–?Мандука! Мандука!
Это был голос отца.
Барбоза опечалился – хотел ответить и не мог.
–?Тереза!
–?Что прикажете, хозяин?
–?Мандуку не видала?
–?Видала, хозяин. У себя в комнате он. Ванну принимал. Только что Педру и Жозе ее выносили.
–?Да что за черт! Не отвечает он... Заснул, что ли?
Полковник вошел в комнату.
Увидев сына голым по пояс, распростертым на кровати, бледным, неподвижным, с открытыми, немигающими глазами, полковник даже подпрыгнул.
–?Мандука! Что с тобой, Мандука?!
Вцепившись в сына, крепко обняв его, полковник принялся отчаянно его трясти.
Вялое, теплое тело Барбозы оставалось податливым, словно не успевший окоченеть труп.
А мозг – активный, ясный, полностью справляющийся со своими функциями,– жил, все понимал, не утратил воли, хотел говорить, ответить отцу, но тело не подчинялось, и все усилия оставались тщетными.
–?Мой сын умер! Мой сын умер! – вскричал полковник, схватился за голову и в отчаянии выбежал из комнаты.
От этих криков как будто случилось чудо.
Парализованная старуха вцепилась в ручки шезлонга, сделала неимоверное усилие, встала, упала на колени и на четвереньках поползла в комнату к сыну, напрягая почти неподвижные суставы. Это зрелище могло показаться смешным, не будь оно столь ужасным. Полуголая, в одной рубашке, скользила она по полу, передвигаясь рывками, толчками, будто полураздавленное насекомое. Она подползла к сыну, простертому на кровати, вцепилась в тюфяк, с усилием поднялась, бросилась на застывшее тело и припала к губам сына холодными, вялыми старушечьими губами.
От поцелуев матери, на которые ответить не мог, Барбоза ощутил незнакомое чувство сыновней нежности – никогда прежде он такого не испытывал.
Мать! Отец!
Почему же он не приложил все свои недюжинные способности к тому, чтобы облегчить страдания этой старой супружеской пары, скрасить им последние годы жизни?!
Разочаровавшись в дружбе, в любви, с семейной жизни, в религии, во всем на свете, даже в самом себе, он, по холодным правилам науки, стал искать смерти, которая погасила бы его последние желания.
Он стал эгоистичным, бессердечным человеком. А ведь были же люди, связывающие его с миром,– это отец и мать. Вот для кого и ради кого он мог бы жить!
Как жестоко мстит природа!
Она бросила его, связанного по рукам и ногам, на произвол женщины-истерички, которая отдалась ему, как отдалась бы любому другому – например, негру, рабу с плантации – не из-за высокой любви, а просто для того, чтобы насытить алчущую плоть...
Насытившись, утолив свою страсть, эта женщина бросила его.
На остывшем пепле его сгоревших убеждений на мгновение вспыхнул огонек любви и даже веры – но тут же потух, и тьма сделалась еще невыносимее.
Ленита искала и нашла гнусного мужчину, который продал ей имя, чтобы покрыть ошибку, и признал ее, обесчещенную и беременную, своей женой...
Беременную... Она беременна, он должен был стать отцом...
И она бежала от него, украла у него ребенка, да еще и насмехалась над ним, излагала в своем циничном послании свои путевые впечатления, написанные с претензией на артистизм! Мало того – она сообщает ему, что сознательно связывает жизнь с каким-то минотавром, и при этом говорит, что его, Барбозы, ребенок будет называть отцом бесчестного, ничтожного человека, презренного плута.
А он умирал из-за любви к этой женщине, из-за того, что она исковеркала ему жизнь, из-за того, что она привязала его к себе узами плоти, из-за того, что без нее ему и жизнь не в жизнь... Трус!
Живым упреком склонилась над ним внушающая одновременно жалость и отвращение фигура несчастной матери, которая обнимала, целовала его, ловила его последние вздохи.
Ах, как ему захотелось жить!
И ведь был еще шанс...
Найдись тут кто-нибудь понимающий в физиологии – он сделал бы Барбозе искусственное дыхание и полностью нейтрализовал бы яд. Тогда смерть отступила бы, и жизнь бы возвратилась. Попадись подобный пациент самому Барбозе – он бы спас его.
Но сам себе он никак и ничем помочь не мог. Скованный собственным телом, точно личинка коконом, он ощущал себя бессильным и ничтожным. Ему не оставалось даже жалкого утешения просить, молить прощения у бедной матери, разбитой параличом старухи, которой горе моментально придало сил.
Блаженство безболезненной кончины, вызванной нервно-паралитическим действием яда, обернулось тяжким, постыдным мучением, описать которое не властен человеческий язык.
Живой труп!
Умерло все – жив оставался только мозг, только сознание, терпящее неимоверную пытку...
Отчего он не размозжил себе череп пулей?
Паралич поразил последние оплоты организма. Сердце, легкие, систола и диастола застыли, кровообращение прекратилось. Темный покров окутал Барбозе ум. Он впал в глубокий сон, от которого никто уже не пробуждается.
Ты предводитель, ты повелитель, ты учитель (ит.) – цитата из 1-й песни «Божественной комедии» Данте.
Синий чулок (франц.). (Здесь и далее прим. перев.)
«Blue devils» иносказательно можно перевести как «тоска зеленая».
Pollice verso! (лат.) – добей его!
Нимрод – имя ветхозаветного персонажа, искусного зверолова, которого некоторые исследователи отождествляют с древнегреческим Орионом. Выделенный курсивом текст – цитата из книги Бытия, Х, 9.
Распродажа; аукцион (франц.)
Тико-тико – маленькая желтогрудая птичка.
Вся женщина – в матке (лат.)
Учитель (мест. диал.)
Черный город (англ.)
Воспоем менее возвышенные вещи (лат.) – парафраз из начала IV эклоги Вергилия.
Публичное покаяние (франц.)
Принц-регент Бразилии дон Педру, сын португальского короля Иоанна VI, 7 апреля 1822 года провозгласил Бразилию независимой державой, а себя – ее императором Педру I.
При монархическом строе Бразилия делилась на провинции, при республиканском – на штаты.
Глиптодонты – вымершие млекопитающие, родственные броненосцам.
Из ряда вон выходящая (франц.)
Правь, Британия! Ура англичанам! (англ.)
Сертан – засушливые внутренние районы Бразилии.
День, который следует отметить белым камешком (лат.)
Уру – дикая птица отряда куриных.
Носуха, или коати,– млекопитающее семейства енотовых.
Ротозеев (франц.)
Барон Котежипе – бразильский государственный деятель, член парламента, представлявший его консервативное крыло.
Растение семейства бомелиевых.
«...брюхатые самки животных ни за что не подпустят к себе самцов» (Франсуа Рабле. Гаргантюа и Пантагрюэль. Перевод с французского Н.М.Любимова)
Взбалмошная, своенравная (франц.)
Не рассуждать о них (ит.)
Жулиу Рибейру, автор этого романа, в 1881 году опубликовал «Грамматику португальского языка»
Рамалью Ортиган (1836—1915) – выдающийся португальский писатель-реалист.
Собеседник (франц.)
Он все время становится в позу (франц.)
Гаррет (1799—1854) – основоположник романтизма в португальской литературе.
Ухищрения, трюки (франц.)
Этот роман написал в соавторстве с Рамалью Ортиганом величайший португальский прозаик Эса ди Кейрош (1845—1900)
Эпизод из спора португальских романтиков и реалистов – так называемый «коимбрский вопрос».
Отцом признаётся состоящий в узаконенном браке (лат.)
