школе. Конни заставляет меня носить цилиндр на эти балы. Я зашел в шатер, когда пили чай, а один мальчик бросил в меня булочку. Сбил цилиндр. Икенхем, он из этих христиан, я просто уверен!
— Да, картина безотрадная, прямо Чертов остров. Не удивлен, что вы дрогнули. — Глаза лорда Икенхема странно засветились. Мартышка узнал бы этот свет; он предвещал приятные и полезные приключения. — Вам нужен союзник. Он поставил бы на место секретаршу, герцога, Конни и вообще расточал бы сладость и свет.
— Ах! — вздохнул лорд Эмсворт, представив себе эту утопию.
— Хотели бы вы, — спросил Икенхем, — чтобы я приехал в Бландинг?
Пенсне лорда Эмсворта, падавшее в роковые минуты, исполнило адажио на шнурке.
— А вы бы могли?
— Конечно. Когда вы возвращаетесь?
— Завтра. Спасибо, Икенхем.
— Не за что. Мы, графы, должны помогать друг другу. Вы не возражаете, если я прихвачу друга? Я бы не стал вас утруждать, но он из Бразилии, без меня он заблудится в Лондоне.
— Из Бразилии? Там живут?
— Иногда. Вот он — жил. Не знаю, чем он занимается, но предполагаю, что он придает орехам их удивительную форму. Значит, я его беру?
— Конечно, конечно, конечно. Очень рад.
— Мудрое решение. Кто знает, чем он поможет? Женится на вашей Лаванде, увезет в Бразилию…
— Да…
— Или отравит герцога малоизвестным ядом. В общем, не пожалеете. Ест он все… Когда вы едете?
— В одиннадцать сорок пять, с Паддингтонского вокзала.
— Ждите нас там, Эмсворт, — сказал пятый граф. — Как справедливо заметил Лонгфелло, я к любой судьбе готов. Позвоню-ка я этому другу, пусть складывает чемодан.
4
Через несколько часов, выпив перед обедом в клубе «Трутни», Мартышка Твистлтон узнал от лакея, что к нему пришли, — и пал духом. Пришельцы слишком часто говорили с ним о деньгах, а дела его были в беспорядке.
— Коротенький, жирный? — нервно спросил он, припомнив представителя фирмы «Хикс и Адриан», которой он задолжал за рубашки и носки.
— Что ты! — сказал какой-то голос за его спиной. — Я бы назвал его изящным.
— Ах, дядя Фред! — обрадовался племянник. — Я думал, это не вы.
— Нет, я. Дорогой Мартышка, я решился сюда зайти, зная, как ты мне рад. Мы, Икенхемы, не ждем в передних. Что ты пьешь? Закажи и мне. Артерии станут тверже, но что в этом плохого? Билл не здесь?
— Нет. Он поехал к себе.
— Ты его давно видел?
— Ну, тогда. Я дома не был. Ты хочешь меня угостить?
— Да. Если не теперь, когда же? Уезжаю в Бландинг.
— Что?!
— Встретил Эмсворта, просит помочь. У него, у бедняги, неприятности.
— А что такое?
— Что угодно. Секретарша терзает. Данстабл никак не уедет. Леди Констанс отобрала любимую шляпу и отдала добродетельным беднякам. Скоро доберется до охотничьей куртки. Да, и юные христиане!..
— Кто?
— Видишь, сколько у меня дел? Надо устранить секретаршу…
— Христиане?
— …переправить герцога в Уилтшир; сломить упорную Конни, вселить страх божий в юных христиан. Людям мелким это не по плечу. К счастью, я не мелок.
— Какие еще христиане?
— Ты не был в таком отряде?
— Нет.
— А теперь почти все бывают. Собираются шайками, в сельской местности. Так их и называют, Отряд Юных Христиан. Конни пустила их к озеру, разбили лагерь.
— Эмсворт их не любит?
— Их никто не любит, кроме матерей. Чего ты хочешь от Эмсворта? Отравляют воздух, орут, визжат, а на школьном выпуске сбили булочкой цилиндр.
Мартышка покачал головой.
— На выпускной бал цилиндр не надевают, — заметил он, припомнив, как пленительные дочки священников увлекали его на такие балы. Времена великой любви к Анджелике Бриско, когда он, сунув голову в мешок, позволил каким-то малолеткам гнать его и пинать, не стерлись из памяти. — Цилиндр! Нет, что же это такое!
— Его заставили. Ты же знаешь Конни.
— Да, тетя могучая.
— Чрезвычайно. Хорошо бы ей понравился Билл.
— Кто?
— А, я не говорил тебе? Билл едет со мной.
— Что?
— Эмсворт согласился. Едем завтра, в одиннадцать сорок пять.
Мартышка вскочил, чуть не опрокинув коктейль с лимонной коркой. Как ни любил он своего дядю, он полагал, что ради блага Англии его лучше бы держать на цепи.
— А, черт!
— Тебя что-то беспокоит?
— Нельзя так мучить Билла!
Лорд Икенхем поднял брови.
— Мой дорогой, при чем тут муки? Если ты считаешь, что молодому человеку не стоит быть рядом с любимой девушкой, у тебя еще меньше чувств, чем я думал.
— Да, конечно, девица там. Но что толку? Леди Констанс вышвырнет его через две минуты.
— Не думаю. Ты плохо себе представляешь тамошнюю жизнь. Это изысканный, аристократический дом, а не салун какой-нибудь. Никто его не выгонит. Воцарятся милость и мир. Жаль, что тебя с нами не будет.
— Мне и здесь хорошо, — сказал Мартышка, с ужасом вспоминая прежний визит. — Но когда леди Констанс услышит его фамилию…
— Она не услышит. Неужели ты так низко ценишь мой ум? К ней едет Катберт Мериуэзер. Я ему сказал, чтоб зубрил всю ночь.
— Все равно она узнает.
— Никогда! Кто ей скажет?
Мартышка сдался. Во-первых, он знал, что спор бесполезен, во-вторых — был доволен, что сотня миль отделит его завтра от приятного, но не полезного дяди. Ничего не попишешь, рано или поздно этот дядя выкинет что-нибудь жуткое, но, слава богу, в Бландинге, не здесь. Как верно поется в гимне, думал он, что покой и дивный мир доступны лишь тогда, когда семья — вдали.
— Что ж, — заметил он, — пойдем пообедаем.
1
Ехать с лордом Эмсвортом в поезде было приятно и потому, что он сразу засыпал. Поезд, отвозивший его и гостей в Маркет-Бландинг, покинул паддингтонскую платформу в одиннадцать сорок пять, как и обещали знающие люди, чье слово — крепко; а в двенадцать десять он мирно посвистывал, хотя иногда и похрапывал. Тем самым другой граф мог безбоязненно беседовать с третьим, младшим пассажиром.
— Волнуетесь? — осведомился он, приветливо глядя на преподобного Катберта, ибо заметил, что тот время от времени дергается, как гальванизированная лягушка.
Билл Бейли шумно задышал.
— Вот так я волновался, — ответил он, — когда читал первую проповедь.
— Понимаю, — сказал граф Икенхем. — Конечно, ничто не воспитывает так, как пребывание в сельской местности под вымышленным именем, но волнуются многие. Мой племянник из мужественной семьи, а вы бы на него посмотрели, когда он ехал по этой самой дороге в образе некоего Бэзила! Помню, я ему сказал, что он — вылитый Гамлет. Дрожал, горевал, хотел вернуться. Я к таким вещам привык, люблю пожить под псевдонимом. В своем собственном виде — уже не то,
