Неизменно любезная Бетти Моррисси посмотрела снизу вверх на Серену в седле:
— Знаешь, что только что сделал твой муж? Уложил двух петушков. Инман проиграл ему сто долларов.
— Как мило, Чарли! — восхитилась Серена.
Чарли вгляделся в лицо жены. В голосе не было ни намека на иронию, однако по озорному блеску ярко-голубых глаз под короной черных волос и незаметно брошенному взгляду в сторону Элизабет Чарли догадался, что она потешается над ним. Он почувствовал, что начинает багроветь.
Элизабет, не слезая с лошади, поинтересовалась у стоявшего на земле отца:
— А как твои успехи, папочка?
— Даже не спрашивай, — мрачно ответил Инман.
Дочь поддразнила:
— Да ладно тебе, папочка, выкладывай.
— Уж поверь мне — радоваться тут нечему, — ответил дочери Инман и скривил губы в улыбке, делая вид, что ничуть не страдает из-за неудачных выстрелов.
Тут Элизабет перегнулась через седло; длинные, светло-каштановые волосы закрыли лицо с обеих сторон. Дочь обхватила отца сзади за шею, надула свои полные губки и детским голоском кокетливо протянула:
— Ну и ну-у-у, папочка… Ты что, не убил никого-никого из всей перепелиной семейки?
Элизабет явно подшучивала так над отцом не в первый раз. Она метнула взгляд на Серену; та, давясь от смеха, сжала губы, чтобы не обидеть стариков-охотников.
Лицо Чарли теперь напоминало раскаленную сковороду. «Целой перепелиной семейки?!» Семейки?! Что она хочет сказать? Это что, намек на права животных, что ли? Как бы там ни было, две юные особы пялились на стариков сверху вниз, переглядываясь с видом заговорщиц и едва удерживаясь от смеха… «Да что за… что за… дерзость!» Со времени появления первых плантаций так повелось, что охота на перепелов была своего рода ритуалом, в котором мужские особи демонстрировали свои качества охотников, добытчиков и защитников, а женские особи покорно принимали этот естественный, закономерный, достойный всяческого одобрения ход вещей. Чарли не мог высказать это словами, но он… все чувствовал, еще как чувствовал!
Как раз в этот момент в радиопередатчике с повозки послышался треск помех, и кто-то глубоким голосом что-то сказал. Чарли не разобрал ни слова.
Один из погонщиков прокричал:
— Кэп Чарли, это Дервуд! Говорит, звонил мистер Струк, из Атланты. Просил перезвонить. Как можно быстрее.
У Чарли как будто внутри что оборвалось. Финансовый директор Магнус Струк, совсем еще молодой парень, мог потревожить его субботним утром, да еще во время охоты на перепелов только по одной причине.
— Скажи ему… скажи, что я перезвоню… Когда вернусь в Оружейную.
«Заметил ли кто беспокойство в его голосе?»
— Кэп! Он говорит — это срочно.
Мгновение Чарли колебался.
Передай ему, что я сказал.
Он глянул на белые отметины на горлышках двух мертвых самцов, но уже не мог разглядеть самих птиц. Перед глазами маячил лишь красновато-серый пух на их брюшках.
«„ГранПланнерсБанк“. Лавина долгов. Сход начался», — подумал кэп Чарли.
ГЛАВА 1. Шоколадная Мекка
Какое-то время машины еще ползли по Пидмонт-авеню… мимо Десятой улицы… выше по склону… мимо Пятнадцатой… Но потом остановились, запнулись, замерли, увязли как в трясине, влипли в асфальт без всякой надежды сдвинуться… оба ряда, и правый, и левый… все четыре полосы. Ни туда, ни сюда. По всей Пидмонт-авеню — никакого движения. Нет и не предвидится. Вдруг как летчики из кабин истребителей, в сумерки субботнего вечера начали выскакивать чернокожие парни и девушки. Они так и сыпались: из машин с откидным верхом, из мощных авто, из «джипов», «эксплореров», «универсалов», из спортивных автомобильчиков хищного вида, из пикапов, машин с прицепами-домами, автомобилей с задней дверцей, «ниссанов максима», «хонд аккорд», «БМВ» и даже из простеньких «седанов».
Роджер Белл по прозвищу Белый, — а именно оно, это давнее прозвище, которое приклеилось к нему еще с Морхауса, вдруг всплыло в голове, — Роджер Белый обалдело таращился в лобовое стекло своего «лексуса». Прямо перед ним, на соседней полосе слева, из окна пассажирского сиденья кричаще-красного «шевроле камаро» показалась ножка в голубой джинсовой штанине модного, сильно потертого вида. Ножка девушки — маленькая, карамельного цвета, обутая в сандалию из пары ремешков. Мгновением позже показалась вторая ножка, затем бедра, плоский, открытый живот, узенький топ, плечи и длинные, волнистые черные волосы с изумительным рыжеватым отливом. Вот она, юность! Девушка даже не потрудилась открыть дверцу — перекатилась из окна «камаро», как прыгун в высоту перекатывается через планку.
Едва коснувшись асфальта, девушка принялась танцевать, выбрасывая локти, раскачивая прелестными узкими бедрами, двигая плечами и встряхивая шикарными волосами.
«Двигай булками!»
Рэпперский припев грохотал из «камаро» с такой силой, что даже сквозь поднятые стекла «лексуса» Роджер Белый отчетливо слышал непристойное причмокивание, сопровождавшее каждое слово.
И какая тут, скажите, любовь,
Если она с братками путается вновь?
— гортанным голосом пел, проговаривал речитативом, монотонно бубнил или как там еще это называется, Доктор Рэммер Док-Док, исполнитель в стиле рэп, если его вообще можно назвать исполнителем.
пела группа, больше напоминавшая сброд сексуально озабоченных наркоманов. Только такой человек, как Роджер Белый, мог наивно предположить, будто озабоченных наркоманов хватит на то, чтобы собраться, да еще и спеть хором. Однако Доктора Рэммера Док-Дока он действительно узнал — тот был так популярен, что даже юрисконсульт сорока двух лет, ведущий самый что ни на есть добропорядочный образ жизни, не мог не слышать его. Сам Роджер предпочитал Малера и Стравинского; он бы с удовольствием специализировался в Морхаусе по истории музыки, да только такая специализация вряд ли сгодилась бы чернокожему выпускнику колледжа для поступления на юридический факультет. Все это пронеслось в голове Роджера Белого за долю секунды.
Каждый раз, когда сброд наркоманов тянул свое «бу-у-улка-ми», девушка развязно подмахивала бедрами. Она была великолепна. Джинсы сидели на ней так низко, а узенький топ так высоко, что Роджер запросто мог рассмотреть светло-карамельный живот с проколотым пупком, похожим на любопытный глазик. Девушка была не темнее, чем Роджер; он тут же распознал этот тип — голубая кровь, хоть и одета девица вызывающе. У нее на лбу написано, что она из обеспеченной черной семьи. Родители наверняка типичные представители верхушки чернокожего среднего класса девяностых, живут в Шарлотт или в Роли, а может, в Вашингтоне или даже в Балтиморе. Достаточно посмотреть на золотые браслеты на запястьях — не одна сотня долларов. А эти распрямленные в мягкие волны волосы — прическа «Boute-en-train», что по-французски значит «заводила», в кругленькую сумму обошлась, жена делает такую же. Милашка… виляет своим задиком… небось, учится в Университете Хауарда, или в Чапел-Хилл, или в Вирджинском… состоит в обществе студенток «Тета пси». Уж эти чернокожие парни и девицы из окрестных университетов! Каждый год, во время апрельских каникул они наводняют Атланту, устраивая Фрикник, вечеринку черных. Съезжаются тысячами — как раз теперь их машины стоят на Пидмонт-авеню, в самой северной части Атланты, исконно белых районах, — высыпают на улицы, в парки, в торговые комплексы, оккупируют центр, улицы делового Бакхеда, блокируют даже скоростные трассы, сходя с ума под луной, которая в это время принимает цвет шоколада, шокируют белую Атланту, загоняя ее по домам, где та отсиживается все три дня, глазея на свое будущее. Однако для черных студентов, вытанцовывающих сейчас перед его «лексусом», понаехать в Атланту все равно что для белых ринуться на пляжи Форт-Лаудердейла, Дайтона, Канкуна или где там те проводят теперь свои каникулы. Только черных пляжи не прельщают. Они стремятся… на улицы Атланты. Атланта — их город, «Черный маяк», как назвал его мэр, где семьдесят процентов — черные. Мэр тоже из черных (между прочим, Роджер и Уэсли Доббс Джордан вместе учились в Морхаусе и состояли в одном студенческом обществе, «Омега дзета дзета»), как и двенадцать из девятнадцати членов городского совета, а также начальник полиции, начальник пожарной службы, почти весь аппарат госслужащих — собственно, вся власть. И белая Атланта истерично, взахлеб трубила об этом Фрикнике, который в белых газетах почему-то писали через «к» вместо «с» на конце, забывая, что слово произошло не от придуманного белыми «bitnik», с этим уничижительным суффиксом «nik», а от вполне нейтрального «picnic». Белая Атланта вопила о том, что черная тусовка орет, грубит, дерзит, беспутствует, что студенты надираются дешевым спиртным, забрасывают улицы мусором, мочатся на газоны горожан (белых!), толкутся на улицах, в магазинах, из-за чего продавцы (белые!) терпят убытки в миллионы долларов. Устраивают такой гвалт, что даже мешают робким брачным играм гиппопотамов в зоосаде парка Гранта. Подумать только, брачным играм гиппопотамов!
