горячие и влажные оттого, что я сжимала его руку слишком крепко. Дыхание выравнивается, и гнев постепенно угасает, уступая место горечи.
Я проиграла. Снова.
И зачем я все еще пытаюсь, зачем так поступаю с собой? Ведь ничего не меняется.
И все же мне хочется узнать, каково это заснуть с уверенностью, что наутро мои чувства к человеку рядом со мной не угаснут. Но я тут же отбрасываю эту мысль.
Никогда я не проснусь с точной уверенностью в чем-либо, уж тем более в своих чувствах.
Мы лежим слишком близко, я и Джош. Я встаю с кровати и широко раскрываю окно. Осенний воздух холодит. За окном простирается ясная ночь.
Джош слегка ворочается в кровати. Я натягиваю спортивный костюм и ставлю чайник. Я смотрю, как спит Джош, спокойно и безмятежно. Когда чайник начинает свистеть, он просыпается.
Его присутствие уже не такое сильное. По мере того, как Земля меняет свое положение по отношению к Солнцу и лето отдаляется, магия Джоша ослабевает. Когда снова наступит лето, его сила достигнет былой мощи на три удивительных месяца.
Но сейчас он слабеет, и я вижу это по его лицу.
Я же слабее не стану. Такова реальность. Моя магия никогда не иссякает. Никогда не исчезает. Она просто меняется.
– С равноденствием тебя. – В голосе Джоша звучит нотка грусти.
– С равноденствием. Чаю?
Джош кивает, и я беру две кружки, стоящие на краю стола. Джош встает и одевается, а потом снова садится на постель.
Я слышу, как ведьмы приветствуют осень, хотя на дворе стоит ночь. Джош смотрит на меня. Взгляд его голубых глаз скользит по мне, пока я завариваю чай.
Я протягиваю ему кружку и сажусь на стул рядом с кроватью. Пар поднимается, клубясь между нами.
– У тебя же сегодня день рождения, да?
– Да, – говорю я. – Откуда ты знаешь?
– Мистер Харт как-то обмолвился. – Джош поднимает кружку. – С днем рождения, Клара.
– Спасибо. – Я слегка улыбаюсь, но посмотреть ему в глаза не могу.
Ведьмы рождаются в день солнцестояния или равноденствия, но никто не знает, что связывает высшую ведьму со всеми временами года. Я родилась в день осеннего равноденствия и должна была стать обычной ведьмой осени. Но когда я родилась, что-то произошло и превратило меня в это: в того, кто едва может взглянуть на человека рядом, потому что все чувства к нему испарились в одно мгновение.
– А ты не преувеличивала, когда говорила, что станешь другой, – произносит Джош. В его голосе нет ни капли злости и обиды, но мне все равно слышится в нем упрек. – Как ты ведешь себя, как держишься… Ты словно замкнулась в себе.
Я молчу.
– На что это похоже? – спрашивает он.
Вопрос застает меня врасплох.
– Что похоже?
– Изменение. Переход от лета к осени. Всё.
Никто до это не спрашивал меня о подобном вот так. Когда другие понимают, что больше мне неинтересны, они уходят. И я не виню их. Но в голосе Джоша звучит искренний интерес.
– Сначала все происходит резко, словно меня бросают из горячей ванны в холодный океан. Хотя я знаю, что́ произойдет, мне все равно сложно к такому подготовиться. Магия изменяется в одно мгновение. Осенняя магия не такая бурная, как летняя, поэтому все немного замедляется. И я, наверное, тоже. Вся летняя страсть угасает. – Я делаю глоток чая, ерзая на стуле.
– Как сейчас ко мне? – спрашивает Джош.
– Да.
Он вздрагивает и опускает взгляд на кружку.
– Прости, Джош.
Я говорю спокойно, но внутри меня все кричит. Ненавижу извиняться за то, кто я есть.
Или, может, я просто ненавижу себя.
Я уже не знаю.
– Не беспокойся, – говорит он. – Ты же предупреждала.
Его голос звучит ровно и обыденно, но улыбка у него немного печальная.
Из открытого окна доносятся смех и пение.
– Поверь, лучше так, чем по-другому.
Едва проговорив эти слова, я тут же хочу забрать их обратно. Завтра Джош уезжает. Не нужно ему знать обо мне то, что я хочу скрыть.
– Ты о чем?
– Моя любовь тебе ни к чему.
Я смотрю в окно, но вижу не ночь, а Никки, родителей. Я зажмуриваюсь и прогоняю образы прочь.
Джош дует на чай, хотя тот уже холодный.
– Ты о подруге, да?
Видимо, до всех доходят эти слухи. Даже до Джоша, который приехал сюда всего три недели назад.
Я киваю, но ничего не говорю. Сумрак запрыгивает мне на колени и смотрит на меня, словно желая убедиться, что я все еще люблю его. Я целую его в макушку, и он начинает мурлыкать.
– Ты же завтра улетаешь, так что ни о чем не беспокойся, – говорю я чуть громче, пытаясь заглушить повисшее в воздухе напряжение.
– А знаешь, я все равно отлично провел время. Пятьдесят фунтов стоили этого.
– Что?
– Я поспорил с ребятами, что даже после равноденствия ты не разлюбишь меня, – смеется Джош, но немного неловко. – Не всегда же выигрывать.
Живот у меня как-то мерзко скручивает, и я делаю глоток чая, чтобы заглушить это чувство.
– Ты поспорил на меня?
Джош встречается со мной взглядом, и выражение его лица меняется. Кажется, он только сейчас понял, как ужасно прозвучали его слова.
– По-дурацки как-то вышло. Я просто хотел сказать, что мне было очень хорошо с тобой. Правда.
Джош тянется к моей руке, но я отстраняюсь.
– Так хорошо, что ты поспорил на деньги с друзьями об этом.
– Да это просто глупое пари. Прости меня. Я сказал чистую правду.
Джош опускает глаза, а у меня просто нет сил на огорчения.
Мне неловко. Но еще больше становится неловко от того, что его слова задели меня. И я не хочу, чтобы он узнал об этом.
– Мне тоже было хорошо с тобой, – наконец говорю я. – На пятьдесят фунтов точно потянет, – добавляю колко, но Джош улыбается.
– Да, – соглашается он.
Как обычно, в конце лета я клянусь больше не заводить романов. Летом я жажду прикосновений, жажду близости другого человека, и я поддавалась своим чувствам эти три года, потому что они неважны. Моя привязанность длится недолго, и опасность никому не грозит.
Однако со временем постоянные перемены стали казаться мне проклятьем, и больше я не хочу их. Не хочу видеть, как моя собственная неуверенность отражается в глазах других.
И сейчас, с наступлением осени, увидев разочарование на лице Джоша и выдавив из себя извинения, я понимаю, что оно того не стоило.
Я беру из рук Джоша пустую кружку и встаю как раз в ту минуту, когда черное небо пронзает ярко-зеленая вспышка.
Я смотрю в окно. Джон подходит ко мне.
Еще
