у него обнаружили какую-то зловредную хворь, предстояла операция. Вот он и разыскал Хомякова, уговорил вступить в дело, место сохранить. «Что ты приобрел в своей дурацкой школе? Латаные носки? — говорил он. — Враньем голову ребятишкам забиваешь, учитель. А тут дело чистое, тихое… Знаешь, сколько я отвалил за место? Шесть тысяч! Тогда деньги еще ценили, не то что сейчас. Тебя же приглашаю бесплатно. Натаскаю, привыкнешь. Лучшего клиента, чем наш, мир не создавал. И не создаст. Это предел. Понял?!» После операции Матвей вернулся в должность. Так они и работали вдвоем, пока Хомяков не опростоволосился: поссорился с ребятами из ОБХСС. К тому времени у него и с Матвеем испортились отношения. Не родственные связи, запродал бы его Матвей с потрохами, а так помог, вывел на Варгасова. Сразу двух зайцев убил: оказался на высоте среди родственников, да и от опостылевшего свояка избавился, хитрец… Только испортили уже Хомякова шальные деньги, шутка ли, в иной день до двух сотенных зашибал, а тут вновь на мели. А все, что скопил, ушло на улаживание конфликта. Ребята из ОБХСС не мелочились, знали, что можно вытрясти, и трясли.
— Хомяков, говорите? — произнес Петр Петрович, тщательно вытирая вилку салфеткой. — Не родственник вы Хомяковых, что основали в нашем городе кожевенное производство?
Хомяков приподнял плечи — все может быть, но не думаю.
— Славное было семейство. Богатели и людей не забывали. В строительство городского театра деньги вложили немалые. Еще что-то… Господи, так ведь мост через реку построили. Так и назывался «Хомяков мост». Каменные львы от него остались. Благородные были люди.
— Что-то не слышал, — с тайной гордостью за фамилию ответил Хомяков. — Адмирал в роду у нас был. Со стороны матери. А так — не помню.
— Поинтересуйтесь. В архиве работаете, займитесь на досуге, девочек попросите… Назовите им теток своих или бабушек.
Хомяков развалил вилкой картофельный холмик. Есть уже не хотелось. Он с интересом вникал в слова Петра Петровича. Честно говоря, он только и помнил своего отца, часовых дел мастера. Отец был человек замкнутый, друзей не имел, с родичами не общался, собирал оперные пластинки и вечерами прослушивал их, строго сидя на табурете. Родственников отца Хомяков не знал, мимо как-то прошли, не то что со стороны матери. Там их была тьма-тьмущая, включая свояка Матвея, прохиндея, которому пробы негде ставить.
— У вас семья, дети? — любопытствовал Петр Петрович.
— Один я… Есть, правда, дочь, но давно не виделись, — вдруг раскрылся Хомяков, удивляясь себе. Последние несколько лет он и не вспоминал о дочери, которая, кажется, училась в Мелитополе, в каком-то училище.
Старик вытащил платок, громко, простуженно высморкался, деликатно отвернув лицо в сторону, утерся. При этом кончик его пупырчатого носа, точно резиновый, вильнул под пальцами в одну и другую сторону.
