Октав с великолепным равнодушием прошел через все глупейшие испытания, нагроможденные нашей цивилизацией для того, чтобы испортить радостный день. Брачная церемония совершилась.
Воспользовавшись входящим в моду обычаем, Октав и Арманс отправились будто бы в Дофине, где у де Маливеров было родовое поместье: на самом деле он увез ее в Марсель. Там он сообщил жене о своем обете посетить Грецию: по его словам, он хотел доказать, что хотя и презирает повадки военных, но шпагой владеет неплохо.
Арманс была так счастлива после свадьбы, что отнеслась к этой временной разлуке довольно спокойно. Даже Октав не мог не видеть, как велико ее счастье; поэтому он, проявив величайшее, с его точки зрения, малодушие, на неделю отсрочил отъезд и побывал с нею в Святом Гроте[89], в замке Борелли[90] и в окрестностях Марселя. Октава трогала радость его молодой жены. «Она играет комедию, — говорил он себе, — об этом с очевидностью говорит ее письмо к Мери. Но как хорошо она играет!» Бывали минуты, когда, глядя на блаженную радость Арманс, он и себя начинал чувствовать счастливым. «Какая другая женщина на свете, — думал он тогда, — даже искренне любящая, могла бы подарить мне такое счастье?»
Но вот настал день разлуки. На борту судна Октав дорого расплатился за эти минуты надежды... Несколько дней он не мог найти в себе силы покончить с жизнью. «Я буду последним из негодяев, буду трусом в собственных глазах, — твердил он себе, — если после приговора, произнесенного таким справедливым человеком, как Долье, не верну свободы Арманс. Расставшись с жизнью, я мало что потеряю. — Тут Октав вздохнул. — Арманс прелестно изображает любовь, но она изображает ее по памяти, так как не совсем еще забыла свои прежние чувства ко мне. Я быстро наскучу ей. Она, быть может, уважает меня, однако страсть ее уже угасла, и моя смерть, хотя и огорчит ее, но не приведет в отчаяние». Эта жестокая уверенность постепенно заслонила от Октава прекрасный образ Арманс, опьяневшей от счастья и замершей в его объятиях накануне отъезда. На третий день плавания к Октаву вернулось мужество, а вместе с мужеством и спокойствие. На траверзе корабля появилась Корсика. Воспоминание о великом человеке, который умер таким несчастным[91], вселило твердость в душу Октава. Непрестанно думая о нем, он как бы взял его в свидетели своих поступков. Октав сделал вид, что серьезно расхворался. Случаю было угодно, чтобы единственным лекарем на судне оказался старый плотник, утверждавший, что умеет распознавать лихорадку; он сразу поверил тому, что молодой человек, якобы метавшийся в бреду, тяжко болен. Несколько дней притворства — и через неделю все уже считали, что больной безнадежен. Увидев это, Октав во время одного из своих так называемых просветлений вызвал к себе капитана и продиктовал ему завещание, которое подписали девять человек, составлявших экипаж судна.
Из предосторожности точно такое же завещание Октав оставил у марсельского нотариуса. Все свое имущество он завещал жене, но поставил одно странное условие: Арманс должна выйти замуж не позднее чем через двадцать месяцев после его смерти. Если она почему-либо не выполнит этого условия, все имущество переходит к матери Октава.
Подписав завещание в присутствии всего экипажа, Октав сделал вид, что очень ослабел, и попросил прочесть над ним заупокойную молитву. Матросы-итальянцы исполнили его просьбу. Он написал Арманс и вложил в пакет клочки послания, которое имел мужество написать в парижском кафе, а также письмо к Мери де Терсан, найденное им в ящике с апельсинным деревцем. Никогда еще Октав не испытывал такой нежной любви к ней, как в эти последние минуты. Наконец, он мог позволить себе все сказать своей Арманс — все, кроме того, что расстается с жизнью добровольно. Больше недели он продолжал разыгрывать умирающего, и не было дня, чтобы он отказал себе в удовольствии написать Арманс хоть несколько строк. Письма эти он вручил нескольким матросам, которые обещали ему лично передать их марсельскому нотариусу.
Юнга крикнул с наблюдательной вышки: «Земля!» На горизонте уже была видна Греция, уже вырисовывались очертания гор Морен. Свежий ветер подгонял судно. Слово «Греция» пробудило в Октаве мужество. «Приветствую тебя, земля героев!» — прошептал он. В полночь третьего марта, когда из-за горы Калос выплыла луна, смесь опия с дигиталисом, приготовленная самим Октавом, безболезненно освободила его от жизни, которая была исполнена для него таких страданий. При первых лучах зари матросы нашли его неподвижное тело на капитанском мостике. Он лежал на снастях, улыбаясь, и его редкая красота поразила тех, кто его хоронил. Во Франции только Арманс заподозрила истинную причину смерти Октава. Спустя немного времени, как только умер маркиз де Маливер, Арманс и г-жа де Маливер приняли постриг в одном и том же монастыре.
«Сцены из жизни парижского салона 1827 года» — таков подзаголовок первого романа Стендаля «Арманс». Этот подзаголовок был придуман не автором, а издателем, который хотел придать роману как можно более «современный» вид. Новое название (Стендаль первоначально хотел назвать свой роман «Арманс, или Сен-Жерменское предместье») вполне согласовалось с намерением автора: оно точно характеризовало и место и время действия. В предисловии Стендаль говорит о нескольких английских романах, весьма критически изображающих современный высший свет. Это «великосветский роман», распространенный в то время во Франции. Задача его — обнаружить в блеске и утонченности «высшего света» пустоту жизни, низменность интересов, скудоумие феодальной аристократии. Такова и задача «Арманс». И, как в большинстве подобного рода произведений, герой этого романа, принадлежащий по рождению к высшему обществу, выше своего общества в нравственном и умственном отношении.
Октав де Маливер пользуется всеми привилегиями своего сословия и в то же время стыдится этих привилегий. Он хотел бы оторваться от своего класса, но чувствует слишком сильное отвращение к буржуазии, к «лавочникам». Стендаль настаивает на этой мысли: даже в высшую аристократию в лице ее лучших представителей проникают идеи социальной справедливости и подтачивают это сословие изнутри.
Современники Стендаля не поняли поведения его героя. Почему богатый, родовитый, талантливый юноша, женившись на любимой девушке, считает себя чудовищем и кончает жизнь самоубийством? Стендаль говорит о неспособности героя к браку лишь темными намеками. Он рассчитывает на то, что читатель поймет его с полуслова, так как совсем еще недавно на эту тему было написано два романа, о которых немало говорили в парижских литературных кругах: это роман «Оливье» известной французской писательницы герцогини де Дюрас, которая читала его в салонах, но оставила ненапечатанным, и аналогичный роман Анри де Латуша под тем же названием. (Стендаль повторил в общих чертах тот же сюжет и даже хотел назвать своего героя тем же именем Оливье, но по совету П. Мериме отказался от этого. Тем самым он как бы порвал нити, связывающие его произведение с романами де Дюрас и де Латуша.)
Роман назван по имени героини. Эта героиня по происхождению русская. Она противопоставлена французским великосветским дамам, живет в более высокой сфере интересов, она более нравственна, и это подчеркивается тем, что она принадлежит к семье русских революционеров-декабристов. Это идеальная героиня, единственно достойная внимания Октава де Маливера. Не найдя такой в аристократических реакционных кругах Франции, Стендаль сделал Арманс русской, чтобы тем резче выделить ее из окружающей среды.
Намеками на политические события, на спектакли в Опере или в театре Жимназ, на газеты различных направлений Стендаль придает роману характер остросовременный.
В 1820-х годах во Франции распространялась немецкая идеалистическая философия, которая привлекала главным образом своими теориями нравственности. Стендаль был противником этих теорий и целиком стоял на позициях просветительной философии XVIII века. Он изобразил в своем романе аристократическую даму, толкующую о «внутреннем сознании» и о вещах, которых она не понимает, да и понять их, по мнению Стендаля, нельзя, потому что они вообще иррациональны. Современники Стендаля и более поздние критики пытались отождествить г-жу де Бонниве с какой-нибудь мистически настроенной светской дамой той эпохи. Называли русскую г-жу Свечину, пылкую католичку, г-жу де Крюденер, писательницу, вдохновлявшую Александра I в его политических предприятиях и внушавшую ему мистические идеи, герцогиню де Бройль, дочь г-жи де Сталь. Прототип другой героини, г-жи д'Омаль, указан самим Стендалем: это маркиза (впоследствии герцогиня) де Кастри. Однако портретного сходства, конечно, здесь нет. То, что современники в его персонажах угадывали исторических лиц, доказывает лишь общую правдивость и типичность его героев.
