Ознакомительная версия.
Такого никогда не бывало, с тех пор как стоял господский дом, не бывало много веков. Правда, благочестивые крестьяне на следующее утро снова наполнили маслом лампаду и снова зажгли ее, – но они говорили, что это предвещает большое несчастье и конец тен-Бринкенов. Святой снимает руку свою с благочестивого дома: и он дал тому знамение в страшную ночь. Ни одна буря в мире не могла бы загасить лампады, если бы он не захотел…
Знамение – так считали люди. Однако некоторые шептали друг другу, что это была вовсе не буря: это барышня вышла в полночь – и загасила лампаду.
Но, казалось, люди ошибались в пророчествах. В господском доме, несмотря на пост, шел праздник за праздником. Окна ярко светились каждую ночь. Слышалась музыка, громкий смех, пение и крики.
Так хотела Альрауне. Ей надо было развлечься, говорила она, после тяжелой утраты, ее постигшей. И тайный советник ходил за нею по пятам, будто взял на себя роль Вольфа Гонтрама. Жадно окидывал он ее взглядом, когда она входила в комнату, и провожал ее жадным взглядом, когда она уходила. Она замечала, как горячая кровь струится по его старым жилам, – громко смеялась и дерзко закидывала голову.
Все капризнее и капризнее становилась она, все преувеличеннее и причудливее были ее желания.
Старик исполнял все, что она хотела, но торговался, требовал постоянно награды. Заставлял гладить себе лысину, требовал, чтобы она садилась к нему на колени и целовала его, и постоянно просил ее одеваться в мужской костюм.
Она надевала то костюм жокея, то костюм пажа. Одевалась рыбаком с открытой блузой и голыми ногами. Наряжалась мальчиком-портье в красном, плотно облегавшем мундирчике с обтянутыми бедрами. Наряжалась и охотником Валленштейна, принцем Орловским и Неррисой. Или пикколо в черном фраке, или пажом в стиле рококо, или Эвфорионом в трико и белой тунике.
Тайный советник сидел на диване и заставлял ее ходить взад и вперед. Он смотрел на нее, гладил по спине, по груди и по бедрам. И, еле переводя дыхание, размышлял, как бы ему начать. Она останавливалась перед ним; смотрела вызывающе. Он весь дрожал под ее взглядом, не находил слов, тщетно придумывал какую-нибудь маску, которой мог бы прикрыть сластолюбивые желания и похоть.
С насмешливой улыбкой выходила она из комнаты. Но как только закрывалась за нею дверь, как только до него доносился с лестницы ее звонкий смех, – им тотчас же вновь овладевали мысли. Он сразу решал, что ему нужно сказать, что сделать и как начать. Он часто звал ее обратно, – и она приходила.
«Ну, в чем дело?» – спрашивала она. Но он снова терялся, снова не знал, с чего начать. «Ничего…» -бормотал он только.
Было ясно: ему не хватает решимости. Он озирался вокруг, искал новой жертвы, чтобы убедиться, что он все еще господин своих старых талантов.
Наконец он нашел – тринадцатилетнюю дочку жестянщика, принесшую в дом какую-посуду.
– Пойдем, Марихен, – сказал он ей. – Я тебе подарю кое-что. – И увел ее в библиотеку.
Тихо, словно раненый зверек, вышла через полчаса девочка, прошла вдоль стены молча, широко раскрыв недоумевающие глазенки…
А тайный советник с широкой улыбкой торжествующе направился по двору к дому.
Но Альрауне теперь избегала его. Она приходила, когда видела его спокойным, и убегала, как только глаза его начинали блестеть.
«Она играет – она играет со мною», – задыхался профессор. Однажды, когда она встала из-за стола, он взял ее за руку. Он знал превосходно, что ей скажет, слово от слова, – но в этот момент все позабыл. Он рассердился на себя и на высокомерный взгляд, которым его смерила девушка. И быстро вскочил, вывернул ей руку и бросил Альрауне на диван. Она упала, но вскочила тотчас же, пока он успел подбежать, и засмеялась, громко, пронзительно засмеялась. И болью отозвался ее смех у него в ушах. Он вышел, не произнеся ни единого слова.
Она заперлась у себя в комнате, не появилась ни к чаю, ни к ужину. Не показывалась несколько дней.
Он умолял, стоя у ее двери, говорил добрые слова, просил, заклинал. Но она не выходила. Он посылал ей письма, умолял, обещал все блага мира. Но она не отвечала.
Наконец, когда он несколько часов подряд провел у ее двери, она открыла ему. «Замолчи, – сказала она, – мне неприятно. Что ты хочешь?»
Он попросил прощения, сказал, что у него был припадок, что он утратил всякую власть над собой…
– Ты лжешь, – спокойно возразила она.
Он сбросил маску. Сказал ей, как он ее хочет, как он не может жить без нее. Сказал, что любит ее.
Она смеялась над ним. Но все-таки вступила в переговоры, начала ставить условия.
Он все еще торговался, не уступал во всем сразу. Один раз, хотя бы один только раз в неделю она должна приходить к нему в мужском костюме.
– Нет, – воскликнула она. – Если захочу, каждый день, – а если не захочу – никогда.
Он согласился. И стал с того дня безвольным рабом Альрауне. Стал ее верной собакой, не отходил ни на шаг, подбирал крошки, которые она бросала ему со стола. Она заставляла бегать его, как старое ручное животное, которое ест хлеб из милости, – только потому, что к нему настолько равнодушны, что даже не хотят убивать…
Она отдавала ему приказания: закажи цветы! Купи моторную лодку! Позови сегодня этих, а завтра тех. Принеси носовой платок. И он слушался. И считал щедрой награду, когда она неожиданно приходила вниз в мужском костюме с высокой шляпой и круглым большим воротником, когда протягивала ему свои маленькие ножки в лаковых туфельках, чтобы он завязал шнурок.
По временам, оставаясь один, он пробуждался. Медленно поднимал свою уродливую голову, раскачивал ею и старался понять, что, в сущности, с ним произошло. Разве не привык он повелевать? Разве не его воля господствует здесь, в поместье тен-Бринкенов? У него было такое чувство, будто у него растет большой нарыв в мозгу – растет и душит его мысли. Туда вползло какое-то ядовитое насекомое – через ухо или через нос – и ужалило. А теперь оно жужжит у него перед глазами, не дает ни минуты покоя. Почему он не растопчет противное насекомое? Он приподымался на постели, боролся с решением.
«Надо положить конец», – бормотал он.
Но тотчас же забывал обо всем, как только видел ее. Глаза его расширялись, слух обострялся, он слышал малейший шорох ее шелка. Он раздувал ноздри, жадно впитывал аромат ее тела, – старые пальцы дрожали, язык слизывал слюну со старых губ. Все его чувства неотступно следовали за нею – жадно, похотливо. То была неразрывная цепь, которую она влекла за собой.
Себастьян Гонтрам приехал в Лендених и нашел тайного советника в библиотеке.
– Берегитесь, – сказал он, – нам будет не легко привести дела снова в порядок. Вам следовало бы самому немного позаботиться…
– У меня нет времени, – ответил тайный советник.
– Меня это не касается, – спокойно заметил Гонтрам. – Вы должны. Последнее время вы ни о чем не заботитесь, предоставляете всему идти своей дорогой. Смотрите, ваше превосходительство, как бы не было плохо.
– Ах, – засмеялся тайный советник. – В чем, собственно, проблема?
– Я ведь писал вам, – ответил советник юстиции, – но вы, по-видимому, совсем не читаете моих писем. Бывший директор Висбаденского музея написал брошюру – вы знаете, – в которой он утверждает всевозможные нелепые вещи. За это его притянули к суду. Он потребовал допроса экспертов, – теперь комиссия осмотрела вещи и большую часть их признала подложными. Все газеты шумят, – обвиняемый будет безусловно оправдан.
– Ну и пусть, – заметил тайный советник.
– Если вы так хотите – пожалуй, – продолжал Гонтрам. – Но он опять подал на вас жалобу прокурору, и суд должен произвести следствие. Впрочем, еще не все. На конкурсе герстенбергского завода куратор на основании некоторых документов возбудил против вас обвинение в неправильном составлении баланса и мошенничестве. Аналогичная жалоба поступила и по поводу дел кирпичного завода в Карпене. И, наконец, адвокат Крамер, поверенный жестянщика Гамехера, настаивает на медицинском освидетельствовании его дочери.
– Девочка лжет, – закричал профессор, – это какая-то истеричка.
– Тем лучше, – согласился советник юстиции. – Имеется также иск некоего Матизена на пятьдесят тысяч франков; вместе с иском он тоже обвиняет вас в мошенничестве. Поверенный акционерного общества «Плутон» обвиняет вас в подлоге и просит немедленно же приступить к уголовному следствию.
Вы видите, ваше превосходительство, жалобы множатся, когда вы подолгу не бываете у нас в конторе: почти каждый день приносит что-нибудь новое.
– Вы кончили? – перебил его тайный советник.
– Еще нет, – спокойно ответил Гонтрам, – не кончил. Это только несколько лепестков из того пышного букета, который ожидает вас в городе. Я настоятельно вам советую съездить туда – и не относиться ко всему с такой легкостью.
Ознакомительная версия.
