Медленно поднимаясь по лестнице в комнату Каро, он почувствовал волнение за дочь и был оскорблен за нее.
Окна были открыты, и лучи заходящего июньского солнца розовыми полосами ложились на маленький письменный стол из черного дерева и широкую кушетку с большими мягкими подушками. Маленькая собачка побежала ему навстречу. Он поднял ее, погладил и затем спустил на пол.
— Славная собачка. Откуда она у тебя? — приветствуя дочь, спросил сэр Джорж.
— Джон подарил ее мне.
Сэр Джорж сел и снова погладил собаку, все время думая: «Как я начну говорить с Каро?»
Каро сама помогла ему, начав разговор.
Она подошла к кушетке, села около него и сказала:
— Папа, завтра я оставляю Джона.
Сэр Джорж все еще продолжал гладить голову собаки.
— Ты уверена, что имеешь основание поступать таким образом? — спросил он, не глядя на нее.
— Да, я уверена. Ты, наверно, слышал о миссис Беннет?
— Конечно. Но это неважно, ведь такая связь будет продолжаться недолго.
— Это продолжалось уже слишком долго, и то обстоятельство, что она не имела особого значения для Джона, еще больше унижает меня.
Сэр Джорж посмотрел в темные золотистые глаза собачки, которая уставилась на него.
— Я думал, — сказал он, наконец, — что ты однажды уже обсуждала с ним этот вопрос и что Джон разошелся с миссис Беннет, но, видно, я ошибся.
Каро рассмеялась тихим, невеселым смехом.
— Ты, наверное, знаешь лучше меня все подробности этой маленькой скандальной истории, но конца ты, видно, не знаешь. Джон разошелся с ней, и я помирилась с ним; но на прошлой неделе миссис Беннет прислала мне письма, которые она получала от Джона в течение последних трех месяцев.
— Такие женщины, дорогая моя, всегда способны на подлость, — мягко сказал сэр Джорж.
В глубине души он испытывал к Джону презрение, смешанное с жалостью.
Спокойным голосом Каро продолжала объяснять отцу:
— Надеюсь, ты поверишь моим словам. Даже после получения писем я старалась беспристрастно обсудить этот вопрос. Не только из-за того, что Джон не сдержал своего слова и изменял мне, но потому, что я узнала, как он низок, я не могу оставаться. Я просила, чтобы в наших отношениях никогда не было лжи, но все оказалось лишь ложью и обманом!
— Надеюсь, ты не поступила опрометчиво? — спросил сэр Джорж. — Очень трудно прощать, моя дорогая, но еще труднее сознавать, что ты недостоин прощения. Знаешь, Каро, при примирении женщина требует, чтобы жизнь продолжалась по-старому, и глубоко оскорблена, когда недостойный супруг снова поступает так, как свойственно его натуре. Она не хочет понять, что он не может поступить иначе, что она сама скоро разочаровалась бы в нем, если бы он изменился! Что думает Джон по этому поводу?
— О, кроме критики Чарлза Форсайта, его собственного друга, бескорыстно защищавшего его, он не нашел других возражений.
«Его любовь просто прошла», — подумал сэр Джорж, а вслух сказал:
— Критика Чарлза? В чем она, собственно, заключалась? Относилась ли его критика к тебе также?
— Если бы это не было так смешно, я могла бы принять его обвинения за оскорбление.
— Оскорбление, которое ты не можешь простить? Но ты, наверно, часто встречалась с Форсайтом после примирения с Джоном?
— Да, я часто виделась с ним.
— И Джон, самолюбивый и тщеславный, посчитал себя оскорбленным. Это понятно. Ведь на его глазах его жена была любезна с его другом.
Каро устало вздохнула и печально сказала:
— Не стоит снова и снова возвращаться к этому. Много раз я старалась привести разные доводы для его оправдания и не могу простить ему того, что он предал меня в своих письмах. Не стоит продолжать жизнь с человеком, которому нельзя простить и нельзя верить. Для нас обоих остается лишь один исход: сознаться без горечи, что наш брак был ошибкой.
Я пыталась, — с жестом отчаяния она поднесла руку к губам, — я пыталась быть великодушной…
Она хотела продолжать, но не могла, быстро встала и подошла к окну, глядя отсутствующим взором на багровый свет заката.
После длительной паузы сэр Джорж спросил:
— Что ты хотела сказать словами, что Джон предал тебя в своих письмах к миссис Беннет?
Каро ничего не ответила.
Он оглянулся и заметил, что она старалась сохранить спокойствие. Он нагнулся к собачке и погладил ее темное тельце.
Тихий, почти беззвучный голос Каро прервал молчание:
— Я думаю, что многое можно простить любимому человеку, но никогда нельзя простить ему, если знаешь, что многие подробности совместной жизни известны третьему лицу. Некоторые привычки, ласковые слова, веселые шутки стали дорогими для влюбленных. Но если они теряют свою интимную прелесть и становятся достоянием посторонних, они просто смешны и лишены всякого смысла. Каждое нежное слово, которое я говорила Джону и которое он говорил мне, каждая малейшая привычка, укоренившаяся за годы совместной жизни, — все было известно миссис Беннет, служило ей поводом для насмешек.
Супруги прежде всего должны уважать друг друга, — продолжала она после паузы, — а у Джона больше не было уважения ко мне. Если женщина, ее привычки, разговоры и даже образ мыслей становятся объектом насмешек для мужчины, то это лучшее доказательство, что он не только не любит, но даже никогда не любил ее, может быть, просто некоторое время увлекался ею. Нельзя издеваться над тем, кого любишь. Можно сердиться, можно даже оскорблять любимого человека, но нельзя предавать каждое слово, каждое воспоминание о том, что было между влюбленными. Нельзя примириться с таким оскорблением, даже если можно примириться с изменой. Такое слабоволие было бы достойно презрения, а презрение убивает любовь. Такая жизнь была бы трагедией для нас обоих. Я не знаю, почему обыкновенная измена кажется мне не такой ужасной, как подобное предательство. Слова любви, нежные ласки — все это должно быть неотъемлемой тайной супругов. Я могла бы простить Джону, что он забыл и разлюбил меня, но я не могу простить, что он осквернил все мои лучшие воспоминания.
Наступило долгое молчание.
На улицах Лондона кипела шумная жизнь. В темнеющем воздухе загорались фонари, и легкий ветерок раскачивал золотые точки их огней. Сэр Джорж терпеливо ждал.
Наконец, сэр Джорж поднялся и подошел к Каро. Когда он взял ее руку в свои, она обернулась к нему и ответила на его невысказанный вопрос:
— Это все, отец.
Он кивнул головой: «Да».
И печально посмотрел на нее, словно глядел в будущее; оно казалось неясным и угрожающим.
— Конечно, это избитая фраза, — медленно начал он, — но, моя дорогая, время исцеляет все и смягчает многое, как тебе известно.
— Да, но только не такое разочарование. Я не смогу, никогда не смогу примириться с таким оскорблением! Я не могу говорить об этом страдании, я хочу уйти от него, забыть его и поэтому уезжаю.
— Я понимаю, — сказал сэр Джорж. — Но когда ты вернешься — что тогда? — внезапно добавил он.
— О, я думаю, полная свобода. Мы разойдемся без шума, без скандала, надеюсь, не оскорбив при этом семью Джона. Он может им сказать, что хочет. Через год мы оба не будем думать друг о друге с такой горечью и сможем спокойно все обсудить.
— Ты, кажется, обо всем подумала заранее, — сухо заметил сэр Джорж.
Он увидел, как дрогнуло лицо Каро, и она показалась ему беспомощным ребенком с большими напуганными глазами и дрожащими губами. В следующее мгновение он понял, что ее спокойные рассуждения о будущем, ее философские замечания — все было лишь словами, лишь ненадежной защитой, при помощи которой она старалась сохранить спокойствие, восстановить утраченное душевное равновесие, чтобы наладить свою будущую жизнь. Под маской этого притворного мужества и спокойной независимости скрывалось горькое разочарование разбитой мечты ее жизни.
Он взял ее руки в свои и нежно сказал:
— Слушай, моя дорогая, маленькая Каро. Пойди и переоденься. Мы пойдем обедать. Я поговорю с Джоном вместо тебя и улажу все.
Он помолчал и затем добавил:
— Лучше кончить все сразу, лучше страдать, чем согласиться на компромисс.
Он нежно погладил ее руку.
— Я приеду за тобой через полчаса.
Каро только кивнула головой в ответ.
— Через полчаса в таком случае, — повторил он и вышел из комнаты.
Золотистые сумерки летнего дня наполняли комнату. Через открытые окна вливался беспрерывный шум города. Находившиеся напротив деревья с нежно-зеленой листвой темной массой выделялись на оранжевом, прозрачном фоне неба, где серебристые звезды загорались первыми бледными искрами.
Бесконечная печаль, еще усугубленная благоухающей прелестью летнего вечера, наполняла душу Каро при мысли о горе, постигшем ее. Слабый свет угасавшего дня походил на ее печальные мысли об ушедшем счастье и утраченных надеждах.
