Я ощущала только тьму — только тьму и ничего другого, — и голова моя поднялась во тьме, ощущая ее, как головка червя. Кто-то тихонько плакал. Затем тяжелый и жесткий удар пришелся мне по щеке, обрушившись на нее, как каменная стена, и плач прекратился.
Молчание восстановилось, его поверхность разгладилась, как разглаживается поверхность озера после того, как брошенный в воду камень пойдет на дно.
Зашумел холодный ветер. Меня переносили куда-то подземным туннелем, причем на чудовищной скорости. Затем ветер прекратился. На расстоянии послышался какой-то неясный ропот, как будто сотни голосов сразу выражали негодование и протест. Затем замолкли и голоса.
По моему глазу провели резцом, и в возникшую щель пробилась полоска света, как будто раскрылись уста или рана, а потом тьма вновь сомкнула надо мной свой полог. Я попыталась откатиться в сторону, противоположную той, откуда лился свет, но руки были намертво прикручены у меня к телу, и я не в силах была даже пошевельнуться.
Мне начало казаться, что я очутилась в подземном царстве, залитом слепящими огнями, и что помещение, в котором я нахожусь, полно народу, и что все эти люди по какой-то причине удерживают меня в неподвижности.
Затем резец ударил вновь, и свет ворвался мне в череп, и сквозь толстую, мокрую, глухую тьму чей-то голос прокричал:
— Мама!
* * *
Воздух дышал и играл на моем лице.
Я почувствовала, что пространство вокруг меня приобретает очертания какого-то помещения, какого-то большого помещения с распахнутыми окнами. Подушка мягко поддавалась тяжести моей головы, а тело, не испытывая никакого напряжения, скользило между тонкими простынями.
Затем я почувствовала, как тепло, подобно чьей-то мягкой руке, упало мне на лицо. Должно быть, я лежала на солнце. И наверно, стоит мне открыть глаза, и я увижу, как краски и контуры толпятся и наклоняются надо мной, как сиделки.
Я открыла глаза.
Было совершенно темно.
Рядом с собою я почувствовала чье-то дыхание.
— Я ничего не вижу, — произнесла я.
Кроткий голос из тьмы ответил мне:
— На свете полным-полно незрячих людей. И когда-нибудь ты выйдешь замуж за какого-нибудь замечательной души слепца.
* * *
Человек с резцом опять подошел ко мне.
— Стоит ли так стараться, — сказала я. — Это ведь совершенно бессмысленно.
— Не надо так говорить.
Его пальцы ощупали огромную шишку у меня под левым глазом. Она страшно болела. Затем он что-то такое сделал, и полоска света возникла вновь, как дыра в глухой стене. Рука этого человека ощупала края дыры.
— Вы меня видите?
— Вижу.
— А еще что-нибудь видите?
Тут я опомнилась:
— Я вообще ничего не вижу.
Щель сузилась, и ее заволокла тьма.
— Я слепая.
— Глупости! Кто вам такое сказал?
— Сиделка.
Этот человек хмыкнул. Он вернул повязку мне на глаз и закрепил ее.
— Вам здорово повезло. Ваше зрение в полном порядке.
* * *
— К вам посетители. — Сиделка широко улыбнулась и исчезла.
Мать, в свою очередь широко улыбаясь, подошла к изножью моей кровати. На ней было платье с рисунком в виде красных колес, и выглядела она просто чудовищно.
За ней вошел крупный и довольно здоровый парень. Сперва я не смогла сообразить, кто это, потому что глаза мои раскрывались не на всю ширину, но затем поняла, что это мой брат.
— Мне передали, что ты хочешь со мной повидаться.
Мать села на краешек постели и положила руку мне на бедро. Она была вся любовь и раскаяние, и мне страшно хотелось, чтобы она побыстрее убралась к чертям собачьим.
— Я никому ничего не говорила.
— Мне передали, что ты меня звала. — Она, казалось, вот-вот была готова расплакаться. Ее лицо надулось и задрожало, как бледная медуза.
— Ну, как ты? — спросил брат.
Я посмотрела матери прямо в глаза:
— Без изменений.
* * *
— К вам посетители.
— Не хочу никаких посетителей.
Сиделка выскользнула из палаты и зашепталась с кем-то у входа.
Затем вернулась:
— Но он настаивает.
Я поглядела на свои желтые ноги, торчащие из непривычно белой шелковой пижамы, в которую тут меня облачили. Стоило мне пошевельнуться, как кожа начинала трястись, словно в ногах не осталось мышц. И, кроме того, они были покрыты короткой, однако же густой черной щетиной.
— А кто это?
— Один ваш знакомый.
— А как его звать?
— Джордж Бейквелл.
— Знать не знаю никакого Джорджа Бейквелла.
— А он говорит, что вы с ним знакомы.
Затем сиделка вновь вышла, а в палате появился парень с чрезвычайно знакомой мне физиономией. Войдя, он сказал:
— Не возражаешь, если я присяду на край кровати? Он был в белом халате, и из кармана у него торчал стетоскоп. Я решила, что это какой-нибудь мой знакомый нарядился как доктор.
Я собиралась прикрыть ноги, если в палате появится кто-нибудь посторонний, но сейчас делать это было уже слишком поздно, поэтому я оставила их торчать наружу — отвратительные, уродливые. «Это ведь я, — сказала я самой себе. — Вот такая я и есть на самом деле».
— Ты ведь узнала меня, верно, Эстер?
Я всмотрелась ему в лицо сквозь щель здорового глаза. Другой глаз еще не открывался, но доктор уверил меня, что и с ним через несколько дней все будет в порядке.
Парень смотрел на меня так, словно я была каким-то экзотическим животным, только что доставленным в местный зоопарк, и, казалось, едва удерживался, чтобы не расхохотаться.
— Ты ведь узнала меня, верно, Эстер? — Парень говорил медленно, с расстановкой, как будто беседовал с малолетней дурочкой. — Я Джордж Бейквелл. Мы ходим с тобой в одну церковь. Однажды у тебя было свидание с моим соседом по Амхерсту.
Теперь мне показалось, что я узнаю его. Его лицо всплыло в тумане на самом краю памяти — одно из тех лиц, с которыми мне никогда не хотелось ассоциировать какое бы то ни было имя.
— А что ты здесь делаешь?
— Я работаю в этой больнице.
Каким образом ухитрился этот Джордж Бейквелл так быстро стать доктором? Я не могла в это поверить. И собственно говоря, мы не были с ним по-настоящему знакомы. Он просто решил взглянуть на девицу, достаточно спятившую для того, чтобы решиться на попытку самоубийства.
Я отвернулась к стене.
— Убирайся отсюда, — сказала я ему. — Убирайся и не вздумай возвращаться.
* * *
— Мне нужно зеркало.
Медсестра засуетилась, открывая один ящик за другим, затем перерыла ченый кожаный чемодан, в котором мать принесла накупленные ею для меня блузки, юбки, пижамы и нижнее белье, — но все без толку.
— Почему мне не дают зеркало?
Меня одели в платье в серо-белую полоску, похожее на обивку матраса, подпоясали широким ярко-красным кушаком и усадили в кресло.
— С какой это стати?
— Потому что вам не стоит в него смотреться.
Медсестра закрыла чемодан, и он захлопнулся с легким щелчком.
— Почему это?
— Потому что вы не слишком хорошо выглядите.
— Все равно, хочу в этом убедиться сама.
Медсестра, вздохнув, раскрыла верхний ящик стола. Она достала оттуда большое зеркало в деревянной раме того же цвета, как стол, и протянула его мне.
Сперва я не могла сообразить, что за беда приключилась. Зеркало оказалось не зеркалом, а картиной.
На картине было изображено существо непонятного пола — не то женщина, не то мужчина, волосы у него были выбриты наголо и только кое-где на голом черепе торчали клочья, похожие на цыплячий пух. Половина лица у этого существа была пурпурно-красного цвета, причем опухшая и бесформенная, по краям этой опухлости красный цвет переходил в зеленый и в красно-желтый. Рот у этого существа был темно-коричневым, и розовые полосы шли от обоих углов губ.
Самым ошеломительным в этом лице была сверхъестественная концентрация ярких, контрастных красок.
Я улыбнулась.
Харя на картинке расползлась в кривой ухмылке.
Через минуту после того, как раздался оглушительный грохот, в палату ворвалась другая медсестра. Она бросила взгляд на разбитое зеркало и на меня, стоящую посреди слепых белых осколков, и поспешила увести свою младшую напарницу за дверь.
— Я же говорила тебе, — донесся до меня ее рассерженный голос.
— Но я только…
— Я же тебе говорила!
Я слушала с определенным интересом. Кто угодно может нечаянно уронить зеркало. Я не понимала, почему они так раскудахтались.
Старшая из сестер вернулась в палату. Она встала напротив меня, сложив руки на груди, и сердито на меня посмотрела.
— Теперь семь лет счастья не будет.
— Что?
— Я сказала, — медсестра повысила голос, как будто разговаривала с глухою, — что теперь семь лет счастья не будет.
Младшая медсестра вернулась с веником и совком и принялась подметать сверкающие осколки.
