Когда комендант с командиром вышли во двор и комендант увидел «Диану», которая уже втянулась в пролив, он даже руками о полу ударил.
— Что вы наделали! — закричал он. — Да ведь лед пойдет, ведь льдом все судно поломает, на камни выпрет!.. Эко дьяволово место выбрали! Уходите-ка на чистую воду. — Потом он помолчал, почесал затылок и добавил:
— Впрочем хрен редьки не слаще. И там вас лед заломает. Ведь здесь через неделю-другую такой чертолом пойдет — льдина на льдину полезет. Выше ваших мачт лед встанет. Горами встанет! На берег попрет, лес ломать пойдет! Треск тут такой будет, что просто ужасти!.. Спать не даст!
Командир «Дианы» начал теряться. Остаться здесь на зимовку — значило потерять судно и провести мучительную зиму. Идти в океан на судне с поломанными мачтами, с течью в трюме и с креном в 30№ — было верхом безумия.
Оставалось одно: чиниться спешно в расчете на то, что запоздает зима. Тут на Аляске возможны были такие случайности, — иногда круглый год нет льда, реки не замерзают, зато, правда, бывает, что закрутят такие холода, что лед не тает круглое лето, от зимы до зимы держится.
Командир решил энергично приняться за ремонт «Дианы». Между тем комендант всмотрелся в «Диану» и удивился, — заметил, в каком плачевном виде она была.
— Это что же с кораблем-то? Покосился, мачты изломаны…
Командир рассказал ему о морском бое и, кстати, вспомнил о своем пленнике. Он попросил коменданта посадить Уильдера в крепостной каземат до окончательного решения его участи.
Комендант внимательно всмотрелся в приведенного под конвоем Уильдера и вдруг облапал его и троекратно по-русски облобызал.
— Голубчик, Роман Карлыч! Батенька ты мой! Да ты ли это? Никак вляпался? Говорил я тебе: не балуй, — вот и попался, — интонация его речи была так выразительна, что Уильдер, по-видимому, понял, если не мысли, то чувства старика — и в ответ пожал ему руку.
— Зачем его в каземат? — воскликнул комендант, обращаясь к командиру, который присутствовал при этой сцене. — Я его к себе возьму. Дочку в нашу спальню переведу, а его — в дочкину горницу. Я Романа Карлыча преотлично знаю. Молодчага! Старый друг!
— Ну, а если он убежит? Кто будет отвечать? — спросил командир.
— Кто? Он? Да куда ему бежать? Без провожатых в лесу заблудится, а на лодке ему далеко не уплыть. Не убежит! Вот Юлка-то обрадуется! Юлка — дочь моя! Помнишь Юлку! — обратился он к Уильдеру.
— О йес!.. Джули! — закивал головой Уильдер и вдруг заговорил по-русски:
— Болшой герл? — спросил он.
— У, большущая девка! — обрадовался старик, — с тебя ростом. Отчаянная! Мы с Романом Карлычем три года уже не видались, — пояснил он командиру.
«Роман Карлыч» водворился в доме коменданта. Вернулась из леса супруга коменданта в лаптях, с корзинищей морошки за плечами. Она маршировала во главе целого отряда: и бабы гарнизонные, и девки, и вся «гарниза». Впереди всех бежала Юлка, дочь коменданта.
Высокая, стройная, с пылающим загорелым лицом, на котором выделялись широко расставленные слегка монгольские глаза, сверкающие огнем задорной юности. Она ворвалась в крепость и сразу наполнила ее веселым хохотом и визгом. Она была в восторге от многочисленных гостей, а при виде Уильдера пришла в такой экстаз, что хотела было броситься ему на шею, да отец удержал. Уильдер смеялся и на английском языке объяснял, что на этот раз, к его сожалению, подарка ей не привез.
Командир энергично взялся за ремонт «Дианы»: работали днем и ночью при кострах. Одни разоружали «Диану», другие снимали такелаж, разбитые мачты, третьи рубили на берегу подходящий лес, тесали, пилили. Работа кипела.
Подошел «Камчадал», привез еще партию «новоселов». Их командир заставил делать зимние бараки. Пришел, наконец, и «Алеут». Семейство коменданта приняло Елену с распростертыми объятиями. Уильдера перевели в какую-то каморку, а Елену вместе с Юлкой поместили в юлкиной комнате.
Как только явился Илья, командир устроил совещание в своей каюте на «Диане». Два вопроса были поставлены на обсуждение: 1) если самый необходимый ремонт будет выполнен до наступления зимы, рискнуть ли отплыть и куда — в Сан-Франциско или к берегам Китая? и 2) что делать с пленником, который, как корсар, по законам морским подлежит повешению?
По поводу первого вопроса барон внес третье предложение: обратиться к Северо-Американским штатам с просьбой о помощи. Почему-то барон был уверен, что помощь будет оказана немедленно, будет выслан вспомогательный корабль, который доведет «Диану» до Сан-Франциско, и там можно будет произвести ремонт. Он был уверен, что американцы переправят весь экипаж «Дианы» в Европу, если ремонт фрегата будет признан невозможным.
Предложение барона, быть может, было самым благоразумным, но всем показалось унизительным для русского флота «признать себя пострадавшими, просить помощи!» К тому же барона не любили, а командир, слушая его, думал упорно об одном: г о в о р и т п и к о в ы й в а л е т (он вспомнил слова Уильдера, что в Нью-Йорке было решено всю команду «Дианы» отправить в Европу).
Решено было продолжать ремонт так же интенсивно, как он производился до этих пор, и при первой возможности рискнуть выйти в море и идти к берегам Китая.
Что касается второго вопроса, — о судьбе Уильдера, то вопрос об его повешении сразу был снят с обсуждения. Сгоряча еще может быть и повесили бы, а теперь сжились с человеком и вдруг… вешать! Срок был пропущен. К тому же старый комендант, приглашенный на заседание, клевал носом, но когда зашла речь об Уильдере, взволновался.
— Да что вы! — возбужденно заговорил он. — Романа Карлыча повесить? (В это время сам Роман Карлович сидел на кухне у коменданта и хлопал в такт ладошами, а Юлка плясала под аккомпанемент балалайки.) Да что вы? Да он из разбойников самый учтивый. Тут еще есть Ральф, Длинный Джек, да вот еще один… какой-то… «ФраДьявол» называется. Вот те озорники! Да и тех вешать нельзя! Вы повесите, да уплывете, а мы тут останемся. Да нас в отместку вырежут. Нагонят на нас кенайцев или инкириков. Да если вы на такие дела пойдете, вы тут все дела наши сорвете! Сейчас хоть какая мелочь из мехов попадает, а тогда и хвоста волчьего не увидишь. Уж вы, пожалуйста, жизни нашей не портите — и так еле дышим.
Илья предложил отправиться с Уильдером к американцам попробовать и при его помощи установить добрососедские отношения и обменять его на русских пленных, которые уже несколько лет томятся в плену. Уильдер, по-видимому, знает место их заточения. Это предложение Ильи было принято.
Решили поездку не откладывать и отправиться до наступления зимы. На следующий же день состав экспедиции определился. В нее входили Илья, как начальник, Вадим, Уильдер, Федосеев и два охотника-проводника по выбору коменданта. Елена пожелала тоже войти в состав этой экспедиции. Как ее ни уговаривали, она настояла на своем, — не хотела разлучаться с Ильей.
Маршрут был разработан при помощи коменданта и двух проводников: от редута Михайловского плыть по морю к югу вдоль берега, дойти до реки Квихпака, плыть по реке до того места, где обычно перетаскивают байдары в другую реку, Кускаквиму, идти по этой реке на байдарах до ее истоков, потом пробраться к Кенайскому заливу. Оттуда на санях до горы Ильи, которая стояла на границе русских владений.
— А там уж рукой подать, — сказал комендант. — Там и дороги будут лучше, не то, что у нас… Доберетесь до островов Ванкувера, или Шарлотты. Там ихняя стоянка.
— Чья стоянка? — спросил Илья.
— Да разбойников этих. Небось там стоянка лучше, чем у нас, — в их залив и лед редко заходит. А к нам горой прет.
— А в вожаки я вам двух молодцов дам, самых лучших моих охотников: креола Яшку Сапоньку — веселый такой: пляшет, на балалайке играет. Поет… вва! — восхищался старик. — Пьет, ууу! Удалой! Одно слово — ухо-парень!
— Да к чему нам скомороха? — изумился Илья.
— Он не только скоморох, — обиделся за своего любимца старый комендант, — он, братец ты мой, лучший у нас охотник. В следах как разбирается, — никто супротив его так не сумеет. А что он веселый — это не беда! Умереть не даст — рассмешит. А другой… ну тот посурьезнее, тот все тропки в лесу верст на триста вокруг знает. В лесах вечно шляется. Дикой такой.
Яков Сапонев, или попросту Яшка Сапонька, был парень — косая сажень в плечах, с круглым монгольским лицом. В живых бегающих глазах его всегда искрился смех, а широкий рот все время улыбался, открывая ряд здоровых, белых зубов. Ходил он легко и все время словно подплясывал. На него нельзя было смотреть без улыбки, — он заражал всех своим весельем.
Совсем другое впечатление производил другой вожатый, старый «дядя Тимошка», по прозванию «Хромой» (в юности ногу сломал — срослась неправильно и потому хромал, что не мешало ему без отдыха по суткам бродить в лесах и болотах). Это был угрюмый коренастый старик, весь заросший щетинистыми сивыми волосами, — даже на носу они росли пучками. Из непролазной кущи этой щетины сверкали его пронзительные глаза. От его упористого взгляда делалось как-то жутко, — словно насквозь все старик видел. Прошлое его было темное — по-видимому, был он беглый из Сибири; давно на Аляске — обжился и сделался ее живой летописью. Многое сам видел, многое от стариков слышал. Но чтобы развязать его язык, надо было основательно его подпоить: трезвый молчал и, как сыч, сидел, нахмурившись. Чего он только не перевидал: побывал и у англичан, на реке Маккензи, был и у берегов американского Ледовитого океана, был не раз и в том заливе, куда теперь направлялась экспедиция. По его настоянию взяли 12 собак и пару саней. Все это с припасами погрузили в три большие байдары, и в одно тихое утро поплыли вдоль морского берега на юг, к месту впадения в море реки Квихпака.
