Он не хотел подчиняться Симхе-Мееру. Он был глух к его приказам и смотрел на него сверху вниз, что очень радовало реб Хаима Алтера. И конечно, Шмуэль-Лейбуш не желал выпускать из рук кассу, к которой так рвался Симха-Меер.
— Я все выплачу хозяину, — сказал Шмуэль-Лейбуш, когда Симха-Меер потребовал от него проверки кассы каждый вечер.
Этим он дал понять Симхе-Мееру, что для него, Шмуэля-Лейбуша, хозяин — это только реб Хаим Алтер, хотя бы зять и стал его компаньоном. И он, Шмуэль-Лейбуш, будет и дальше вести себя, как прежде, не прислушиваясь к мнению каких-то выскочек. Реб Хаим Алтер был счастлив, что слуга не признает его новоиспеченного компаньона. Он протянул мясистые волосатые руки и стал распихивать деньги, которые давал ему не считая Шмуэль-Лейбуш, по всем карманам своего лапсердака и брюк, но так продолжалось недолго. Не успел Шмуэль-Лейбуш оглянуться, как Симха-Меер прибрал его к рукам. Сначала Симха-Меер вытурил его из ткацкой мастерской. Он приходил в мастерскую раньше слуги, еще до рассвета, вместе с рабочими, и уходил поздно вечером. Его было не дозваться к столу. Служанке Годес приходилось по нескольку раз бегать за ним в мастерскую и звать его к обеду.
Симха-Меер выдавал рабочим шерсть, смотрел, чтобы они не воровали и не ленились, проверял с лупой нитки, вникал во все детали и отслеживал качество товара. Рабочие стали относиться к нему как к знатоку дела, фабриканту, которого нельзя одурачить. Они начали считаться с его мнением. Только с ним и разговаривали по поводу работы, только на его приказы и реагировали, а на слугу Шмуэля-Лейбуша, забегавшего время от времени в мастерскую и оравшего на них непонятно за что, не обращали внимания.
— Иди, иди, — выпроваживал его Симха-Меер. — Я тут, на месте.
Шмуэль-Лейбуш уходил обиженный, а потом и вовсе перестал заглядывать в мастерскую.
Вскоре после этого Симха-Меер отвадил его и от других дел. Он начал сам встречаться с купцами и комиссионерами, обдумывать фрахты, которые должны были отправляться вовремя. Купцы и комиссионеры, годами платившие комиссионные Шмуэлю-Лейбушу, теперь охотно вели дела с новым компаньоном, который комиссионных не брал. Кроме того, он был проворен, сообразителен, все понимал с полуслова. Так что он быстро заткнул за пояс Шмуэля-Лейбуша, показав всем, что дело со слугой иметь необязательно, а главное — не стоит давать ему денег, лучше платить их ему, Симхе-Мееру.
Слуга Шмуэль-Лейбуш пытался вести торговлю, как прежде, но куда бы он ни приходил, всюду ему отвечали, что молодой Ашкенази уже побывал здесь и обо всем сам договорился. Шмуэль-Лейбуш начал понимать, что нового компаньона не проведешь, что ему палец в рот не клади. И он стал больше уважать его, старался с ним не ссориться и снискать его расположение. Но Симха-Меер не хотел приближать его к себе, держал слугу на расстоянии. Более того, он давал ему поручения, словно мальчику на побегушках, так что Шмуэль-Лейбуш обижался и ворчал:
— Что этот Симха-Меер гоняет меня туда-сюда? Что я ему, мальчишка?..
Симха-Меер засовывал руки в карманы брюк, становился на цыпочки, чтобы прибавить себе роста, и серьезным тоном учил слугу уму-разуму.
— Не нравится — поищи занятие получше, — резко сказал он однажды. — И разговаривай со мной по-другому. Я что, вместе с тобой свиней пас, что ты обращаешься ко мне просто по имени?
Шмуэль-Лейбуш тут же пошел на попятную.
— Реб Симха не должен волноваться, — сказал он, опустив голову. — Я уже иду.
Симха-Меер перечислил ему поручения, которые он должен выполнить. С тех пор Шмуэль-Лейбуш был у него под пятой. Реб Хаиму Алтеру было обидно за слугу, но он ничего не мог поделать. Лентяй, бонвиван, любитель посидеть в молельне за хасидским застольем, вздремнуть после еды, поехать в жаркий летний день на свежий воздух за город, он теперь почти не появлялся в мастерской. Если же он и собирался что-то сделать, Симха-Меер успевал сделать это до него.
— Тесть может пойти отдохнуть, — говорил ему Симха-Меер тоном безграничной преданности. — Я сам обо всем позабочусь.
Реб Хаим Алтер с удовольствием укладывался на кушетку и читал хасидские сказки о деяниях праведников, захватывающие истории о помещиках-колдунах, о вредящих евреям волколаках, о Баал-Шем-Тове[87] и Божьих людях, которые ловили этих колдунов, используя священное Имя Господне, и превращали их в собак и котов. Лежа на мягкой кушетке, реб Хаим Алтер не забывал поучать своих сыновей, таких же, как он сам, лентяев и неженок, корил их за склонность к безделью.
— Брали бы пример с Симхи-Меера, — ворчал он. — Он никогда не отдыхает, подобно Самбатиону[88].
В молельне Симха-Меер больше не задерживался. Он ограничивался тем, что наскоро произносил положенные молитвы. Вместо молельни он ходил по ресторанчикам, в которых сидели купцы, комиссионеры, маклеры, процентщики и просто евреи, проворачивавшие сделки, пили пиво, закусывали его сушеным горохом с перцем и торговали, маклерствовали, менялись, разговаривали о хлопке и шерсти, о низких и высоких ценах, о заработках и убытках, о везении и невезении. Окутанные пылью и дымом, торговцы и коммерсанты сотнями сидели в этих шумных ресторанчиках, за грязными, исписанными мелом и залитыми пивом столиками и держали в руках растущий город со всеми его станками, трубами и магазинами. Именно здесь оценивали, кто богат, а у кого дела из рук вон плохи, кто человек солидный, а кто бедняк и побирушка, кто честный, а кто вор и пройдоха, которому нельзя доверять ни одной единицы товара.
За этими грязными столами продавали хлопковые поля за тысячи миль отсюда; устанавливали цены; расхваливали и поносили товары. С хасидскими притчами, коммивояжерскими анекдотами, комиссионерскими хохмами, сплетнями, злословием и грубыми шутками здесь продавали труд жилистых рук, бессонные ночи девушек-работниц с покрасневшими глазами, мозги химиков, изобретателей, изготовителей первых образцов. Проворные пальцы ощупывали товар, раскручивали мотки ниток. Среди всей этой деловой суеты нашел свое место и Симха-Меер. По обыкновению он прислушивался к разговорам, делал выводы и мотал на ус.
С жадностью страдающего от жажды он пил густой воздух ресторанчиков, не пропуская ни слова, сказанного за грязными пивными столами. Его еще мало знали, этого молодого человека, который постоянно теребил свою жидкую бородку, словно заставляя ее расти быстрее. На него не слишком обращали внимание, но Симху-Меера это не огорчало. Хотя он и не умел ждать, хотя он всегда торопился, он с юных лет, со времен карточной игры у пекаря Шолема знал, что не следует сразу выдавать козыри. Надо подождать, притвориться, что загибаешься, и потом внезапно бросить победную карту на стол.
До поры до времени он молчал, не высовывался, ни во что не вмешивался. Зато он, как гриб, все впитывал в себя. Потихоньку и он начал вставлять в разговор слово: тут спросит о каком-нибудь дельце, там ощупает какой-нибудь товар, и, глядишь, обстряпал сделку. Он быстро усвоил лодзинскую манеру разговаривать с людьми: вытягивать из них все что нужно и разыгрывать, если требовало дело, глухонемого, не давая ответа на поставленный вопрос. Он даже научился, как всякий лодзинский купец, брать собеседника за лацкан, чтобы пощупать материал, из которого сшит его костюм. Люди стали обращать на него внимание, расспрашивать о нем.
— Это сын Аврома-Герша Ашкенази и зять Хаима Алтера, — отвечали тем, кто о нем спрашивал.
— О! — с почтением говорили спрашивавшие и подвигались, чтобы дать ему место за своим столом.
Не успевали они оглянуться, как новичок становился среди них своим человеком, шутил, сыпал поговорками и хохмами, ловко отбиваясь от недоброжелателей и остряков, пытавшихся взять его в оборот и выставить на посмешище.
— Да, — восхищались им, — этот малый не пальцем делан. С ним держи ухо востро…
Мало-помалу сидевшим в грязных ресторанчиках стало ясно, что Симха-Меер, у которого едва пробивается борода, не просто сын своего отца и зять своего тестя, а, несмотря на юность, настоящий компаньон-совладелец ткацкой мастерской реб Хаима Алтера, куда он вложил целых десять тысяч рублей наличными, поэтому больше не просиживает штаны в хасидской молельне, а всерьез управляет делами тестя.
— Вот это серьезная птица, — стали кивать на него друг другу деловые евреи и приняли его в свои кружки. Купцы тут же начали говорить с ним о торговле, вокруг него завертелись маклеры, а солидные люди, намного старше его, стали отводить его в сторону и просить совета относительно тех или иных сделок, так чтобы другие их не слышали.
— Знаток, голова настоящего илуя! — кивали на него бородатые евреи. — Но пройдоха первый сорт, подметки на ходу режет…
Это было в Лодзи высшей похвалой.
Симха-Меер работал без устали. Его голова с высоким лбом, с коротко стриженными волосами, на которых шелковая хасидская шапочка всегда лежала как-то сморщенно, не переставала думать, искать, выгадывать. Так, он рассчитал, что производимые их ткацкой мастерской женские платки слишком велики и широки, на них уходит много шерсти. Правда, они хорошо расходятся, эти платки. Прибыль от них немаленькая. Но где сказано, что они должны быть именно такой длины и ширины? Что за беда, если они будут немного уже и короче? Ни одна еврейка, ни одна кацапка в России не схватится, что ее платок меньше на один ряд. Что такое один ряд? Для покупателя ничего, а для фабриканта очень много. Симха-Меер, который всегда ходил с карандашом за ухом, чтобы вытащить его при первой необходимости и сделать подсчеты на чем придется — на бумаге, столовой скатерти, стене или подвернувшемся куске товара, — быстро вычислил, что каждый рабочий делает по три платка за смену, значит, всего производится сто сорок платков в день, почти тысяча платков в неделю и сорок тысяч платков в год. Если от каждого платка взять всего один ряд, что будет совсем незаметно, получится кругленькая сумма, очень неплохой доход за счет экономии шерсти.
