— Не пускайте его одного, — кричали испуганные леди, — он убьет кого-нибудь.
— Я поеду с ним, — сказал мистер Пикквик.
— Спасибо вам, Пикквик, — сказал хозяин, пожимая его руку, — Эмма, дайте мистеру Пикквику шарф на шею, живей! Ну, дети, смотрите хорошенько за бабушкой; ей, кажется, дурно. Готовы ли вы, Пикквик?
Рот и подбородок мистера Пикквика уже были окутаны огромным шарфом, шляпа красовалась на его голове и лакей подавал ему шинель. Поэтому, лишь мистер Пикквик дал утвердительный ответ, они впрыгнули в бричку.
— Ну, Томми, покажите-ка нам свою удаль! — закричал хозяин долговязому кучеру, сидевшему на козлах с длинным бичом в руках.
И стремглав полетела бричка по узким тропинкам, беспрестанно выпрыгивая из дорожной колеи и немилосердно ударяясь о живую изгородь, как будто путешественникам непременно нужно было переломать свои кости. Через несколько минут легкий экипаж подкатил к воротам городской гостиницы, где их встретила собравшаяся толпа запоздалых гуляк.
— Давно ли они ускакали? — закричал мистер Уардль, не обращаясь ни к кому в особенности.
— Минут сорок с небольшим, — отвечал голос из толпы.
— Карету и четверку лошадей! Живей, живей! Бричку отправить после.
— Ну, ребята, пошевеливайтесь! — закричал содержатель гостиницы. — Четырех лошадей и карету для джентльменов! Не зевать!
Засуетились ямщики, забегали мальчишки и взад, и вперед, засверкали фонари и застучали лошадиные копыта по широкому двору. Явилась на сцену карета из сарая.
— Надежный экипаж? — спросил мистер Пикквик.
— Хватит на двести тысяч миль, — отвечал хозяин гостиницы.
Мигом впрягли лошадей, бойко вскочили ямщики на козлы, и путешественники поспешили сесть в карету.
— Семь миль в полчаса!.. Слышите ли? — закричал мистер Уардль.
— Слышим.
Ямщики навязали нахлестки на свои бичи, конюх отворил ворота, толпа взвизгнула, расступилась, и карета стрелой помчалась на большую дорогу.
— Прекрасное положение! — думал про себя мистер Пикквик, когда его мыслительная машина, первый раз после всеобщей суматохи, начала работать с обычной силой. — Прекрасное положение для главного президента Пикквикского клуба: мчаться сломя голову, в глухую полночь, на бешеных лошадях по пятнадцати миль в час!
Первые три или четыре мили между двумя озабоченными путешественниками не было произнесено ни одного звука, потому что каждый из них погружен был в свои собственные думы; но когда, наконец, взмыленные и вспененные кони, пробежав определенное пространство, обуздали свою бешеную прыть, мистер Пикквик начал испытывать весьма приятные чувства от быстроты движения и вдруг, обращаясь к своему товарищу, выразил свой восторг таким образом:
— Ведь мы их, я полагаю, мигом настигнем, — не так ли?
— Надеюсь, — сухо отвечал товарищ.
— Прекрасная ночь! — воскликнул мистер Пикквик, устремив свои очки на луну, сиявшую полным блеском.
— Тем хуже, — возразил Уардль, — в лунную ночь им удобнее скакать, и мы ничего не выиграем перед ними. Луна через час зайдет.
— Это будет очень неприятно, — заметил мистер Пикквик.
— Конечно.
Кратковременный прилив веселости к сердцу мистера Пикквика начал постепенно упадать, когда он сообразил все ужасы и опасности езды среди непроницаемого мрака безлунной ночи. Громкий крик кучеров, завидевших шоссейную заставу, прервал нить его размышлений.
— Йо-йо-йо-йо-йой! — заливался первый ямщик.
— Йо-йо-йо-йо-йой! — заливался второй.
— Йо-йо-йо-йо-йой! — завторил сам старик Уардль, выставив из окна кареты свою голову и половину бюста.
— Йо-йо-йо-йо-йой! — заголосил сам мистер Пикквик, не имея, впрочем, ни малейшего понятия о том, какой смысл должен заключаться в этом оглушающем крике.
И вдруг карета остановилась.
— Что это значит? — спросил мистер Пикквик.
— Подъехали к шоссейной заставе, — отвечал Уардль, — надобно здесь расспросить о беглецах.
Минут через пять, употребленных на перекличку, вышел из шоссейной будки почтенный старичок с седыми волосами, в белой рубашке и серых штанах. Взглянув на луну, он зевнул, почесал затылок и отворил ворота.
— Давно ли здесь проехала почтовая карета? — спросил мистер Уардль.
— Чего?
Уардль повторил свой вопрос.
— То есть вашей милости, если не ошибаюсь, угодно знать, как давно по этому тракту проскакал почтовый экипаж?
— Ну да.
— A я сначала никак не мог взять в толк, о чем ваша милость спрашивать изволит. Ну, вы не ошиблись, почтовый экипаж проехал… точно проехал.
— Давно ли?
— Этого заподлинно не могу растолковать. Не так чтобы давно, а пожалуй, что и давно… так себе, я полагаю, где-то между этим.
— Какой же экипаж? Карета?
— Да, была и карета. Кажись, так.
— Давно ли она проехала, мой друг? — перебил мистер Пикквик ласковым тоном. — С час будет?
— Пожалуй, что и будет.
— Или часа два?
— Немудрено, что и два.
— Ступайте, ребята, черт с ним! — закричал сердитый джентльмен. — От этого дурака во сто лет ничего не узнаешь?
— Дурака! — повторил старик, оскаливая зубы и продолжая стоять посреди дороги, между тем как экипаж исчезал в отдаленном пространстве. — Сам ты слишком умен: потерял ни за что, ни про что целых пятнадцать минут и ускакал, как осел! Если там впереди станут тебя дурачить так же, как и я, не догнать тебе другой кареты до апреля месяца. Мудрено ли бы догадаться старому хрычу, что здесь получено за молчок малую толику? Скачи себе: ни лысого беса не поймаешь! Дурак!
И долго почтенный старичок самодовольно скалил зубы и почесывал затылок. Наконец, затворил он ворота и вошел в свою будку.
Карета между тем без дальнейших остановок продолжала свой путь до следующего станционного двора. Луна, как предсказал Уардль, скоро закатилась; многочисленные ряды мрачных облаков, распространяясь по небесному раздолью, образовали теперь одну густую черную массу, и крупные капли дождя, постукивая исподволь в окна кареты, казалось, предсказывали путешественникам быстрое приближение бурной ночи. Противный ветер бушевал в неистовых порывах по большой дороге и печально гудел между листьями деревьев, стоявших по обеим сторонам. Мистер Пикквик плотнее закутался шинелью, забился в угол кареты и скоро погрузился в глубокий сон, от которого только могли пробудить его остановка экипажа, звон станционного колокола и громкий крик старика Уардля, нетерпеливо требовавшего новых лошадей.
Встретились неприятные затруднения. Ямщики спали на сенных сушилах богатырским сном, и станционный смотритель едва мог разбудить их через пять минут. Потом — долго не могли найти ключа от главной конюшни, и когда, наконец, ключ был найден, сонные конюхи вынесли не ту сбрую и вывели не тех лошадей. Церемония запряжки должна была начаться снова. Будь здесь мистер Пикквик один, погоня, без всякого сомнения, окончилась бы этой станцией; но старик Уардль был неугомонен и упрям: он собственными руками помогал надевать хомуты, взнуздывать лошадей, застегивать постромки, и, благодаря его хлопотливым распоряжениям, дело подвинулось вперед гораздо скорее, чем можно было ожидать.
Карета помчалась опять по большой дороге; но теперь перед нашими путешественниками открывалась перспектива, не имевшая в себе никаких привлекательных сторон. До следующей станции было пятнадцать миль; ночь темнела больше и больше с каждой минутой; ветер завыл, как голодный волк, и тучи разразились проливным дождем. С такими препятствиями бороться было трудно. Был час за полночь, и прошло почти два часа, когда карета подъехала, наконец, к станционному двору. Здесь, однако ж, судьба, по-видимому, сжалилась над нашими путешественниками и оживила надежды в их сердцах.
— Давно ли воротилась эта карета? — закричал старик Уардль, выпрыгивая из своего собственного экипажа и указывая на другой, стоявший посреди двора и облепленный свежей грязью.
— Не больше четверти часа, сэр, — отвечал станционный смотритель, к которому был обращен этот вопрос.
— Леди и джентльмен?
— Да, сэр.
— Пожилая леди, худое лицо, костлявая?
— Да.
— Джентльмен сухопарый, высокий, тонконогий, словно вешалка?
— Да, сэр.
— Ну, Пикквик, это они, они! — воскликнул мистер Уардль.
— Они, жаловались, что немножко запоздали, — проговорил станционный смотритель.
— Они, Пикквик, ей-богу, они! — кричал мистер Уардль. — Четверку лошадей — живей! Мы их настигнем, прежде чем доедут они до станции. Каждому по гинее, ребята, пошевеливайтесь!
И в состоянии необыкновенного возбуждения физических сил пожилой джентльмен засуетился и запрыгал по широкому двору, так что его суетливость заразительно подействовала на самого Пикквика, который тоже, приподняв подол длинной шинели, перебегал от одной лошади к другой, кричал на ямщиков, махал руками, притрагивался к дышлу, хомутам в несомненном и твердом убеждении, что от всех этих хлопот приготовления к поездке должны сократиться по крайней мере вполовину.
