– А ведь у нас дело серьезное,– сказал Марсель.– Как же это случилось, черт возьми?
– Мы с тобой сглупили и не приняли необходимых мер предосторожности,– ответила Мюзетта.
– Что у вас тут происходит? – спросил, входя к ним, Родольф.
Он жил теперь рядом с Марселем.
– Происходит то, что мы с этой барышней сделали сейчас потрясающее открытие. Мы друг в друга влюблены. Случилось это, по-видимому, во сне.
– Во сне – вряд ли,– возразил Родольф.– А из чего следует, что вы влюблены? Быть может, вы преувеличиваете опасность?
– Как бы не так! – продолжал Марсель.– Мы терпеть друг друга не можем.
– И расстаться не можем,– добавила Мюзетта.
– Значит, дети мои, дело ясное. Вы хотели один другого перехитрить, и оба промахнулись. Это повторение моей истории с Мими. Вот уже почти два года, как мы день и ночь ссоримся. Это лучшее средство для укрепления брачных уз. Соедините «да» и «нет» – и получится пара вроде Филемона и Бавкиды. Теперь вы будете вести такой же образ жизни, как и мы, а если сюда переедут, как они грозятся, Шонар с Феми, то наши три семейки станут истинным украшением дома.
В эту минуту вошел Гюстав Коллин. Ему сразу же сообщили о неприятности, постигшей Мюзетту и Марселя.
– А ты, философ, что скажешь по этому поводу? – спросил художник.
Коллин помял в руках шляпу, спасавшую его от непогоды, и сказал.
– Я так и предвидел. Любовь – игра случайностей. Коснешься ее и уколешься. Не подобает человеку жить одному.
Вечером, вернувшись домой, Родольф сообщил Мими:
– Есть новость. Мюзетта без ума от Марселя и не желает с ним расставаться.
– Бедняжка, ведь у нее такой хороший аппетит! – ответила Мими.
– А Марсель, со своей стороны, прямо обворожен Мюзеттой. Его любовь достигла точки кипения, как сказал бы прохвост Коллин.
– Бедняга Марсель, ведь он такой ревнивый! – вздохнула Мими.
– И то правда! Мы с ним ученики Отелло. Немного погодя к двум парочкам присоединилась третья: Шонар с Феми Красильщицей поселились в том же доме.
С этого дня остальные квартиранты стали жить как на вулкане, а когда истек срок контракта, все как один распрощались с хозяином.
Действительно, не проходило дня, чтобы та или иная парочка не затевала бурной ссоры. Иной раз Мими с Родольфом, устав от перебранки, начинали объясняться при помощи подвернувшихся под руку предметов. В большинстве случаев зачинщиком бывал Шонар: прибегая к трости, он делал склонной к меланхолии Феми легкое внушение. Что касается Марселя и Мюзетты, то их баталии происходили при закрытых дверях, они предусмотрительно затворяли наглухо двери и окна.
Но если даже, вопреки обыкновению, у богемцев царило согласие, остальные жильцы все же становились жертвами этого краткого перемирия. Нескромные перегородки между комнатами выдавали все секреты богемных супругов, и соседи поневоле узнавали всю их подноготную. Поэтому многие жильцы предпочитали casus belli [Здесь – военные действия (лат.)] ратифицированным мирным договорам.
По правде сказать, странная тут протекала жизнь. В кружке богемы царило подлинное братство, здесь все было общее, здесь сразу же делились всем – и хорошим, и плохим.
Каждый месяц здесь несколько дней жили роскошно, никто из богемцев не выходил на улицу без перчаток, то были дни ликования, когда пировали с утра до ночи. Бывали и другие дни, когда молодые люди сидели без сапог, дни поста, когда после совместного завтрака уже не сходились к обеду, а если, в итоге хитрых экономических комбинаций, и обедали, то во время такой трапезы тарелки и приборы, по выражению мадемуазель Мими, получали полную возможность «отдохнуть».
Но – странное дело! – в этом сообществе, где как-никак было три молодых, красивых женщины, между мужчинами никогда не вспыхивало ни малейшей ссоры, нередко они подчинялись даже самым вздорным прихотям своих возлюбленных, но всякий из них не задумываясь отдал бы предпочтение другу перед женщиной.
Любовь всегда непосредственна и внезапна, любовь – это импровизация. Дружба, наоборот, так сказать, созидается, завязывая дружбу, люди проявляют осмотрительность. Дружба – это эгоизм нашего ума, между тем как любовь – эгоизм сердца.
Молодые люди были знакомы уже шесть лет, эти годы они провели в ежедневном общении и достигли такого единомыслия и такого согласия, какое больше нигде бы не было возможно,– причем это отнюдь не нанесло ущерба их ярким индивидуальностям. У них выработались особые обычаи, особый язык, непонятный для посторонних. Люди, не знавшие их близко, принимали непринужденность их речи за цинизм. Между тем то была простая откровенность. Они отвергали всякие условности, ненавидели фальшь и презирали мещанство. Когда их обвиняли в непомерном тщеславии, они гордо излагали свои требования, сознавая свои достоинства, и притом отнюдь не заблуждаясь на собственный счет.
Они уже много лет шагали вместе по одной и той же жизненной стезе и подчас невольно оказывались соперниками, и все же неизменно шли рука об руку, они пренебрегали личным самолюбием всякий раз, как делались попытки посеять между ними рознь. Впрочем, они не переоценивали друг друга. А гордость, это лучшее противоядие от зависти, спасала их от профессиональной мелочности.
И все же через полгода богемцев, живших так дружно, вдруг постигла эпидемия разводов.
Пример подал Шонар. В один прекрасный день он обнаружил, что у Феми Красильщицы одно колено по форме хуже другого. В вопросах эстетики он был непреклонным пуристом, а потому немедленно прогнал девушку, на память он вручил ей ту самую трость, с помощью которой так часто делал ей внушения. Сам же он переселился к родственнику,– тот предложил ему даровой кров.
Не прошло и двух недель – Мими покинула Родольфа, ей захотелось разъезжать в каретах юного виконта Поля, бывшего ученика Барбемюша, вдобавок молодой человек посулил ей платье солнечно-золотистых тонов.
Вслед за Мими сбежала Мюзетта, она с триумфом вернулась в изысканно-галантную среду, которую покинула ради Марселя.
Расстались они без ссоры, без сцен, без долгих раздумий. Любовь их разгорелась из прихоти, и прихоть расторгла эту связь.
Как– то в дни карнавала Мюзетта отправилась с Марселем на маскарад в Оперу, и ее визави в контрдансе оказался молодой человек, который когда-то ухаживал за ней. Они узнали друг друга и во время танца обменялись двумя-тремя фразами. Мюзетта сообщила молодому человеку кое-что о своей теперешней жизни и, быть может, непроизвольно высказала сожаление о прошлом. Как бы то ни было, по окончании кадрили Мюзетта ошиблась: вместо того чтобы протянуть руку Марселю, который был ее кавалером, она взяла за руку своего визави, тот увлек ее за собой, и они скрылись в толпе.
Встревоженный Марсель стал ее разыскивать. Час спустя он увидел, что девушка идет под руку с незнакомцем, она выходила, весело напевая, из кафе, помещавшегося в здании Оперы. При виде Марселя, который стоял в углу скрестив руки, Мюзетта помахала ему на прощанье и бросила: «Скоро вернусь!»
«Другим словами: не жди меня»,– сразу же сообразил Марсель.
Он от природы был ревнив, но вместе с тем рассудителен и хорошо знал Мюзетту. Поэтому он не стал ее ждать, он вернулся домой, на сердце у него было тяжело, зато легко в желудке. Он поискал в буфете – нет ли чего поесть, там оказался окаменевший кусок хлеба и скелет копченой селедки.
«Я не могу соревноваться с тем, кто ее угощает трюфелями,– подумал он.– Во всяком случае, Мюзетта сегодня хоть поужинает».
Он сделал вид, будто хочет высморкаться, вытер носовым платком глаза и лег спать.
Два дня спустя Мюзетта проснулась в будуаре, обтянутом розовым атласом. У подъезда ее ждала голубая карета, а феи из царства моды, созванные отовсюду, принесли к ее ногам свои сказочные изделия. Мюзетта была восхитительна в этом изящном обрамлении, девушка казалась еще более юной и свежей. Она вернулась к прежнему образу жизни, вновь стала участницей всех ужинов и празднеств и обрела былую известность. Всюду только о ней и говорили – вплоть до кулуаров биржи и буфета парламента. Ее новый любовник, господин Алексис, был очаровательный молодой человек. Случалось, что он упрекал Мюзетту в легкомыслии и сетовал, что она слишком рассеянно выслушивает его любовные признания, тогда Мюзетта, заливаясь смехом, хлопала его по руке и говорила:
– Что же вы хотите, друг мой? Я провела полгода с человеком, который кормил меня одним салатом да постным супом, одевал меня в ситцевые платья и водил только в Одеон,– он не мог похвастаться богатством. Я была без ума от этого чудовища, а любовь – вещь дешевая, поэтому мы расходовали ее не задумываясь.
У меня остались только крохи. Подбирайте их – я вам не мешаю. К тому же я и не думала вас обманывать, и не будь ленты столь дороги, я так и не рассталась бы с моим художником. А что касается сердца, то с тех пор, как на мне корсет, стоящий восемьдесят франков, я почти не слышу, как оно бьется. Я даже боюсь – уж не оставила ли я его где-нибудь у Марселя.
