— И чтоб все вместе! Чтоб никто не сачканул, — строго предупредил Иван-Снайпер.
— А чем мы его? — простодушно поинтересовался Дубчик.
— А кто чем. Бери кол или камень. Ножа нет?
— Ножа нет, — произнес Леплевский без тени юмора.
— Так притащи! В хате-то нож есть?
— Нет. И в хате нету.
— Ну и хозяйство! Даже ножа нет! А если зарезать кого-нибудь?
Дубчик коротко хохотнул от этой Ивановой остроты, а может, вспомнил, что у него тоже не было ножа. Года четыре тому назад сломался отцовский нож-самоделка, выкованный в местечковой кузнице. С тех пор в своем бобыльском хозяйстве Дубчик обходился топором, правда, тоже старым и заржавленным, с неудобным расшатанным топорищем. Еще его отец, колхозный сторож, все собирался починить топор, да так и не собрался до ареста. Топая морозной зимой около колхозного амбара, старик для бодрости пел частушки — где-то услышанные, а также собственного сочинения, порой бессмысленные, а порой с очень определенным смыслом. Наверно, кто-то его подслушал. Когда арестовывали ночью, этот самый Усов не удержался, даже процитировал одну, которая на всю жизнь врезалась в память подростка-сына: «А в колхозе справно жить, кто на кладбище лежит». Отец в ответ застенчиво улыбался, тронутый вниманием к его творчеству. В ту ночь вряд ли он мог предвидеть, что скоро и сам ляжет на каком-то кладбище, умрут маленькие три его девочки, раньше времени состарится сын, а топор-инвалид с расшатанным топорищем по-прежнему будет служить человеку.
— Я, это, за топором сбегаю, — предложил Дубчик.
— Давай. Только быстро. А, едри его лапоть, кажись, светает?
— Однако светает, — согласился Савченко. — А у меня в Кутах еще пайка не скошена.
— Скосишь, успеешь. Ат, давай разливай, допьем, и хватит, — неожиданно решил Иван. — Оставлять — совесть не позволяет.
— Не позволяет. Совесть — она тонкая вещь, — с готовностью присоединился Леплевский и, звякая рыльцем бутылки о пустой стакан, принялся разливать водку.
— Мне хватит, — остановил Савченко.
— Хватит так хватит…
— Нам больше достанется. Правда, учитель? — подхватил Снайпер.
— Я уже пас!
— Что так? Али брата не жалко? Я же твоего Сергея помню — вот как вчера видел. Грамотный мужик был.
— Да, грамотный.
— И очень партейный. Тоже в колхозы загонял, — поддел Савченко.
— Что ж, такая политика была.
— Ну и его загнали. Чтобы не обидно было, — снова с намеком произнес Савченко.
— Кому не обидно? — удивился Леплевский.
Все же они здорово выпили, и мысли у них путались, путались и слова, что не в лад с мыслями слетали с языка.
— А всем — и коммунистам, и беспартийным, — туманно пояснил Савченко.
— Мой брат был честный большевик, — разозлился Леплевский. — Это его энкавэдэшники сгубили.
— Он тут двенадцать человек сгубил, — уточнил Иван-Снайпер, имея в виду Усова. — И еще хватает нахальства приезжать сюда. Или не знает, что всех реабилитировали?
— А может, считает, что реабилитировали неправильно. Потому если правильно, то это брак в их работе, — предположил Савченко.
— Мы ему покажем брак! Я ему самолично череп раскрою! — разошелся Иван-Снайпер и вскочил из-за стола. Но тут же упал, запутавшись в траве, с усилием поднялся на ноги. В это время в сумерках показался Дубчик с топором в руках, который у него сразу выхватил Снайпер.
— Вот этим топором голову снесу!
Наглядно демонстрируя остальным, как он это сделает, Иван широко размахнулся, и топор, слетев с топорища, тупо шлепнулся где-то в огороде.
— Что это? Что ты мне принес, паскуда? А ну ищи!
Дубчик молча перелез изгородь и стал шарить в грядках, но найти ничего не мог. Тогда Иван-Снайпер решительным рывком выломал из ограды кол, отбросил прочь остатки ссохшихся лозовых перевязей.
— Пошли!
Он был на хорошем подпитии, но, пожалуй, не чувствовал этого. Остальные, видно более трезвые, уже начинали понимать серьезность происходящего и не сразу поспешили за самозваным командиром. Хотя и не удерживали его. Первым проявил готовность следовать за Иваном Дубчик, потом из-за стола с заметным усилием поднялся Савченко. Леплевский пытался что-то нащупать на газете, да оставил это занятие и тоже подался следом за всеми.
— Вперед, народные мстители! — крикнул Иван-Снайпер.
Они вышли на пустую утреннюю улицу. Деревня еще спала, солнце не взошло, но вокруг было уже хорошо видно. Недалеко в хлеву прокукарекал петух, перебежала улицу чья-то серая кошка, возвращаясь с ночной охоты. Свернув в свой двор, Савченко прихватил заточенную с вечера косу — пригодится. За канавой под изгородью паслась пегая коза Баранихи. Проводив мужиков недоуменным взглядом, она продолжала свое привычное дело. Бобылки Баранихи поблизости не видно было, зато в своем дворе Иван сразу заметил жену. Как обычно, когда хозяин где-нибудь загуливал, она не ложилась спать и терпеливо дожидалась его в воротцах.
— Куда это вы?
Иван сделал вид, что не замечает жены, и с колом на плече прошагал мимо.
— Авдей, Дубчик, куда это вы?
— Чекиста убивать, — не сразу ответил Дубчик.
— О боже, вы что, сдурели?
Женщина выбежала на улицу и запричитала в предчувствии скорой беды.
— Остановитесь, не трогайте его! Себя погубите, не ходите туда!
— Тихо, тетка! — прикрикнул на нее Леплевский.
Тетка осталась позади, больше никто их не останавливал, и мужики не слишком решительно двинулись к усадьбе Косатого.
Ими руководила застарелая обида, давно дремавшая жажда мести. Неожиданно они получили возможность сквитаться. Четкого расчета, плана у них не было. Всех подчиняла безоглядная решимость Ивана-Снайпера, и они следовали за ним.
Правда, на улице Леплевский держался несколько поодаль от Ивана, его решимости вроде поубавилось. Хотя был не менее других пьян, но не мог не чувствовать опасности замысла и легко предсказуемых последствий. «Наверно, надо остановить Снайпера», — думал он, но все не мог улучить для этого момента и шел вместе со всеми следом за Дубчиком. Дубчик же, может, впервые в жизни ощутил силу своей правоты и готов был ради нее на все. Особенно если вместе с хлопцами да во главе с отважным заводилой Иваном-Снайпером.
Так они приволоклись в конец деревни. Далее лежал пустой выгон, а к усадьбе Косатого вел кое-как огороженный тыном переулочек. Пройти по этому переулку мужики почему-то не решились.
— А если он из нагана через окно, — опасливо сказал Леплевский.
Все на минуту смолкли, прислушиваясь, однако ни во дворе, ни в хате ничего не было слышно. После вечернего застолья, наверное, в доме еще спали.
— Я же говорил: надо было ночью, — сказал Иван-Снайпер.
— Подождем, когда выйдет! В девять автобус, — уточнил Савченко.
Иван согласился.
— Правильно! Подождем. Будто в засаде на шоссе.
Они перешли на другую сторону пыльной дороги и остановились возле канавы. Недолгая прогулка после бессонной ночи, похоже, утомила их, и Дубчик, перейдя канаву, сел на скосе. Следом на чахлую загаженную курами траву опустился Иван-Снайпер и остальные. Иван не выпускал из рук свое оружие — кол.
— Я ему как врежу! — грозился он. — А вы не зевайте. Упадет, сразу наваливайтесь и душите. Главное, чтоб вместе. Мы ему покажем репрессию… А закурить? Есть у кого закурить?
Все, однако, молчали, похоже, курева ни у кого не было. С досады Иван-Снайпер выругался и притих. Очевидно, следовало потерпеть, сделать дело, а потом уже думать о куреве или о чем-либо еще.
Из-за соломенных и шиферных крыш выглянуло наконец низкое слепящее солнце. Савченко глубже насунул на глаза кепку. Его обычно задавленные жизнью чувства готовы были вырваться наружу, хотя он и сдерживал их. Понимал, если бы удалось осуществить задуманное, то, на что они отважились, пришло бы облегчение. Только вот этот Снайпер… Савченко стал сомневаться в способностях самозваного командира и все больше поглядывал не на двор Косатого, а на стежку в поле. Там, сразу приметил, с косой на плече показалась Бараниха. На огороде женщина стала, постояла, недоуменно вглядываясь из-под руки в их группку. Она шла косить пайку, тем самым напомнив Савченко и о его надобности.
— Ну где он там? Мне тоже косить надо…
— Да подожди ты! В Сибири не накосился? — грубо оборвал его Иван-Снайпер. — Убьем, тогда и скосишь.
Они еще посидели немного, напряженно всматриваясь в ненавистную усадьбу, которая продолжала мирно спать.
Тем временем начинался день, и его дневные заботы все больше занимали людей. На соседних подворьях замелькали женские платки — хозяйки принимались за утреннюю дойку, выглядывали на улицу в ожидании, когда станут выгонять скот. Старательно ощипывая на канаве траву, к мужикам помалу приближалась коза Баранихи. За ней на улице появились три мальчугана, — усевшись поодаль под изгородью, молча поглядывали на мужиков.
— Ну что он так долго?! — забеспокоился и Леплевский. — Может, на день решил остаться?
