Юсуфа он никак не представлял себе извозчиком, но сколько ни думал, не мог подобрать ему подходящего занятия. Понимая, что долго так не должно продолжаться, он вдруг принял неожиданное решение: устроить Юсуфа писарем в управу.
Юсуф был зачислен стажером, но Саляхаттин-бей надеялся через некоторое время выхлопотать ему чин. Он сообщил Юсуфу, что нашел для него дело, лишь после того, как были закончены все формальности и пришел ответ от вали из Балыкесира. Юсуф сначала поразился. Думай он целый год, ему не пришло бы такое в голову. Он не поверил бы, если б не знал, что отец не станет с ним так шутить.
- Какой из меня писарь! - заметил он вместо благодарности.
- Вполне достаточно того, что ты знаешь. Остальному научишься! - смеясь ответил Саляхаттин-бей.
- Тебе лучше знать, отец… Но я буду стараться…
- Писать ты умеешь. Сначала я тебе буду говорить, а ты будешь писать, потом станешь работать самостоятельно. У нас в канцелярии люди хорошие, они тебе помогут.
Юсуф промолчал. Теперь ему ничто не казалось невозможным. Самое трудное и сложное в мире дело было легче ожидания.
Муаззез, услышав, что ее муж станет государственным чиновником, очень обрадовалась. Она припала к Юсуфу и засыпала его вопросами:
- Когда ты приступишь? С кем будешь работать? Какое жалованье назначили? Ах, если б я могла посмотреть на тебя там?.. Под вечер ты будешь возвращаться со всеми чиновниками, не так ли? Ты будешь мне приносить и читать, что напишешь?
И, не дожидаясь ответа, она снова продолжала спрашивать все, что приходило в голову.
- Ну говори же! - требовала она, обнимая его, а через несколько секунд снова щебетала, прыгая на месте:
- Теперь ты будешь водиться с важными господами. Смотри, не забывай о нас.
Саляхаттин-бей на следующий же день повел Юсуфа в управу. Введя его в комнату рядом со своим кабинетом, он показал на стол у окна и представил двум другим чиновникам.
Оба были почтенные люди преклонных лет. При виде каймакама встали, одергивая свою длиннополую одежду. Один снял очки в металлической оправе и жестом пригласил Юсуфа:
- Милости прошу, эфенди, сын мой!
- Ну-ка, посмотрим, Хасип-эфенди, - улыбаясь, сказал Саляхаттин-бей, - сумеешь ли ты быстро научить нашему делу моего зятя?
- Под вашим покровительством, если будет угодно Аллаху, бей-эфенди!
- Он парень способный. Правда, держать перо не привык, но это не беда.
Он обернулся к другому старику, беспрерывно поправлявшему затасканную бесформенную феску.
- И ты будь к нему благосклонен, Нури-эфенди. Не будем посмеиваться над неопытностью нашего Юсуфа!
Нури-эфенди промямлил что-то невнятное. Юсуф подошел к столу, качавшемуся при каждом прикосновении.
- Если у тебя не будет клеиться, Юсуф, заходи ко мне, - сказал Саляхаттин-бей и вышел.
Юсуфу показалось, что у него кружится голова, он закрыл глаза и, ухватившись за стул, сел.
«Зачем я сюда пришел? Кто они, эти люди?» - вдруг пронеслось у него в голове. Перед глазами стоял туман, он с трудом мог разглядеть стол, за которым сидел. По столу расплылись разноцветные блестящие круги, похожие на искрящиеся при солнечном свете маслянистые пятна на лужах; он шире раскрыл глаза, и цветные круги тотчас же исчезли. На годами не мытом столе, закапанном чернилами, стояла круглая белая чернильница, песочница, напоминавшая солонку, и лежали два обломанных тростниковых пера. Юсуф взял одно из перьев и стал вертеть его в пальцах. Вдруг он заметил, что тонкий тростник рассыпается. Он испуганно оглянулся по сторонам и крепко сжал кулак. Все здесь казалось ему непонятным и подозрительным, он чувствовал себя так, будто пришел в храм, где исповедуют незнакомую ему религию. Ему казалось, что каждое его движение кощунственно. Сломанное тростниковое перо жгло ему ладонь. Хасип-эфенди подошел к Юсуфу, взял со стола второе перо, очинил его, расщепил кончик об ноготь и сказал:
- Возьми, сын мой. Набивай понемногу руку… Если бей, ваш отец, что-нибудь даст, напишите!
Но бей-отец в тот день не дал ничего. Под вечер он просунул голову в дверь и позвал Юсуфа. Они вместе пошли домой. По дороге Саляхаттин-бей все время говорил, точно беседовал с самим собой:
- Это занятие не по тебе. Но что поделаешь? Я знаю, тебе будет скучно. Правда, человек постепенно ко всему привыкает. Ты ведь видел: никто ничего не делает. Важно отсидеть столько-то часов… Тебе такая работа покажется бесполезной, но на этом стоял и стоит мир… Да, несомненно, в том, чтобы сидеть вот так сложа руки, тоже есть свой смысл. Смотришь - и кажется, что все дела в управе могут выполнять два грамотных человека. Однако не будь тут столько народу, все перевернулось бы вверх дном. Главное не в том, что делают чиновники, а в том, что они существуют. Посидев в этой пыльной комнате, ты, может, даже спросишь себя: «Зачем я здесь нужен?» И зря. Раз ты переступил порог казенного учреждения, значит, ты уже необходим. Если бы тебя не было, обязательно где-нибудь было бы упущение. Ты уж мне поверь. Я раньше сам думал по-другому, все пытался разрешить своим умом. Но теперь я верю только в одно: в опыт. Тому, что я тебе говорю, меня научили почти тридцать лет жизни. И ты понемногу образумишься. Мне осталось жить недолго. Вот я и твержу, чтобы ты запомнил: не жди многого от жизни! Если приспособишься к людям, от каждой беды в этом мире можно отделаться малым ущербом. Старайся ничем не выделяться среди других. Недавно судья дал мне книгу. Называется «Пучина иллюзий». То есть, чтобы тебе было понятнее, - «Глубина мечтаний». Вещь глубокая. Написано там, что однажды Аллах созвал пророков и спросил: «Что такое счастье?» Моисей сказал: «Отправиться в Землю Обетованную». Иисус сказал: «Тому, кто ударил по одной щеке, подставить другую». Будда сказал: «Ничего в жизни не желать». Дошла очередь до нашего Мухаммеда. «Счастье, - сказал он, - заключается в том, чтобы принимать жизнь такой, какая она есть. Ничего к ней не добавлять и ничего у нее не отнимать…» Есть вещи, которые нас огорчают. «Почему? - спрашиваем мы. - Не устранить ли их? Кое-чего нам не хватает. А хотелось бы иметь, и мы изо всех сил стараемся восполнить эту нехватку. И то и другое-глупо и бесполезно. Человек ничего изменить не может. Поэтому, если хочешь душевного покоя, думай, что и в зле, которое ты видишь, есть свой смысл, и не поддавайся искушению внести в мир добро, которого там не существует. И, самое главное, - никогда не жалуйся. Сколько бы ты ни бился, в этой жизни мучениям конца не будет. И вином не увлекайся. Иногда человек мается, не находя другого средства, чтобы разогнать тоску, но ты умей владеть собой. Как бы там ни было, начнешь выпивать, когда станешь старше. Тогда это будет даже на пользу. Две-три рюмочки вечером не повредят. Помогают забыться. Да ведь, собственно говоря, наш мир только того и заслуживает, чтобы забыть о нем!..
Они подошли к дому, и Саляхаттин-бей прервал свои назидания. Постучав в дверь, он понимающе покачал головой и сказал, словно желая закончить разговор:
- Так-то вот!
Они вошли. Пока отец умывался, Юсуф поднялся наверх и уселся у окна. Муаззез не было, она, видимо, накрывала на стол. Юсуф хотел обдумать то, что ему говорил каймакам, но не мог всего припомнить. Слушая его, он искренне старался понять смысл его слов, ничего не упустить. Но все высказанные отцом истины, скользнув по его мозгу, отлетали прочь. Как же случилось, что мысли, которые, когда он внимал им, казались ему настолько верными, что их следовало бы запомнить навсегда, тут же забывались? Силился их припомнить Юсуф.
Когда он спустился вниз, чтобы поужинать, осунувшееся худое лицо Саляхаттина-бея, безразличный взгляд его потухших глаз сразу напомнили ему недавний разговор. Этот человек, который сидел напротив него и медленно жевал, сам был как бы итогом всего им сказанного, но теперь его мысли, как бы ни были они правильны, показались Юсуфу чуждыми. Собственно говоря, он верил в их справедливость лишь потому, что верил отцу. Жизнь не может быть такой бессмысленной, а человек рождается на свет не для того, чтобы сидеть сложа руки. Нет, все это не может быть правдой! Зачерпывая плова из медного блюда, Юсуф снова представил себе весь этот день и почувствовал, что не может найти никаких оправданий безделью в той пыльной комнате за тем закапанным чернилами столом. И сама комната, и очкастый Хасип-эфенди, и брюзга Нури-эфенди - разве могут они быть образцом? Весь день эти люди дремлют за столом да творят намазы. Юсуфу представилось, как оба чиновника отправляются совершать омовения, засучив рукава, с полотенцами через плечо, в сандалиях на босу ногу. Он будто видел, как они отбивают земные поклоны, стоя на коленях на молитвенном коврике. Нет, представить такую жизнь для себя - ужасно. Да и отец, который сейчас, медленно жуя плов, подносил ко рту маринованный перец, мало чем отличался от этих людей. Его жизнь тоже казалась Юсуфу ужасающе пустой. А ведь еще вчера он сетовал на безделье, хотел найти свое место в жизни и перестать быть обузой в доме. И вот теперь у него есть занятие, дело. Как жаль, что это дело оказатось еще более скучным и бессмысленным, чем безделье.
