— Мне бы сонетик поскладнее, доверия будет больше! — таков был его довод.
Я поддался на уговоры и сочинил для него вирши, которые Молодчик из Пармуйде вытвердил наизусть, — жалко, у меня копии не осталось, — а еще подобрал для него латинские цитаты из Овидия. Вирши я по его требованию сложил на кастильском. Слава о знахаре из Пармуйде разнеслась далеко. В полнолуние Молодчик качал на качелях беременных, и роды у них были очень легкие. Пациенты добирались до него аж из Астурии; привезли к нему одну монашку из Луарки, разбитую параличом, так с качелей она сошла на своих ногах. Она родом севильянка была. Молодчик прикопил деньжат, одевался во все черное и не берет носил, а шляпу. Как-то обедал я в гостинице «Дом Парамес» в Луго, и вдруг входит Молодчик.
— А знаете, я теперь стихи задом наперед говорю, чтобы никто не перенял!
Вот на что и жалуется его племяш, уверяет, ежели бы дядюшка выучил его стишатам, сумел бы он управиться с качелями и не пришлось бы ему подаваться в Венесуэлу.
— Знать бы, откуда он взял эти волшебные слова! — твердил племяш.
А я не решаюсь сказать ему, что волшебные слова — мое сочинение, а вовсе не какая-то тайная кабалистика… После кончины Молодчика качели утратили лечебные свойства. Повисели еще годик в огороде, потом их убрали. Пылятся себе на чердаке, и бубенчики помалкивают, покуда не наскочит на них какой-нибудь мышонок. Вдова Молодчика как услышит звон бубенчиков, поднимет голову и перекрестится.
В нью-йоркской газете «Таймс» я вычитал, что одному жителю Чикаго (итальянского происхождения, судя по всему) сделали трепанацию черепа и обнаружили странную дополнительную кость. То же самое уже произошло у нас в провинции Мондоньедо с Лунем из Пардо. У жителя Чикаго кость была бобовидная и находилась между теменными. У Луня она неизвестно где находилась, потому что вышла через нос. Но историю надо рассказывать с начала. Void les détails exacts[9]. Дело было в Вильалбе во время ярмарки; сидел себе Лунь, ел осьминога[10] — и вступил он в спор с соседом по столу, ничего другого ему не оставалось, а сосед был не из тутошних, длинный, тощий, смуглолицый. Позже выяснилось, он из Валенсии был, приехал сторговать мулов, ему уже случалось покупать мулов в наших краях, и все оказались очень смирные. Лунь и этот самый валенсианец поспорили из-за осьминога, хорош он или нет, и тут валенсианец возьми да брякни: галисийцы любое дерьмо сожрут, извините за выражение; свою тарелку швырнул на пол, а в тарелку Луня плюнул. Лунь вскочил и потянулся за дубинкой, но валенсианец оказался проворнее, стиснул Луню шею обеими руками и встряхнул его что было мочи. Лунь почувствовал, что все кости у него в голове разъехались в стороны, причем зазвенели, как ложечки, расплясавшиеся в стакане с водой. В глазах у Луня помутилось, и он рухнул наземь. Потом оклемался и смог добрести до дома. Но кости у него в голове так ходуном и ходили. Ему слышно было. А потрясет головой — и соседям тоже слышно. Повела его жена к Примо, знахарю из Балтара. Пришлось ей пойти с мужем, потому как одна из свободно болтавшихся костей тыкалась изнутри в глаз Луню и мешала смотреть. Правда, достаточно было хорошенько встряхнуть голову, и кость отодвигалась в сторону, но ведь другие кости могли пододвинуться и лишить его зрения до новой встряски.
Примо из Балтара, а был он костоправом весьма почтенным, сказал Луню, что для начала тому нужно резко откинуть голову назад, потому что сзади голова шире всего и костям там будет удобнее. Лунь сделал, как было велено. Затем два дня подряд — причем оба, и ученый врачеватель, и его подопечный, не ели, не пили и не обувались — Примо прикладывал к затылку Луня пластыри из теплого воска с известью, чтобы воск просочившись внутрь, склеил кости меж собою и закрепил их наподобие, как выразился Примо, «колокольного свода»: есть у некоторых такой, и Лунь был из их числа. «Колокольный свод» имеется у тех людей, которым во сне слышно, как ветер дует. Когда кости склеились, Лунь и Примо съели козленка и выпили полкувшина вина. Взял Примо с Луня сто двадцать семь песет, двадцать семь за воск. Сверх того за счет Луня пошли козленок, вино, хлеб, кофе и коньяк. Вдобавок Лунь подарил Примо галстук с портретом Мачадо[11], присланный ему племянником, который жил в Гаване.
Лунь выздоровел. Жена по субботам прикладывала ему к затылку восковой пластырь, чтобы кости склеились покрепче. Но одна отклеилась все-таки. Была она с цигарку, длинненькая и округлая. Лунь явственно ее ощущал. Почти что видел, можно сказать. Обрезает сухие ветки в саду, думает о своем, а косточка раз — и в лоб его изнутри! Пришлось ему вернуться в Балтар, показаться Примо.
— Лишняя косточка-то, — сказал костоправ.
— Как это — лишняя, человече! — подивился Лунь.
— Есть такая, мясницкой зовется. Лишняя она для всех, у кого имеется, Лунек.
Вынимает тут Примо табакерку, сыплет в маленький фунтик нюхательный табак и подносит к Луневу носу. Лунь расчихался, и на третьем чихе косточка вышла. Она была словно бы от куриного крылышка, чистехонькая и белехонькая.
— По-моему, и на человечью-то не похожа! — заметил Лунь.
— Потому и лишняя! — согласился Примо.
Примо сказал, самое милое дело закопать эту кость, чтобы не пошло поветрие, мясницкая кость — штука заразная. Лунь вылечился. Голова у него тяжеловата, запрокидывается назад. Но это вещь естественная, там ведь все кости склеены.
Мануэл Волынщик лишился левой ноги в Грунье — попал под трамвай. Он как раз купил новую пару башмаков в лавке на улице Сан-Андрес. Очень страдал, бедняга, особенно же душою. Лежа в постели, без конца думал, как же будет ходить, когда выздоровеет, и как сладит с хромотой — обойдется ли палкой, или придется ходить на костылях, или сделают ему пробковый протез. Сразу после ампутации плакал тихонько, но потом, из-за неотвязных раздумий о хромоте, злился и плевал в стенку.
— Хромота никого не красит! — говорил он сам себе.
Потом, когда злость проходила, разбирал его смех.
Выздоровел Мануэл Волынщик, но, получив разрешение вставать, в первые дни никого к себе не впускал, когда пробовал ходить. В комнате у него и костыли были, и трость, и он, запершись, учился. Попробовал ходить в деревянных башмаках, в сапогах и в конце концов остановил выбор на паре башмаков, купленных в Грунье. То есть обновил-то он правый башмак, на культе левой ноги был у него красный носок. И вот, когда ковылял он по комнате, увидел с изумлением, что башмак с левой ноги сам собою пошел и идет себе подле него, словно кто-то его обул. Волынщик самым хладнокровным образом изучил башмак и ничего необычного не обнаружил. Башмак как башмак. Как-то раз, когда Волынщик сидел на кровати, башмак вышел из угла и несколько раз пристукнул каблуком, словно показывая танцевальные па. Сперва на каблук становился, потом на носок, отпрыгивал в бок, а потом вертелся, то на носке, то на каблуке. И завершил все чечеткой: та-та-та, та-та-та, та-та-та.
— Что же это за танец? — полюбопытствовал вслух Волынщик.
— Бом-Пекито, ваша светлость, — ответил башмак.
— Вы очень хорошо пляшете!
— Спасибо на добром слове! — поблагодарил башмак.
Был он португалец. На подошве-то написано было, в золотом кружочке: «Экстра. Феррер. Алькой»[12], но, судя по выговору, башмак был из Лузитании[13]. Ну, дела! Волынщик и хотел бы продолжать разговор, но башмак утратил дар речи. Несколько дней ни слова из него было не вытянуть. Волынщик расхаживал по комнате, а башмак молчком топал рядом. Вдруг Волынщик сел на стул. Башмак замер посреди комнаты, и Волынщик удивился, что тот ни с того ни с сего стал и стоит.
— Вам нездоровится? — осведомился башмак.
— Как тебя звать? — не упустил случая Волынщик.
— Кинтейро Младший.
И обладатель башмака — а теперь видно было, что говорит не сам башмак, а кто-то невидимый, вары в полторы ростом, — рассказал свою историю. Был он португалец и погиб, угодив под поезд в Луго. Левой ступни у него не было. Когда в Луго собирали то, что от него осталось, одной ступни не нашли и были тем очень расстроены. А как найдешь, когда эта самая ступня находилась, заспиртованная, в одной клинике в Рио-де-Жанейро, хранилась в большой склянке, потому что очень уж странная была ступня, семипалая, с двумя мизинцами, а большой палец — грушевидный. После смерти Кинтейро Младший остался в Галисии и, зайдя как-то раз в дом Волынщика, увидел, что тому один башмак без надобности. А Кинтейро-то никогда не мог обуть левую ногу из-за того, что ступня была такая неправильная; теперь же, когда ее не было, шикарный башмак из Алькоя пришелся ему в самую пору. Волынщик и Кинтейро Младший стали большими друзьями. Волынщик ездил в Луго и покупал обувь: и белые туфли, и сандалии, и шлепанцы на войлочной подошве. Волынщик и Кинтейро выходили вдвоем погулять по дороге, что ведет в Луго, и некоторые видели, что подле Волынщика шествует сам собою башмак с левой ноги. Раз как-то священник из Ресенде посторонился, пропуская белый башмак, который шел рядом с Волынщиком. Башмак поклонился ему, очень изящно помахав носком, и поблагодарил его преподобие:
