Ознакомительная версия.
Но вот дирижер прервал вдруг, все кончилось. Полковник Двадцать восьмого полка фон Платен закричал: "Ура! Да здравствует фрейлен тен-Бринкен! Да здравствует Розалин -
да!" Зазвенели бокалы, раздались громкие аплодисменты, их чуть не задавили.
Два корпоранта из «Ренании» притащили огромную корзину роз, купленную где-то наспех, два офицера заказали шампанское. Альрауне только пригубила, но Вольф Гонтрам, разгоряченный, измученный жаждой, осушил целый бокал, потом еще и еще. Альрауне увлекла его за собой, прокладывая путь через толпу.
Посреди залы сидел красный палач. Он склонил шею и протянул ей обеими руками топор. «У меня нет цветов, – закричал он, – я сам красная роза, отруби же мне голову!…»
Альрауне равнодушно прошла мимо и повела свою даму дальше, мимо столов, по направлению к зимнему саду. Она оглянулась: здесь было тоже полно – все аплодировали им и кричали. Наконец за тяжелой портьерой она заметила маленькую дверь, которая вела на балкон.
– Ах, как хорошо, – воскликнула она. – Пойдем, Вельфхен.
Она отдернула портьеру, повернула ключ и нажала ручку двери. Но пять грубых пальцев легли на ее пальчики. «Куда вы идете?» – закричал грубый голос. Она обернулась. Это был
адвокат Манассе в длинном черном домино. «Что вам надо на улице?» – повторил он.
Она отдернула руку. «Какое вам дело? – сказала она. – Мы хотим немного подышать воздухом».
Он кивнул головой. «Так я и знал. Именно поэтому я и побежал за вами. Но вы не сделаете этого, не сделаете!»
Альрауне тен-Бринкен выпрямилась и упрямо посмотрела на него: «Почему я этого не сделаю? Быть может, вы собираетесь мне запретить?»
Он невольно вздохнул под ее взглядом. Но все-таки не отступил: "Да, я вас не пущу, я, именно я. Разве вы не понимаете, что это безумие? Вы оба разгорячены, вы оба мокрые -
и хотите идти на балкон. Ведь сейчас двенадцать градусов мороза".
– А мы все-таки пойдем! – настаивала Альрауне.
– В таком случае идите одна, – крикнул он. – Мне нет ни малейшего дела до вас. Я не пущу только мальчика, я не пущу с вами Вольфа.
Альрауне смерила его с ног до головы презрительным взглядом. Она вынула ключ из замка и широко распахнула дверь.
«Ах, так», – сказала она. Она вышла на балкон, подняла руку и кивнула своей Розалинде. «Пойдешь со мной сюда? Или останешься в зале?»
Вольф Гонтрам оттолкнул адвоката и поспешно вышел на балкон. Маленький Манассе бросился за ним. Уцепился за руку, но тот опять его оттолкнул.
«Не ходи, Вельфхен, – закричал адвокат, – не ходи». Он чуть не плакал: хриплый голос прерывался от волнения.
Но Альрауне громко смеялась. «Прощай же, свирепый монах», – сказала она, захлопнула дверь перед самым его носом, всунула ключ и дважды повернула в замке.
Маленький адвокат посмотрел сквозь замерзшее стекло, начал трясти дверь, яростно затопал ногами. Потом понемногу успокоился. Вышел из-за портьеры и вернулся в залу.
– Таков фатум! – сказал он, крепко стиснул зубы, вернулся к столу тайного советника и тяжело опустился на стул.
– Что с вами, господин Манассе? – спросила Фрида Гонтрам. – У вас такой вид, будто все корабли у вас потонули.
– Нет, ничего, – ответил он, – ничего. Но ваш брат – идиот. Да не пейте же один, коллега. Дайте мне тоже чего-нибудь.
Советник юстиции налил ему полный бокал. Фрида Гонтрам ответила уверенным тоном:
– Да, я с вами вполне согласна. Он – идиот!
Альрауне тен-Бринкен и Вольф Гонтрам вышли на балкон, весь занесенный снегом, и подошли к балюстраде. Полнолуние заливало широкую улицу, бросало сладостный свет на причудливые формы университета и на старый дворец архиепископа, играло на льду реки, бросало фантастические тени на мост.
Вольф Гонтрам вдыхал ледяной воздух. «Как хорошо», – прошептал он и показал рукою на белую улицу, объятую мертвой тишиной. Но Альрауне посмотрела на него, его плечи, сиявшие в лунном свете, на большие глаза, горевшие, как два черных опала. «Ты красив, – сказала она, – красивее лунной ночи».
Руки его оторвались от каменной балюстрады и обняли ее. «Альрауне, – сказал он, – Альрауне…» – Мгновение она не мешала ему. Потом вырвалась и слегка ударила по руке.
«Нет, – засмеялась она, – нет, ты Розалинда, а я – кавалер: и я за тобой буду ухаживать».
Она оглянулась по сторонам, схватила стул, притащила и шляпой стряхнула с него снег. «Вот, садись сюда, прекрасная дама, – как жаль, что ты немного высок для меня».
Она грациозно поклонилась и опустилась на одно колено.
«Розалинда, – прошептала она, – Розалинда, позволено ли рыцарю похитить у вас поцелуй…»
«Альрауне…» – начал он. Но она вскочила и закрыла ему рот рукой. «Ты должен говорить мне: мой рыцарь, – вскричала она. – Ну, так могу я похитить у тебя поцелуй, Розалинда?»
«Да, мой рыцарь», – пробормотал он. Она обошла сзади, взяла его голову обеими руками и начала медленно: «Сперва ухо, правое, затем левое, и щечки – обе щечки. И глупый нос, я уже не раз его целовала, и потом, наконец, твои прекрасные губы». Она нагнулась и приблизила свою кудрявую голову. Но тотчас же вновь отскочила: «Нет, прекрасная дама, твои рука должны послушно лежать на коленях».
Он опустил свои дрожащие руки и закрыл глаза. Она поцеловала его – долгим горячим поцелуем. Но в конце ее маленькие зубки нашли его губы и быстро укусили – крупные капли крови тяжело упали на снег.
Она отскочила и, широко раскрыв глаза, устремила взгляд на луну. Ей было холодно, она вся дрожала. «Мне холодно» – прошептала она. Она подняла ногу, потом другую. «Этот глупый снег забрался ко мне в туфли». Она сняла туфельку и вы – тряхнула ее.
«Возьми мои, – воскликнул он, – туфли большие, теплые».
Он быстро снял их и подал ей. «Так лучше, не правда ли?»
– Да, – засмеялась она, – теперь опять хорошо. Я тебя за это еще раз поцелую, Розалинда.
Она снова поцеловала его – и опять укусила. Они засмеялись тому, как при луне искрились красные капли на ослепительно белом снегу.
– Ты любишь меня, Вольф Гонтрам? – спросила она. Он ответил: «Я только о тебе и думаю».
Она помолчала немного, потом спросила опять: «Если бы я захотела – ты бы спрыгнул с балкона?»
– Да, – сказал он.
– И с крыши? – Он кивнул.
– И с башни собора? – Он опять кивнул головой.
– Ты бы сделал все для меня, Вельфхен? – спросила она.
– Да, Альрауне, если ты только любишь меня.
Она подняла голову и выпрямилась во весь рост. «Я не знаю, люблю ли тебя, – медленно произнесла она. – Но ты бы сделал это, если бы я тебя не любила?»
Дивные глаза, которые он унаследовал от своей матери, как-то особенно полно и глубоко заблестели. И луна наверху позавидовала этим глазам – спряталась поскорее за башню собора.
– Да, – ответил юноша, – и тогда.
Она села к нему на колени и обвила руками шею: «За это, Розалинда, – за это я тебя еще раз поцелую».
И она поцеловала его – еще более продолжительным, пламенным поцелуем и укусила еще больнее и сильнее. Но они уже не видели красных капель на белом снегу – завистливая луна спрятала свой серебряный факел…
– Пойдем, – прошептала она, – пойдем, пора!
Они обменялись туфлями, стряхнули снег с платьев, открыли дверь и вошли в зал. Там ярким светом сверкали люстры, – их окутал горячий душный воздух.
Вольф Гонтрам зашатался и обеими руками схватился за грудь. Она заметила. «Вельфхен?!» – вскричала она. Он ответил: "Ничего. Ничего – что-то кольнуло, но теперь
опять хорошо". Они под руку прошли через залу.
Вольф Гонтрам не пришел на следующий день в контору. Не встал даже с постели: его мучила страшная лихорадка. Он пролежал девять дней. Он бредил, звал Альрауне, – но ни разу не пришел в сознание. Потом умер. От воспаления легких. Похоронили его за городом на новом кладбище. Огромный венок темных роз прислала Альрауне тен-Бринкен.
ГЛАВА 11, которая рассказывает о том, как из-за Альрауне кончил свои дни тайный советник
В ночь на 29-е февраля, в високосную ночь, над Рейном пронеслась страшная буря. Она примчалась с юга, принесла с собою ледяные глыбы, взгромоздила их друг на друга и кинула с грохотом о стену Старой Таможни. Сорвала крышу с иезуитской церкви, повалила древние липы в дворцовом саду, сорвала крепкие сваи школы плавания и разбила о могучие быки моста.
Дошла она и до Лендениха. Сорвала несколько крыш и раз рушила старый сарай. Но самое большое зло она причинила дому тен-Бринкенов: погасила вечную лампаду, горевшую перед изваянием святого Иоганна Непомука.
Такого никогда не бывало, с тех пор как стоял господский дом, не бывало много веков. Правда, благочестивые крестьяне на следующее утро снова наполнили маслом лампаду и снова зажгли ее, – но они говорили, что это предвещает большое несчастье и конец тен-Бринкенов. Святой снимает руку свою с благочестивого дома: и он дал тому знамение в страшную ночь. Ни одна буря в мире не могла бы загасить лампады, если бы он не захотел…
Ознакомительная версия.
