— Значит, я был прав, — сказал он, задыхаясь. Возмущение Филиппы было так сильно, что она с трудом могла выговаривать слова; они выскакивали, отрывистые, полусвязные:
— Ты сошел с ума… да, это так… и сделал из мухи слона. Тедди и я… Тедди и я… я его знаю с детства… каждый тебе это скажет… весь свет знает о нас. Еще до твоего появления мы были с Тедди друзьями, любили друг друга. Все было открыто, как день. И вдруг сегодня ты бросаешь в меня всем этим ужасом, выдуманным тобою. Все выдумано… и Тедди, во всяком случае, уезжает… он никогда не сделал мне зла… никогда… только любил меня… О, тебе этого никогда не понять!.. Как можешь ты быть таким?.. Как ты можешь, после всего, что…
Она не могла продолжать — так она дрожала, и прижала обе руки к лицу.
Наступило молчание и продолжалось так долго, что казалось угрожающим.
Филиппа подняла голову.
Джервэз стоял неподвижно, устремив на нее полные враждебности глаза.
Невыразимое негодование овладело ею; оскорбленная гордость заставила ее еще выше поднять голову. Это действительно переходило все границы! Быть обвиненной, подозреваемой! Ее слова, ее оправдания вызывают лишь сомнение!..
Она подняла руку.
— Уйди, пожалуйста, — раздельно промолвила она. — Оставь меня одну. Я думаю, что ты болен — душевно болен, во всяком случае. Или же я никогда не знала тебя, не имела понятия, каков ты на самом деле. Вообразить все это, довести себя до такого состояния!.. Это ненормально, вот и все.
Видно было, что она дрожала, но она бесстрашно смотрела на Джервэза.
Он признавал ее мужество, но ярость слишком уж овладела им, чтобы он мог оценить его. Давнишнее подозрение вылилось, наконец, наружу и разгорелось в этот неукротимый гнев; он не мог ясно соображать; его мысли вертелись вокруг одной точки.
Каждый раз в его отсутствии появлялось что-нибудь новое по отношению к Тедди; в самые первые дни ему опять-таки из-за Тедди захотелось узнать, любит ли его Филиппа. Один вид Тедди, даже звук его голоса, был как удар кинжалом по его тщеславию. Его тщеславие было обращено в прах молодостью Тедди, и эта обида была так же реальна, как его ревность к Филиппе.
С самой женитьбы мысль о молодости и ревность к молодежи, словно скрытая язва, коварно подтачивали прямоту и привлекательность его характера.
Джервэз упорно отрицал бы это, но это было так.
В эту ночь, после долгих дней мучения, болезнь его разума обратилась в горячку; а теперь он окончательно перестал владеть собой.
Воспоминания, каждое, как ядовитое жало, роились в его мозгу: взгляды Тедди, планы Тедди, постоянные разыскивания им Филиппы, ее полупризнание за вечер перед тем, объяснение, которое «она не могла дать», ее жалость к нему, всякая мелочь, связанная с каждым из них, в связи друг с другом были преувеличены им, и ему казалось, что это — доказательства ее неверности, неверности в чувствах, если не в действительности.
Дыхание у него спирало; он поднес обе руки к горлу и схватился за шею, как бы для того, чтобы освободить ее от каких-то тисков; это движение, багровый цвет его лица и его ярость заставили Филиппу невольно отступить на шаг.
Запинаясь и захлебываясь, он с трудом произнес:
— Да… вот оно… вот как ты чувствуешь! Я давно это знал. И из-за этого мы… ты…
Он остановился, задыхаясь; и из темной накипи его мозга всплыло одно воспоминание — воспоминание, которое должно было бы успокоить его ревность, но которое приняло самый гнусный образ.
— В прошлом году, — продолжал он, опустив одну руку и указывая ею на Филиппу, — в прошлом году… во время этого несчастного случая… тебе было все равно… Вот что это было… ты… даже тогда…
Вся кровь бросилась в лицо Филиппы; она больше не боялась ни его, ни за него; она подошла к нему и стояла так близко, что могла видеть конвульсивную работу его мускулов под натянутой кожей его лица.
И проговорила отчетливо, но без выражения:
— Ты лжешь, и ты знаешь, что лжешь! И эту ложь я никогда не прощу. Ты возьмешь свои слова обратно, или я не останусь больше с тобой.
Она прошла мимо него в свою комнату, ступая твердо и быстро, и закрыла дверь.
Звук дверной щеколды вернул ее к действительности. Это была ее комната — нормальная жизнь еще существовала. Джервэз был жертвой собственного ужасного воображения.
«Все это так ужасно, что я к этому не была совсем подготовлена; мне и в голову не приходило, он ли это так чувствует, может так чувствовать», — думала Филиппа. Вся дрожа, она опустилась на кушетку и старалась восстановить эту сцену; ей надо было это сделать, чтобы понять точку зрения Джервэза и почему он стал держаться такого взгляда.
Разве было похоже на то, будто она поощряет Тедди?
Бесполезно было бы отрицать, что она знала о его любви. Но только любовь его была такая… трогательная, как бы далекая, — как всегда бывает любовь, на которую не отвечают.
И встречались они сравнительно редко; но, к несчастью, как-то случалось, что большинство их встреч бывало в отсутствие Джервэза. Это было одно из тех ужасных совпадений, которые еще скорее губят замешанных лиц, чем даже свидетельские показания, потому что каждая случайно обнаруженная встреча дает повод предположить что-то тайное.
«Но ведь тайного ничего не было», — с отчаянием думала Филиппа.
Так вот каков был Джервэз! Подлинный Джервэз — человек, которого она знала, как ей казалось, целых два года! Все ее понятия, все ее верования рушились, образуя груды развалин. В действительности того Джервэза, с нежной, особенной, как она думала, душой, на которого можно было опереться, никогда не существовало! Тот Джервэз был только воображаемым лицом, настоящим же Джервэзом был вот этот человек, который кричал на нее как сумасшедший, обвинял и поносил ее… И она отшатнулась от него, вся содрогаясь от отвращения при мысли о нем, но без страха.
Ощущение сильного холода охватило ее; она медленно встала и начала раздеваться. Лечь в постель казалось невозможным, сон никогда не был так далек от нее.
В белом пеньюаре, она начала ходить взад и вперед; длинное платье мягко ложилось на ковер.
Что оставалось в жизни людям, если они окончательно поссорились?
Все мольбы и оправдания Джервэза не смогли бы изгладить из памяти сказанного и того, что он подразумевал.
И за что, за что?
Тедди уезжал; у него было чисто юношеское обожание… он поцеловал ее всего раза два — в первые ранние дни, еще до Джервэза, — и поцелуи его были такие короткие, застенчивые.
Быть обвиненной Джервэзом в неверности, измене! Это было все равно, что взять паровой каток для того, чтобы смять маргаритку! Самая мысль об этом была явно смешна. Ну, конечно, он мог отзываться пренебрежительно о слепой вере Сэмми в Фелисити, если таков был его способ действий по малейшему неосновательному подозрению.
Если бы все это не было так трагично, оно было бы смешно. Но оно было трагично; этот терзающийся человек, чуть не проклявший ее, был ее муж.
Филиппа задумалась над этим, неподвижно глядя в высокую открытую стеклянную дверь, на сапфировое ночное небо. Она никогда не любила Джервэза по-настоящему; она поняла это теперь, потому что не чувствовала к нему никакой жалости, а лишь сильное негодование и что-то вроде презрения.
Правда, он был дорог ей, но она не любила его.
С этим открытием мир как будто опустел для нее; последняя иллюзия исчезала, унося с собой все довольство жизнью и весь ее уют.
Ее охватило чувство бесконечной беспомощности. В одно и то же время ей казалось, что она жила много лет назад и имела весь опыт прожитых годов и вместе с тем была еще очень, очень молода.
Сидя на кушетке, она неожиданно уронила голову на руки. На сердце у нее было настоящее горе — горе и пустота.
Так, с опущенным на простертые руки лицом, увидел ее с террасы Тедди; он стоял там, стиснув руки, с сильно бьющимся сердцем.
Леонора ожидала Тедди у своего окна и увидела, как он остановился; слабый, отраженный из комнаты Филиппы свет осветил его лицо, на котором были обожание и мука. Сощурив глаза, Леонора следила за Тедди с яростью в сердце. Решение заставить его жениться на ней еще крепче созрело в ее мозгу. Теперь он женится; она окончательно это решила, и Ланчестер и его богатство утратили всякую цену. Покорный Тедди был слишком легкой добычей; Тедди ускользающий стоил дороже. Леонору никогда не прельщало то, что она имела, а лишь то, на что она не могла претендовать, или что было трудно достижимо. Она поехала в Фонтелон единственно потому, что подозревала то, в чем убедилась теперь.
Но даже она не могла ожидать, чтобы Тедди вдруг бесшумно двинулся вперед и исчез в комнате Филиппы. Легкая улыбка промелькнула и замерла на ее лице.
Тедди остановился на пороге и умоляюще поднял руку. Вдруг он услышал тихое, заглушенное рыдание, и этот слабый звук притянул его, как магнит.
