Марсель Эме - Вуивра

Когда небо над лесом начало белеть, каменщики закончили внешние стены и принялись сооружать внутреннюю перегородку. Столяр уже установил окна и решётчатые ставни и теперь вставлял дверные замки. На крыше оставалось лишь укрепить собранные конструкции. Плотник заканчивал свою работу. Арсен прибивал рейки, чтобы потом крепить на них черепицу. До восхода солнца оставался ещё час. Поверхность кровли, которую предстояло покрыть, была невелика, но Арсен при покупке выбрал маленькие плоские черепицы, которых поэтому набиралось много. Так что работы хватало на четверых кровельщиков. Остальные выстроились в цепь, чтобы передавать друг другу черепицу. Усевшись на конёк крыши и закатав юбку по самые ляжки, большая Мендёр получала упаковки с черепицей, которые Жукье протягивал ей, стоя на самом верху лестницы, и раздавала черепицу кровельщикам. Дело спорилось, но над лесом уже позолотилось небо, на плетнях и на стерне засверкала роса и где-то завёл свою песню дрозд. У Мендёров Арман подошёл к кухонному окну, демонстративно держа в руке часы, готовый в случае чего прибежать и объявить, что к восходу солнца дом ещё не был построен. Поскольку одно из деревьев около дома скрывало часть стройки, Арман вышел на улицу, чтобы лучше всё видеть, и едва не задохнулся от ярости, обнаружив на крыше ляжки собственной сестры, по которым струилось пламя утренней зари.

Положив последнюю черепицу, строители собрали свои инструменты и ушли, даже не взглянув на дом. Свежая, словно она только что встала с постели, и не понимая, что все изнурены, Ненасытная устремилась следом за ними. До Арсена, оставшегося на крыше, доносились раскаты её громкого плотоядного смеха. «Ну хватит, ты, толстая шлюха!» — жалобно стонали мужчины. Белетта, спотыкаясь от усталости, побрела к ферме. Увидев её в свете первых лучей солнца, такую щуплую и зябкую, Арсен почувствовал угрызения совести и нежное беспокойство. Тоже порядком утомлённый, он стоял с одервенелыми руками и ногами, дрожа от утреннего холода. В тот момент, когда он спускался по лестнице, из-за полоски леса на фоне розово-палевого неба показался ободок солнца. Запели все летние птицы. В центре деревни задымила труба.

Вокруг дома всё было усеяно кирпичом, черепицей, щепками и разного рода хламом. Отдавая дань своеобразному щегольству, Арсен стал убирать мусор перед фасадом, но этим ему пришлось заниматься одному. Юрбен не обращал на него никакого внимания и, казалось, вообще забыл о его присутствии. Он то выходил из дома, то, обойдя его, опять заходил внутрь, прохаживался по комнатам и без устали открывал и закрывал окна. Арсену пришлось трижды звать его, пока он наконец не подошёл, чтобы выпить глоток водки для согревания. Торопясь вернуться в свой дом, Юрбен глотнул сивуху с таким видом, будто наспех отработал барщину. Лично он не ощущал ни холода, ни усталости.

— Вы погодите, — сказал Арсен. — Дом — это ведь ещё не всё. Нужно подумать и об остальном. О том, чего за одну ночь не сделаешь.

Арсен заговорил об ограде, о саде, о птичьем дворе, о свинарнике. Юрбен, внимательно слушая, молча кивал головой.

— Когда вы будете жить в своём доме, работы будет по горло. Я представляю себе, сколько дел будет у вас этой осенью. Я попрошу мать, чтобы она отвела вам поле, которое мы купили у Жакрио. Вспашете его, а потом засеете. И этой зимой работы у вас тоже будет невпроворот.

При мысли обо всех ожидавших его делах Юрбен почувствовал, как сердце его переполняется радостью. Ему уже виделось процветание собственного дома.

— А теперь, если хотите, пойдёмте сообщим Вуатюрье. По-моему, дом лучше запереть, как вам кажется?

— Я тоже подумал об этом, — отозвался Юрбен.

Он зашёл в дом ещё раз, не без удовольствия открыл и снова закрыл жалюзи. Выйдя из дома, он запер дверь на два оборота и, вынув ключ из замочной скважины, раздумывая, что же с ним делать. Арсен ждал его на дороге и, увидев показавшуюся на пороге Жюльетту, дружески поприветствовал её. Старик в конце концов решил положить ключ к себе в карман, и лицо его расплылось в улыбке. По пути он никак не меньше двадцати раз оборачивался, чтобы посмотреть на свой дом.

На расстоянии новизна, внесённая домом в знакомый пейзаж, была ещё ощутимее. Когда дом скрылся из виду, Юрбен взял Арсена за локоть и крепко пожал его. Он думал теперь не о доме, а о том подлинном счастье, которое он считал утраченным и которое вернулось к нему на рассвете. Внезапно он почувствовал, как от ночной работы плечи его и конечности налились свинцовой усталостью. Ему казалось, что он всё ещё несёт какой-то тяжёлый груз, отчего и его высокая фигура немного согнулась. Положив руку на плечо Арсену, старик тяжело опёрся на него. Юрбену было радостно от того, что он может на него опереться.

Вуатюрье был у себя на кухне один и заканчивал бриться, глядя на себя в зеркало, подвешенное к оконному шпингалету. Дочь и прислуга, пользуясь воскресным днём, ещё не вставали с постели. Для него самого утренние часы были самыми жестокими, ибо в это время метафизические страхи, разрушая материальность предметов, витали в его сознании, принимая вид то неких бледных саванов, то блеклого холодного неба. Бог, бесплотный, отринувший всё, вплоть до собственной бороды, был теперь одной лишь невнемлющей волей, к которой невозможно было подступиться ни с помощью молитвы, ни с надеждой вызвать сострадание. Это было как раз то белое, студёное время суток, когда Дева Мария и святые заступники, замерев под мантией зари, смотрят, как преступления грешников застывают в священном ужасе приходской церкви. Вуатюрье ощущал, как в голове у него проплывают туманности и вечности. От бесконечности Бога, от его то гнева, то равнодушия у Вуатюрье пересыхало в горле. Светская власть больше не откликалась на его зов. На фотографии, прикреплённой к кухонной стене, лицо депутата округа, обычно такое выразительное, стало неприветливым, а чёрная борода теперь казалась сделанной из щетины от половой щётки. Внезапно мэр повернулся к нему, держа бритву в поднятой руке и прошептал: «В конце концов, мне всё это уже осточертело!» Он вновь занялся своей щетиной, но тут же вытер лезвие и обратился к депутату ещё раз: «Из-за ваших глупостей я в конце концов останусь вообще на бобах». И в третий раз: «Вы осточертели мне, господин Флагус. Это я вам говорю». Тут во дворе запел петух. Вуатюрье, срезавший последние колючки щетины, побледнел, и лезвие задрожало у него на горле. Он встал перед фотографией и, сложив ладони, униженно пробормотал голосом умирающего: «Господин депутат, господин депутат». Приход Арсена и Юрбена явился для него избавлением от мук. Часы его вселенной опять пошли. С радушной улыбкой он поспешил к ним навстречу. О доме Юрбена он был осведомлён с прошлого вечера, однако из вежливости и ради того, чтобы доставить им удовольствие удивить его, притворился, что ничего не знает, и Арсен был ему благодарен за это.

— Хотя время сейчас раннее и, может быть, в такой час лучше не тревожить людей, но как я только что говорил, у Фостена день начинается вместе с птицами.

— Для друзей я всегда на ногах, что верно, то верно. Так входите же, выпейте по рюмочке.

Он прошёл на кухню впереди гостей и поставил стаканы на стол. Арсен, уже умудрённый жизненным опытом, не торопился переходить к делу. Они расспросили друг друга о семьях, а потом долго говорили об урожае. Вуатюрье сказал, что ещё никогда не видал такого хорошего урожая. Колосья налились, стали тяжёлые, как свинцовые пули. Да и не удивительно, с таким-то летом. Лето было сухое, но с дождями, как по заказу.

— Да ещё очень хорошо, что погода не везде одинаковая. Вот вчера я в газете прочитал, что в других местах выпало слишком много дождей. Так что зерно останется всё-таки дорогим. Похоже, в этом году жаловаться нам будет не на что. Даже для уборки урожая установилась такая погода, о которой можно только мечтать. Если так продержится, я всё уберу меньше чем за неделю.

— У нас то же самое, — сказал Арсен, — можно уже твёрдо сказать, что уборка не затянется.

— С такими парнями, как у Луизы, я подозреваю, работа должна спориться. А когда нужно, то у вас есть Юрбен, чтобы пример вам показывать.

— Сейчас уже не всё мне по силам, — скромно запротестовал Юрбен.

— Ну про Юрбена вам рассказывать не нужно, — сказал Арсен. — Он никогда свои тяготы не считал и сложа руки никогда не сидел. Если бы от него зависело, к дням бы ещё лишние часы приделывали. Да, кстати, раз уж я начал и раз уж мы говорим о Юрбене, я думаю, у него самого есть что вам сказать.

Вуатюрье разыграл удивление и с заинтригованным видом подняв вверх брови. Юрбен не удержался от улыбки при мысли о том, как сейчас удивит его.

— А скажу тебе я то, что я только что построил себе дом.

— Дом? — переспросил Вуатюрье, вытаращив глаза.

При виде его округлившихся глаз старик отрывисто и с непривычки неловко рассмеялся.