Все это Хассим рассмотрел и потом незаметно вернулся к той части берега, где Иммада дожидалась его в лодке. Иллануны, уверенные, что с моря им нечего опасаться, очень плохо сторожили пленников, и если бы только Хассим мог поговорить с пленниками, их, наверное, было бы легко увести. Но они не поняли бы ни его слов, ни его знаков. Хассим посоветовался с сестрой. Иммада что-то печально шепнула; у их ног прибой плескал не громче, чем их голоса.
Верность Хассима была непреклонной, но теперь вместо бодрящей надежды им все больше и больше овладевало сомнение. Он хотел добыть сведения для своего друга, который так могуществен и который, должно быть, сумеет быть постоянным. Когда, в сопровождении Иммады, он опять приблизился к лагерю, на этот раз открыто, их появление не вызвало особого удивления. Вожди илланунов отлично знали, что раджа, за которого, с помощью бога, они должны были сражаться, находится на отмелях в ожидании приезда белого человека, — человека с большими богатствами и со многим оружием, служившего ему. Даман, один понимавший истинное положение вещей, невозмутимо приветствовал их. Хассим сел на ковре справа от него, и началось совещание. Оно велось вполголоса, короткими и внешне небрежными фразами, с долгими безмолвными промежутками. Иммада прижалась к брату и, опершись рукой о его плечо, внимательно и спокойно слушала, как и подобает ваджской принцессе, привыкшей совещаться с воинами и приближенными в минуты опасности и в часы важных решений. Сердце ее быстро билось. Белые люди молча смотрели на эти два знакомых лица, словно через пропасть. Четыре илланунских вождя сидели один подле другого. Плащи упали с их плеч и лежали за ними на песке; перед ними были воткнуты четыре длинные пики, на которых висели небольшие продолговатые щиты с резьбой по краям, окрашенные в темно-пурпуровый цвет. Даман протянул руку и указал на пленников. Лица белых людей были очень спокойны. Даман смотрел на них молча и возбужденно, как смотрят люди, волнуемые сильной страстью.
Коран в шелковом переплете на красном шнурке висел у него на сердце. Как раз под кораном, из-под складки саронга высовывалась рукоятка криса, сделанная из простого рога. Сгущавшиеся облака тяжелой и темной массой висели над огнями костров.
— Между мной и белыми кровь, — с жаром проговорил Даман.
Илланунские вожди оставались бесстрастными. Кровь была между ними и всем человечеством. Хассим спокойно заметил, что есть один белый, с которым бы следовало дружить; впрочем, Даман, кажется, его друг. Даман улыбнулся, полузакрыв глаза. Да, он друг белого человека, но не раб его. Иллануны, играя рукоятками мечей, вполголоса выразили свое одобрение.
— И зачем эти белые заехали так далеко от своей земли? — продолжал Даман, — Великий белый человек, которого все здесь знают, не нуждается в них. Они никому не нужны. По стопам их идут несчастья. Они похожи на людей, которых правители посылают на разведку в далекие страны говорить о мире и заключать договоры. А это всегда — начало великих скорбей. Иллануны находятся далеко от своей родины, куда белые не осмеливаются заглядывать, и потому в открытом море они могут воевать с кем угодно. Эти люди приехали что-то высматривать. Но что им тут высматривать? Разве в их собственной стране не на что смотреть?
Даман говорил тихим и насмешливым тоном. Груды тлеющих углей постепенно темнели; костер, горевший перед вождем, опал и в конце речи Дамана стал гаснуть. На берегу бухты подымались, двигались и шептались стройные фигуры. Там и сям над черными головами поблескивали красными отблесками острия пик.
— Иллануны ищут на море добычу, — закончил Даман. — Этим занимались их отцы и отцы их отцов, ибо они были бесстрашны и привыкли смотреть смерти в в лицо.
Послышался тихий смех.
— Мы бьем и идем дальше, — сказал чей-то ликующий голос. — Мы живем и умираем с оружием в руках.
Иллануны вскочили. Они топали по земле ногами и размахивали обнаженными мечами над головой пленников. Начался крик. Когда волнение немного улеглось, Даман поднялся, в своем плаще, закрывавшем его до ног, и опять заговорил, высказывая свое мнение. Белые люди сидели на песке и поворачивали глаза от лица к лицу, словно стараясь понять. В конце концов решили отправить пленников в лагуну и передать их судьбу на усмотрение властителя этой страны. Иллануны хотели только разграбить яхту. Им не было дела до того, что станется с белы ми людьми.
— Но Даману это не все равно, — прибавил Хассим. — Далеко не все равно, туан.
Хассим узнал также, что в поселке волнение, точно накануне войны.
Белараб со своими воинами расположился лагерем у могилы отца, в низине, что лежит далеко за полями. Ограда его была заперта, и на верандах расположенных в ней домов никто не появлялся. Только подымавшийся на них дым показывал, что там живут люди. Сторонники Тенги расхаживали по поселку и всячески задирали мирных жителей. Народом овладело великое безумие, такое же сильное, как любовь, как пыл битвы, как желание пролить кровь. И на всех напал страх. Большой дым, который подымался сегодня утром над прибрежными лесами, очевидно, был сигналом Тенги Даману, но что он значил, Хассим не мог узнать. Хассим боялся за Иоргенсона. Пока одну из лодок приготовляли к отправке пленников в лагуну, он и его сестра тихонько ушли из лагеря и уехали в своем челноке. Отсвет огней брига на облаках указывал им путь через отмели. Но не успели они проехать и полпути, как огни погасли и мрак стал еще гуще, чем раньше.
— Но мрак этот не больше чем мрак, окутывающий его ум, — прибавил Хассим. — Он глядел на белых, спокойно и молча сидевших под остриями мечей; глядел на Дамана и слушал его гневные слова; теперь он смотрел на своего белого друга — и не понимает, чем все это кончится. Можно видеть лица людей, но видеть их судьбы, начертанные на их челе, никому не дано. Больше ему сказать нечего, и все, что он говорил, — до последнего слова правда.
IV
Лингард все это повторил миссис Треверс. Ее мужество, ее рассудительность, быстрота ее соображения, цвет ее глаз, бесстрашие взгляда — все это вызывало в нем восхищение и энтузиазм. Она поддерживала его. С каждой минутой эта роковая иллюзия все крепче облегала его душу, словно одежда, сотканная из света, словно оружие, выкованное из огня.
Он не хотел смотреть в лицо действительности. Вся его жизнь вплоть до этого дня была борьбой с событиями ясными и понятными. Но теперь он не мог трезво взглянуть на свое положение.
Миссис Треверс, подождав немного, спросила, какое значение имеют вести, принесенные Хассимом, и только этот вопрос заставил работать остановившуюся мысль Лингарда.
Лингард нисколько не сомневался, что Даман намеренно дал ему возможность узнать о судьбе пленников. Вот почему Даман приветливо встретил Хассима, дал ему выслушать решение и позволил ему уйти из лагеря. Во всем этом была одна цель: дать понять Лингарду, что ему нельзя добраться до пленников, пока он будет оставаться на бриге. А бриг — это его сила. Удалить его с брига — все равно, что обезоружить его.
— Вы меня понимаете, миссис Треверс? — спросил Лингард. — Они боятся меня потому, что я умею драться на этом бриге. Они боятся брига потому, что, когда я на нем, бриг и я — одно. Вооруженный человек, так сказать. Без брига я безоружен, без меня он безвреден. Так, по крайней мере, думает Даман. Он знает не все, но он недалек от истины. Он думает, что если я посажу людей на лодки и поеду за белыми в лагуну, его иллануны, наверное, захватят их яхту, а может быть, и бриг. А если я останусь на бриге, он задержит белых у себя и сможет поставить любые условия. Белараб, несомненно, верит мне, но Даман не верит ни одному человеку на земле. Он просто не понимает, как можно доверять кому бы то ни было, потому что сам он только и делает, что строит кому-нибудь козни. Он приехал мне на помощь, а как только увидел, что меня нет, начал интриговать вместе с Тенгой.
Даман сделал теперь ловкий ход — гораздо более ловкий, чем сам он думает. Почему? Я вам скажу почему. Потому, что у меня, Тома Лингарда, нет на бриге ни одного белого, которому я мог бы довериться. Ни одного. Вся ваша команда так же думает. Ваша яхта меня точно сглазила. Мне не верит никто. Господи боже! До чего я дожил! Даже эти двое — посмотрите на них! — я говорю вам, посмотрите на них! Клянусь небом, они сомневаются во мне! Во мне!
Он указал на Хассима и Иммаду. Девушка казалась испуганной. Хассим смотрел спокойно и умно, с бесконечным терпением. Голос Лингарда вдруг упал:
— И, ей-богу, они, может быть, правы! Кто знает? Вы? Вы знаете? Они ждали годы! Смотрите. Они ждут с тяжелым сердцем. Вы думаете, мне все равно? Может быть, мне надо было скрыть все, никому не говорить — никому! — даже вам! Может быть, они ждут того, чего никогда уже не будет?
Миссис Треверс встала с места и быстро обошла кругом стола.
