- Да, понимаю, миссис Ивенс.
Затем, когда она подошла к двери, спросил, - не мог не спросить:
- Что, опять кладете известковую мазь?
Она поперхнулась ответом, молча кивнула головой и вышла.
После приема Эндрью обычно несся домой карьером. Сегодня же он возвращался в "Вейл Вью" медленно, устало. "Вот так победа научного метода! - думал он с горечью. - Что это с моей стороны - честность или просто неуменье подходить к людям? Нет, я глуп и бестактен, глуп и бестактен!"
За ужином он был очень молчалив. Но после ужина, в гостиной, теперь комфортабельно убранной, когда они с Кристин сидели вместе на кушетке перед весело пылавшим огнем, он прижался головой к ее мягкой молодой груди и сказал со стоном:
- О Крис, дорогая, я уже с самого начала заварил такую кашу!
Когда она, утешая, начала тихонько гладить его голову, он почувствовал, что к глазам его подступают едкие слезы.
Неожиданно рано и сразу наступила зима с большим снегопадом. Была только середина октября, но Эберло расположен так высоко в горах, что жестокие морозы ударили здесь чуть ли не раньше, чем успели олететь деревья. Однажды ночью бесшумно повалил снег, кружась мягкими хлопьями, и когда Кристин и Эндрью проснулись поутру, все было одето его сверкающей белизной. Стадо горных пони, пробравшись сквозь пролом в полуразрушенной изгороди, окружавшей дом, сбилось в кучу у дверей кухни. На просторах горных высот, в лугах, покрытых жесткой травой, вокруг Эберло бродило множество этих диких лошадок с темной шерстью, которые в испуге кидались прочь, завидев приближающегося человека. Но в снежные зимы голод гнал их вниз, к окраинам города.
Всю зиму Кристин подкармливала пони. Сначала они шарахались от нее, спотыкаясь от страха, но в конце зимы уже стали есть из ее рук. Особенно подружилась она с одной черной лошадкой, самой маленькой из всех, не больше шотландского пони, со спутанной гривой и плутовскими глазами, которую они окрестили "Чернышом".
Пони ели все что угодно: хлеб, картофельную шелуху, кожуру от яблок, даже апельсинные корки. Раз Эндрью для потехи протянул "Чернышу" пустую спичечную коробку. "Черныш" сжевал ее и облизался, как лакомка после пирожного.
Несмотря на то, что они были бедны, что им приходилось терпеть много невзгод, Кристин и Эндрью были счастливы. У Эндрью в кармане бренчали одни только медяки, но долг "Фонду" был почти погашен, деньги за мебель выплачивались аккуратно. Кристин, при всей своей хрупкости и кажущейся неопытности, обладала качеством йоркширских женщин - она была хорошей хозяйкой. С помощью одной только молоденькой служанки Дженни, дочери шахтера с соседней улицы, приходившей к ним ежедневно за несколько шиллингов в неделю, она поддерживала в доме такую чистоту, что все в нем сверкало. Хотя четыре комнаты остались немеблированными и поэтому были заперты, она сумела превратить "Вейл Вью" в уютный семейный очаг. Когда Эндрью приходил домой усталый, почти разбитый после долгого дня работы, у нее уже стоял на столе горячий обед, который быстро восстанавливал его силы.
Работа его была отчаянно тяжела. Делало ее такой, увы, не большое количество пациентов, а снег, необходимость взбираться в высоко расположенные участки, большие расстояния, которые приходилось делать во время обхода больных. В оттепель дороги превращались в настоящие болота, а потом ночью грязь подмерзала - и ходить было очень трудно и утомительно. Эндрью так часто приходил домой с насквозь промокшими внизу брюками, что Кристин в конце концов купила ему гетры. Когда он вечером, измученный, валился в кресло, она, встав на колени, снимала с него гамаши, потом тяжелые башмаки и приносила ему домашние туфли.
Люди в Эберло продолжали относиться к нему недоверчиво, ладить с ними было трудно. Все родственники Ченкина (а их было много, так как в долинах Уэльса браки между своими - обычное явление) дружно сплотились против него. Сестра Ллойд теперь была его открытым и злобным врагом и, распивая чай в домах, которые посещала, говорила о нем всякие гадости собиравшимся вокруг нее соседкам.
Вдобавок ко всему у Эндрью был еще один повод к раздражению, которое приходилось подавлять. Доктор Луэллин вызывал его для того, чтобы давать наркоз при операциях, гораздо чаще, чем Эндрью считал допустимым. Эндрью терпеть не мог давать наркоз, - эта механическая работа требовала совсем иного склада характера - спокойного темперамента и уравновешенности, которыми он вовсе не обладал. Он, конечно, ничего не имел против того, чтобы делать это для своих собственных больных. Но когда у него отнимали три дня в неделю на обслуживание больных, которых он раньше в глаза не видел, он считал, что ему взваливают на плечи чужое бремя. Однако он не осмеливался протестовать из страха лишиться места.
Однажды, в ноябрьский день, Кристин заметила, что он чем-то необычайно угнетен. В этот вечер он, придя домой, не окликнул ее весело, как всегда, и хотя притворялся спокойным, она слишком его любила, чтобы не заметить по углубившейся морщинке между глаз и целому ряду других мелких признаков, что он пришиблен каким-то новым неожиданным ударом.
За ужином она не спросила ничего, а после ужина, сидя у камина, занялась шитьем. Эндрью с трубкой в зубах подсел к ней и через некоторое время вдруг разразился следующей тирадой:
- Я терпеть не могу брюзжать, Крис! И не люблю тебя тревожить. Видит Бог, я стараюсь хранить свои неприятности про себя!
Так как он каждый вечер изливал перед ней душу, то такое заявление звучало весьма забавно, но Кристин не улыбнулась, и он продолжал;
- Ты видела здешнюю больницу, Крис. Помнишь, мы ее осматривали в первый же вечер нашего приезда? Помнишь, как она мне понравилась, как я бредил ею, радуясь возможности наладить свою работу. Я так много об этом думал, дорогая! У меня были такие замечательные планы, связанные с этой маленькой больницей в Эберло.
- Да, да, я знаю.
Он сказал с каменным лицом:
- Напрасно я себя обманывал. Это вовсе не городская больница, это больница Луэллина.
Крис молчала с тревогой во взгляде, ожидая от него объяснений.
- Сегодня утром у меня был один пациент, Крис, - заговорил Эндрью быстро, все больше распаляясь. - Заметь, я говорю "был"! Типичная верхушечная пневмония, и, главное, больной - бурильщик в антрацитовых копях, а я часто тебе говорил, что меня ужасно интересует состояние легких у людей этой профессии. Я нахожу, что тут большое поле для исследовательской работы. Я и подумал: "Вот первый случай использовать больницу, именно такой случай, когда нужно наблюдение и исследование научными методами". Я позвонил Луэллину, попросил его осмотреть со мной вместе больного, чтобы я мог поместить его в больницу.
Эндрью остановился, чтобы перевести дух, затем стремительно продолжал:
- Ну вот. Явился Луэллин в лимузине, все честь-честью. Любезен, как всегда, и чертовски тщательно осмотрел больного. Он первоклассный врач и свое дело знает великолепно. Подтвердил мой диагноз, указав две-три подробности, которые я упустил, и сразу согласился принять моего пациента в больницу. Я стал его благодарить, выражая свое удовольствие по поводу того, что смогу лечить своего больного в больнице, где имеются прекрасные приспособления для исследования именно такого рода случаев.
Эндрью опять помолчал, стиснув зубы.
- Луэллин посмотрел на меня, Крис, очень ласково и дружелюбно. "Вам незачем утруждать себя хождением в больницу, Мэнсон, - сказал он, - За больным теперь буду следить я. Мы не можем допустить, чтобы младшие врачи ходили по палатам... (он бросил взгляд на мои гамаши) в своих подбитых гвоздями сапожищах" - и, перебивая сам себя, Эндрью отрывисто воскликнул: - Ну да к чему повторять то, что он сказал. Смысл всего этого таков, что я в своих грязных сапогах и плаще, с которого течет вода, могу ходить по кухням шахтеров, осматривать больных при керосиновой лампочке, лечить их в скверных условиях, но когда дело доходит до больницы - о, там я нужен только для того, чтобы давать наркоз!
Его прервал телефонный звонок. Кристин, сочувственно смотревшая на мужа, через минуту встала, чтобы подойти к телефону. Эндрью слышал, как она говорила в передней, затем она вернулась в комнату очень смущенная.
- Это доктор Луэллин... Мне... мне очень неприятно тебе говорить, милый... Он просит тебя прийти завтра в одиннадцать часов... давать наркоз.
Эндрью ничего не ответил. Он сидел с убитым видом, подпирая голову сжатыми кулаками.
- Что же сказать ему, милый? - шепнула Кристин робко.
- Скажи, чтобы он убирался к черту! - закричал он. - Нет, нет, скажи, что я буду в больнице завтра, - он горько усмехнулся, - ровно в одиннадцать.
Воротясь в гостиную, она принесла ему чашку горячего кофе - одно из верных средств, обычно разгонявших его мрачное настроение.
