В глубине избы старшина, главное лицо в волости, уже немолодой крестьянин с длинной рыжей бородой и в черной бараньей шапке, надвинутой на лоб по самые глаза, угощал медом довольно многочисленную компанию. В этом угощении, кроме других крестьян, принимало участие несколько жителей Сухой Долины, и самое почетное место среди них занимал Петр Дзюрдзя, так как поводом к угощению была лошадь, проданная им старшине. Разговор шел о разных достоинствах этой лошади; он привел к оживленным рассуждениям о лошадях вообще и по временам переходил в ссору, однако старшина всегда прерывал ее, доливая в стакан мед из жестяного гарнца и с солидною приветливостью то и дело повторяя:
— Пейте, господа миряне, пейте! На здоровье вам! На счастье!
Выражение «господа миряне» он употреблял очень часто. Он чувствовал себя главой и начальником волости или схода и боялся упустить малейший случай напомнить об этом всем. Крестьяне подносили к губам зеленоватые стаканы и склоняли в знак благодарности головы.
Один Клементий не пил и не принимал до сих пор участия в разговоре. Будучи молодым, неженатым человеком, не имея собственного хозяйства, он явился сюда с отцом и только благодаря отцу имел некоторое значение. Присутствие старшины и собрание стариков, степенных хозяев, вызывали в нем робость и удерживали от самостоятельного участия в угощении. Он стоял позади отца и, высовывая из-за его спины свое голубоглазое и румяное лицо, смотрел с жадностью и робостью на полуштоф и стаканы. Хитрые, живые глаза старшины, повеселевшие от меда, встретились с его застенчивым взглядом.
— А-а-а-а! — удивленно засмеялся староста и указал пальцем на парня: — А-а-а-а! Господа миряне! Это паробок или девка?..
Он наклонял голову то в ту, то в другую сторону как бы для того, чтобы лучше видеть.
— Смотрю-смотрю и узнать не могу! Кажется, что парень, да спрятался за отцовскую спину, как девка, и очень уж стыдится… Ну, покажись, подойди к столу, а то я в самом деле подумаю, что из молодца ты девкой стал…
Эти остроты сопровождались дружным взрывом грубого смеха; Петр тоже засмеялся и подтолкнул сына к столу.
— Ну, иди, когда господин старшина зовет…
Клементий был не таким застенчивым, каким его считал старшина. Правда, он закрыл рот ладонью, но смотрел веселыми глазами прямо на волостного сановника. Тот налил полный стакан меду и подал его парню.
— Пей! — воскликнул он, — чтобы скорей выросли усы под носом. — И опять, доливая всем стаканы, повторил — Пейте, господа миряне, пейте! Все пили и смеялись над Клементием, когда тот при упоминании об усах провел пальцами по золотистому пушку, покрывавшему его верхнюю губу, а затем наклонил голову и весело проговорил:
— На здоровье, господин старшина!
— На здоровье тебе! — ответил ему старшина. И, обращаясь к Петру, сказал: — Не пошел в солдаты? А?
— А не пошел… Когда пришло время ему тянуть жребий, Ясюк был еще малолетним, а мне уже, слава всевышнему, шел пятьдесят седьмой годик моей жизни. Брат — маленький, отец — старик… значит, дали ему льготу и остался дома; слава за это господу богу…
— Вот и выкрутился! — заметил кто-то со стороны.
— Ну, счастливец! — прибавил другой.
— Конечно, счастливец! — повторил Петр, — если бы только господь бог во всем так благословил…
Старшина опять налил счастливому парню стакан меду.
— Пей! — говорил он, — и помни, кто тебя угощает!
Парень, колеблясь, взглянул на отца, но Петр, которому всегда приятно льстил всякий почет, довольный смирением сына, толкнул его под локоть и ободряюще вымолвил:
— Пей, когда господин старшина велит.
Уже совершенно освоившийся и развеселившийся Клементий не поднес на этот раз стакана прямо ко рту, а поднял его вверх таким жестом, что часть меду вылилась из него на стол, при этом он сам подпрыгнул…
— Чтоб так конь скакал! — воскликнул он и затем опорожнил стакан до дна. Эта выдумка понравилась окружающим, которые, тоже поднимая свои стаканы над головой, повторяли один за другим:
— Чтоб так конь скакал, господин старшина, чтоб так конь скакал!
Это относилось к той лошади, которую сегодня купил у Петра старшина. Веселый по натуре, а сейчас, может быть, и по расчету, Антон Будрак, староста Сухой Долины, крикнул кабатчику, чтобы тот подал еще гарнец меду. Теперь он в свою очередь угостит старшину и всю компанию. Несколько голосов отозвалось:
— Не хотим больше меду; если угощаешь, то давай водки!
Будрак отдал приказание относительно водки и, наливая меду старшине, который предпочитал этот напиток, начал:
— Есть у нас дело, господин старшина. Хотим начать тяжбу из-за той земли и луга… Если только давность не прошла… если что знаете об этом, то говорите… может быть, что-нибудь нам посоветуете… Дело такое…
И, хотя он порядочно уже выпил меду и немножко хлебнул водки, он все-таки довольно толково стал рассказывать о важном для всей деревни деле; но Петр прервал его рассказ и стал говорить сам. Максим Будрак и трое Лабудов перебивали того и другого во всеобщем хаосе голосов. Старшина был уже несколько подготовлен к рассуждениям об общественных делах.
— По очереди, господа миряне, — воскликнул он, — по очереди говорите. Сперва один, затем другой, а я буду слушать. Я между всеми вами самый старший, и все вы ко мне, как к отцу… — Как к отцу! — подтвердили все хором, а пьяный Семен в эту минуту подсел к старшине и, целуя его в локоть, начал:
— Я к вам, господин старшина, как к отцу… не продавайте хозяйства… горькая беда мне и деткам моим…
Пара рук протянулась и оттолкнула пьяницу, который нетвердой походкой направился к кабатчику, бормоча:
— Хацкель, дай водки… если бога боишься, дай еще два крючка… у меня еще есть пара злотых… заплачу… Горькая беда…
Видя, что между старшиной и хозяевами завязывается серьезный разговор о деле, Клементий выбрался из этой компании и подошел к другой, которую составляли несколько женщин, стоявших возле печки. Они тоже ели привезенное из дому, разговаривали о базаре, спорили между собой и поверяли друг другу разные заботы. Как только Клементий приблизился к ним, среди них послышались пискливый визг и хихиканье. Парень оживился от двух стаканов меду и стал более развязным; он ущипнул за плечо какую-то знакомую молодку из Сухой Долины, а другой сказал на ухо что-то такое, от чего та покраснела, как пион, и закрыла лицо рукой. Другие, постарше, не то сердясь, не то шутя, отталкивали его кулаками и кричали, чтобы он уходил к мужикам. Однако вскоре все они утихли и, поднимаясь на носки, стали разглядывать предмет, который парень вынул из сермяги и показывал им. Это был красивый образок, изображавший какую-то святую и оправленный в рамку, покрытую позолоченной бумагой. Святая была в красном одеянии, с золотой короной на голове, а в руках держала голубую пальму. Грубо наложенные яркие краски и сверкающая при свете огня позолота рамки привели женщин в изумление и восторг. Они, широко раскрыв глаза и рот, любовались образком и начали допытываться, для себя ли купил Клементий эту прелестную и святую вещь или для кого-нибудь другого? Он хорошо знал, для кого купил он этот образок, но никому не сказал об этом и, смеясь над любопытством и жадностью баб, спрятал его опять под сермягу.
В это время из толпы, которая пила и болтала возле окна, позвал его небольшой, вертлявый человек со вздернутым носом, одетый наполовину по-крестьянски и наполовину по-господски. Это был лесник из ближайшего имения, купивший в этот день корову у его отца.
— Клементий! — звал он. — Эй! Клементий! Выпей-ка с нами, чтоб корова была здорова!
Клементий опорожнил поданную ему рюмку и в пылу веселья подскочил к стоявшей в углу бочке, перевернул ее и вылил на пол находившуюся в ней воду.
— Чтоб корова столько молока давала! — закричал он.
Взрыв хохота загремел в комнате; женщины пищали, подбирали юбки и разбегались по углам. Широкий поток воды плыл от стены к стене, неся по впадинам неровного пола разбросанную скорлупу яиц, кожуру огурцов, головы и хвосты селедок. Клементий исчез в толпе крестьян, которые окружили его с рюмками в руках; между ними был и Семен, беспрестанно дергавший его за рукав и бормотавший, держа рюмку в руке:
— Займи денег, Клементий!.. Смилуйся, займи… хоть злотый… я свои все уже пропил… Горькая доля моя и деток моих.
Уже совсем стемнело. Прислуживавшие в корчме расставили на столах три тонкие свечи в медных засаленных подсвечниках.
Степан Дзюрдзя все время громко рассуждал в небольшом кружке крестьян, повидимому, счастливый тем, что мог хоть раз где-нибудь и над кем-нибудь командовать. Когда блеснули огоньки свечей, он заметил старшину, окруженного жителями Сухой Долины, который с важностью что-то объяснял им. Бронзовое морщинистое лицо Степана покраснело от выпитой водки и оживленного разговора, в котором он принимал участие. Однако его заинтересовало: о чем это соседи рассуждают со старшиной? — и он, придвинувшись к этой группе, стал слушать.
