А потом она плакала;
— Собака, пес необрезанный!
На следующее утро, когда Моррис сидел один в задней комнате лавки, появился какой-то мальчишка и оставила на прилавке розовый рекламный листок. Бакалейщик взял его и прочел. В нем объявлялось, что новые владельцы бакалейной лавки за углом, Тааст и Педерсен, заново откроют лавку, которая теперь будет называться «Бакалея и деликатесы». Дальше крупным шрифтом был напечатан перечень особых сниженных цен, по которым будут продаваться товары у Тааста и Педерсена в течение первой недели. Тут Моррису было не под силу с ними тягаться: он не мог себя позволить потерять столько денег, сколько собирались, рекламы ради, выбросить норвежцы. Бакалейщику казалось, что он стоит на холодном сквозняке, который дует из какой-то непонятной щели у него в лавке. И хотя он прижался ногами и задом к батарее центрального отопления, потребовалась целая вечность, пока он смог наконец унять холод, пронизавший ему все кости.
Все утро Моррис читал и перечитывал скомканный рекламный листок и что-то про себя бормотал; он потягивал холодный кофе и мрачно думал о будущем, снова и снова вспоминая про Фрэнка Элпайна. Накануне вечером Фрэнк ушел, не взяв свои пятнадцать долларов. Моррис думал, что Фрэнк вернется за деньгами утром, но час проходил за часом, и бакалейщик все больше убеждался, что Фрэнк так и не вернется. Может быть, он оставил Моррису эти пятнадцать долларов как частичное возмещение за то, что украл, — а может быть, и нет. В тысячный раз Моррис спрашивал себя, правильно ли он поступил, уволив Фрэнка. Несомненно, тот и раньше подворовывал, но несомненно и то, что он теперь возвращал украденное. Может, он и впрямь положил в кассу шесть долларов, а потом спохватился, что остался без гроша: уже после того, как Фрэнк ушел, Моррис убедился, что на кассовом аппарате действительно значилась гораздо большая сумма, чем то, что они обычно выручали в лавке в мертвые послеобеденные часы, когда Моррис уходил наверх вздремнуть. Действительно, Фрэнку, как всегда, опять не повезло; но так уж случилось, и Моррис этому то радовался, то огорчался. Он радовался, что наконец отделался от Фрэнка — это следовало сделать ради Элен и ради спокойствия Иды, — и в то же время огорчался, что потерял своего помощника и остался в лавке один как раз тогда, когда у него появились такие опасные конкуренты, как эти норвежцы.
В лавку спустилась заспанная, с опухшими глазами Ида. Она в бессильной ярости ругала весь мир. «Что будет с Элен?» — спрашивала она сама себя и ломала руки в отчаянии. Но когда Моррис поднял глаза, готовый выслушать ее жалобы, она побоялась что-нибудь сказать. Через полчаса, сообразив, что в лавке что-то изменилось, она вспомнила про Фрэнка.
— Где он? — спросила она Морриса.
— Ушел, — ответил бакалейщик.
— Куда? — не поняла Ида.
— Совсем ушел.
Она взглянула на мужа.
— Моррис, что случилось, скажи?
— Ничего, — сказал Моррис и отвел глаза. — Я его рассчитал.
— С чего бы это вдруг?
— Так ты же сама хотела, чтобы его тут не было.
— Да, я всегда это говорила, а ты всегда говорил: «Нет».
— Ну, а сейчас я говорю: «Да».
— У меня просто камень с души свалился.
Однако, этого ей было мало.
— А с квартиры он тоже съехал?
— Не знаю.
— Я пойду и спрошу Элен.
— Не трогай ее. Мы и так узнаем, когда он съедет.
— Когда ты его рассчитал?
— Вчера вечером.
— А почему ты мне вчера же не сказал? — спросила она сердито. — Почему ты мне сказал, что он пошел и кино?
— Я нервничал.
— Моррис, — сказала Ида с испугом, — что случилось? Или Элен…
— Ничего не случилось!
— Элен знает, что ты его рассчитал?
— Я ей не говорил. Почему она сегодня утром ушла чуть свет?
— А она ушла чуть свет?
— Да.
— Я не знаю, — забеспокоилась Ида.
Моррис вынул рекламный листок норвежцев.
— Я нервничаю вот из-за этого.
Ида, не понимая, глянула на листок.
— Немец, — пояснил Моррис, — Шмитц. Он перепродал свою лавку двум норвежцам.
— Когда? — воскликнула Ида.
— На этой неделе. Шмитц болен. Он теперь в больнице.
— А что я тебе говорила! — сказала Ида.
— Что ты мне говорила?
— Вейз мир! Я тебе говорила еще после Рождества, когда дела стали идти лучше. Я тебе говорила: шоферы толкуют, что у немца убыло покупателей. А ты сказал: «Нет, дала пошли лучше из-за Фрэнка». Ты сказал: «Гой идет покупать у гоя». А разве у меня были силы с тобой спорить?
— А ты мне говорила, что лавка у Шмитца по утрам бывает закрыта?
— Кто это сказал? Я об этом ничего не знаю.
— Карп мне сказал.
— Карп был тут?
— Он пришел в четверг меня обрадовать.
— Обрадовать — чем?
— Что Шмитц продал лавку.
— Есть чему радоваться!
— Ему есть, а мне — нет.
— Ты не говорил, что Карп приходил.
— Так я теперь тебе говорю, — раздраженно сказал Моррис. — Шмитц продал лавку. В понедельник норвежцы ее откроют. Нашим заработкам снова скажи прощай. Мы тут все с голоду передохнем.
— Когда тебе что-нибудь говорят, ты и слушать не хочешь, хоть кол на голове теши! — горько сказала Ида. — Я тебя сколько раз просила уволить Фрэнка!
— Я слышал это.
Помолчав, Ида добавила:
— Значит, узнав от Карпа, что Шмитц продал лавку, ты и уволил Фрэнка?
— На другой день.
— Слава Богу!
— Посмотрим, скажешь ли ты то же самое через неделю.
— А причем тут Фрэнк? Помогал он нам, что ли?
— Может, да, а может, и нет, не знаю.
— Не знаешь? Да ведь ты же сам только сейчас сказал, что уволил Фрэнка, когда понял, почему дела пошли на лад.
— Не знаю! — повторил Моррис с жалким видом. — Я не знаю, почему они пошли на лад.
— Почему бы ни пошли, но только не из-за Фрэнка!
— А мне теперь один черт, почему. Мне важно не то, что было, а то, что будет через неделю.
Моррис еще раз перечел список товаров, которые норвежцы собирались продавать со скидкой.
Ида сжала руки так, что они побелели.
— Моррис, — сказала она, — надо продавать лавку.
— Так продавай.
Моррис вздохнул и снял передник.
— А я пойду, отдохну, — добавил он.
— Сейчас только пол двенадцатого.
— Меня знобит.
Вид у него был такой, что краше в гроб кладут.
— Поешь сначала. Подогреть суп?
— Кто сейчас может есть?
— Выпей стакан горячего чаю.
— Нет.
— Моррис, — тихо сказала Ида. — Не надо так переживать. Как-нибудь обойдется. Не помрем с голоду.
Моррис не ответил. Он аккуратно сложил рекламный листок норвежцев, превратив его в маленький квадратик, и унес с собой наверх.
В комнатах было холодно. Ида всегда, сходя вниз, отключала отопление, а к вечеру, примерно за час до возвращения Элен, включала снова. Теперь в квартире стоял жуткий холод. Моррис отвернул газовый вентиль в спальне, потом спохватился, что у него в кармане нет спичек, и сходил за ними на кухню.
Он залез под одеяло, но его все еще тряс озноб. Он накрылся двумя одеялами, но и это не помогло. Он подумал. «Может, я болен», но вскоре уснул. Почувствовав, что засыпает, он обрадовался — хотя так будет ближе ночь. Но если человек спит, то это всегда ночь, как бы ни шли твои дела. И в этой ночи Моррис заглянул с улицы в окно своей лавки и увидел в ней Тааста и Педерсена: у одного были пшеничного цвета усики, у другого — плешь, которая поблескивала в электрическом свете; они стояли за его прилавком и совали руки в ящик его кассового аппарата. Моррис рванулся в лавку, но Тааст и Педерсен лопотали по-немецки и на его сбивчивый, нечленораздельный идиш не обращали ни малейшего внимания. В этот момент из задней комнаты вышел Фрэнк вместе с Элен. Хотя приказчик говорил на итальянском языке — таком музыкальном, — Моррис распознал в его речи грязное ругательство. Он влепил ему пощечину, и они яростно сцепились и покатились по полу, а Элен беззвучно закричала. Фрэнк с силой ударил Морриса по спине и сел на его старую грудь; Моррису показалось, что у него сейчас легкие разорвутся. Он попытался закричать, но крик застрял у него в горле, и никто не хотел ему помочь. У него возникла мысль, что он, может быть, умирает, — и ему захотелось умереть.
Тесси Фузо спала, и ей снилось дерево, сваленное бурей и расщепленное молнией; ей снилось, что кто-то страшно кричит, и она в страхе проснулась. Она прислушалась, но все было тихо, и она уснула снова.
Фрэнк Элпайн проснулся после долгой, черной ночи. Перед тем, как проснуться, он вскрикнул; ему казалось, что он проснулся навсегда и больше никогда уже не заснет. Сперва он хотел было, по привычке, выпрыгнуть из постели и мчаться в лавку; но затем вспомнил, что Моррис выгнал его. Было серое, унылое зимнее утро. Ник уже ушел на работу, а Тесси в купальном халате сидела на кухне и пила кофе. Она слышала, как Фрэнк снова вскрикнул, но поскольку совсем недавно обнаружила, что беременна, ей теперь было не до чужих кошмаров.
