Фрэнк стоял в дверях, наблюдая за происходящим.
Мистер Миногью повернулся к нему:
— А это кто такой?
— Мой помощник, — сказал Моррис.
Сыщик расстегнул пальто и вынул из кармана чистый платок.
— Будьте любезны, — сказал он Фрэнку, — повяжите ему Я1 это на рожу.
— Мне что-то не хочется, — сказал Фрэнк.
— Уж будьте любезны! А то меня он может стукнуть наручниками.
Как это ни претило Фрэнку, он взял платок и обвязал им лицо верзилы, который стоял спокойно и даже не шелохнулся.
— Ну, как, Моррис, похож?
— Гм! Не могу сказать, — выдавил из себя Моррис и вынужден был снова опуститься на кушетку.
— Моррис, дать вам воды? — спросил Фрэнк.
— Не нужно.
— Не торопитесь, — сказал Миногью, — поглядите на него как следует.
— По-моему, это не он. Тот вел себя очень грубо. И голос у него был грубый, неприятный голос.
— А ну, скажи что-нибудь, сынок, — обратился Миногью i к верзиле.
— Этого я не грабил, — произнес тот безжизненным голосом.
— Ну, как, Моррис?
— Нет.
— Может, он больше похож на второго, на напарника?
— Нет, он совсем другой.
— Почему вы так уверены, Моррис?
— Так тот напарник был очень нервный. И ростом он был выше. У этого вон маленькие руки, а у того напарника руки были большие, крупные.
— Вы уверены? Этого парня мы взяли вчера с поличным. Он грабил бакалейную лавку; с ним был еще один субчик, но тот успел удрать.
Миногью снял с лица верзилы платок.
— Я его не знаю, — решительно сказал Моррис.
Мистер Миногью сложил платок и спрятал в карман. Затем он снял очки, положил их в кожаный очешник.
— Кажется, Моррис, я уже вас однажды спрашивал про моего сына, Уорда. После этого вы так его и не видели?
— Нет, — ответил бакалейщик.
Фрэнк подошел к раковине, набрал стакан воды и прополоскал рот.
— А вы — может быть, вы его знаете? — спросил сыщик Фрэнка.
— Нет.
— Ну, ладно, — сказал Миногью, застегивая пальто. — Кстати, Моррис, вы так и не обнаружили, кто тогда таскал у вас молоко?
— Больше никто ничего не таскает, — сказал Моррис.
— Пошли, сынок, — сказал сыщик верзиле.
Фрэнк наблюдал через окно, как они влезли в полицейскую машину, и ему стало жаль парня.
«Что, если бы меня сейчас так арестовали? — подумал он. — А ведь сейчас я — совсем не тот человек, что был тогда».
Моррис, вспомнив о пропаже молочных бутылок, виновато взглянул на Фрэнка.
Фрэнк посмотрел на свои большие руки и пошел в туалет.
Лежа после ужина на кровати и думая о своей жизни Фрэнк услышал, что кто-то поднимается по лестнице, затем раздался стук в его дверь. Он так и обмер от страха, но заставил себя встать и открыть дверь. На пороге, улыбаясь из-под своей дурацкой бесформенной шляпы, стоял Уорд Миногью. Он был тощ, бледен — краше в гроб кладут.
Фрэнк впустил Уорда и включил радио. Уорд сел на кровать; его ботинки были в снегу, и с них капало.
— Кто тебе сказал, что я здесь живу? — спросил Фрэнк.
— Я видел, как ты вошел в холл, и слышал, что ты поднялся сюда и хлопнул дверью.
«Неужели я так никогда и не отделаюсь от этого подонка?» — в отчаянии подумал Фрэнк.
— Тебе лучше держаться отсюда подальше, — сказал он. — Если Моррис тебя узнает, а это в твоей дурацкой шляпе проще пареной репы, так нам обоим придется видеть небо в клеточку.
— Я навестил моего пучеглазого дружка Луиса Карпа, — сказал Уорд. — Я хотел взять бутылку, но он не дал, потому что у меня наличных не хватает. Вот я и подумал, что мой красавчик приятель Фрэнк Элпайн одолжит мне пару центов. Он же честный, работящий сукин сын.
— Ты обратился не по адресу. Я сам нищий.
Уорд покосился на Фрэнка.
— Я уверен, ты кое-что поднакопил из того, что натаскал у еврея.
Фрэнк посмотрел на него, но ничего не ответил.
Уорд огляделся по сторонам.
— Впрочем, сколько ты у него тащишь, это не моя забота. А пришел я вот за чем. Есть тут у меня на примете одно дельце, и мы с тобой могли бы его обтяпать, без всякого риска.
— Я уже тебе сказал, Уорд, меня твои делишки не интересуют.
— А я думал, ты хочешь получить назад твою пушку. А то вдруг она случайно потеряется, а на ней — твое имя.
Фрэнк потер руки.
— Тебе ничего не придется делать, только вести машину, — осклабясь, продолжал Уорд. — Это большой винный магазин в Бей-Ридже. После девяти часов там остается только один продавец. Есть шанс взять больше трех кусков.
— Уорд, еще раз тебе говорю: на меня в таких делах больше не рассчитывай. И, по-моему, как ты выглядишь, так тебе нужнее не винный магазин, а больница.
— Вот еще! Небольшая изжога!
— Лучше подумай о своем здоровье.
— Ой, ты меня разжалобил, я сейчас просто заплачу!
— Почему бы тебе не завязать?
— А тебе?
— Я завязал.
— Это твоя жидовочка тебя вдохновляет?
— Не говори о ней, Уорд.
— Я за вами следил на той неделе, вы ходили в парк. Лакомый кусочек! И часто ты с ней?…
— А ну, проваливай отсюда!
Уорд встал.
— Гони на бочку пятьдесят монет, не то я доложу твоему жидовскому боссу, какие у тебя шашни с его дочуркой. И еще я напишу ему письмецо, где расскажу, кто именно был в ноябре участником налета на его вшивую дыру.
Фрэнк поднялся, лицо его исказилось. Вынув из кармана бумажник, он выпотрошил его на кровать. Там было восемь долларовых бумажек.
— Вот все, что у меня есть.
Уорд схватил деньги.
— Хорошо, за остальным я приду в другой раз.
— Уорд, — сказал Фрэнк, стиснув зубы, — если ты еще раз притащишь сюда свой зад или будешь следить за мной и этой девушкой, или хоть слово скажешь Моррису, то первое, что я сделаю, это позвоню в полицию и сообщу твоему старику, где он может тебя найти. Он как раз сегодня был в лавке и спрашивал про тебя. И, по-моему, если он тебя встретит, он тебе голову оторвет.
Уорд выругался и плюнул в Фрэнка, но не попал; плевок угодил в стену.
— Жид вонючий! — крикнул он.
Выскочив из комнаты, он скатился по лестнице. Моррис и Ида выглянули, чтобы посмотреть, кто это наделал такой тарарам, но Уорда уже и след простыл.
Фрэнк лег на кровать и закрыл глаза.
Однажды темным, ветреным вечером, когда Элен в довольно поздний час ушла из дому, Ида выскользнула следом за ней и засеменила по холодным, выстуженным улицам, через продуваемую насквозь площадь в темный, тенистый, пустой парк. Там она увидела, как ее дочь встретилась с Фрэнком Элпайном. В парке, между полукружием высоких кустов сирени и густой кленовой рощицей, спряталась укромная лужайка; на лужайке стояло несколько скамеек, здесь было темно и сюда редко кто заглядывал. Элен с Фрэнком любили сюда приходить, чтобы побыть вдвоем. Ида подсмотрела, как они уселись на одну из скамеек и поцеловались. У нее потемнело в глазах, и она ни жива ни мертва поплелась домой. Моррис уже спал, будить его ей не хотелось, и она села на кухне и заплакала.
Когда она вернулась и увидела, что мать плачет, сидя за кухонным столом, она сразу же поняла, что Ида все знает; Элен была одновременно и тронута и напугана.
Она с жалостью спросила:
— Мама, почему ты плачешь?
Ида подняла, наконец, заплаканное лицо и в отчаянии заголосила:
— Почему я плачу? Я оплакиваю весь мир! Я оплакиваю мою пропащую жизнь! Я оплакиваю тебя!
— Что я такого сделала?
— Ты меня ударила прямо в сердце.
— Я не сделала ничего дурного, ничего такого, отчего мне должно быть стыдно.
— И тебе не стыдно, что ты целуешься с гоем?
Элен задохнулась.
— Мама, неужели ты за мной следила?
— Да, — сказала Ида плачущим голосом.
— Мама, как ты могла?
— А как ты могла целоваться с гоем?
— Мне не стыдно, что мы целовались.
Она все еще надеялась, что ей удастся избежать тягостной сцены. Все произошло слишком быстро, Элен к этому разговору не подготовилась.
— Если ты выйдешь замуж за такого человека, — сказала Ида, — вся жизнь у тебя будет разбита.
— Мама, успокойся. Я пока ни за кого не собираюсь замуж.
— Какое может быть замужество с человеком, которому девушка позволяет себя целовать в парке, где их никто не видит?
— Я целовалась и раньше.
— Но он же гой, итальянер!
— Он человек, мама, такой же человек, как мы.
— Человек — этого еще мало. Еврейской девушке нужен только еврей.
— Мама, уже поздно. Мне не хочется спорить. Мы можем разбудить папу.
— Фрэнк — не для тебя. Не нравится он мне. Его глаза не смотрят на того, с кем он говорит.
— У него просто печальные глаза. Потому что он в жизни хлебнул горя.
